Джон Диксон Карр - Капитан Перережь-Горло

Голос Алана ворвался в ее мысли:

— Ты слышала, что я сказал, Мадлен?

Почувствовав изменение в его тоне, она быстро посмотрела на него. Алан рассматривал ее с прежним добродушием на лице и в глазах, быстро исчезнувшим при ее взгляде. Мадлен чувствовала, что он наиболее ловко ведет игру, именно будучи загнанным в угол. Но это вечное жонглирование опасностями наполнило ее новым страхом.

— Алан! — воскликнула она, не забывая об осторожности. — Как случилось, что тебя арестовали?

— Очевидно, дорогая, я легкомысленно оставил открытой сумку для бумаг однажды ночью, когда мне следовало быть настороже. Я не был уверен, рылись в ней или нет, поэтому уехал…

— Уехал?

Перед ответом Алан слегка помедлил. Почему?

— Да. Я оставил Париж и в одиночестве отправился в лес Марли — в охотничий домик. Когда я вернулся через десять дней, то сразу же был арестован и доставлен в кабинет Фуше. Но это не важно! Ты слышала, что я сказал?

Теперь Мадлен поняла, почему изменился его голос. Алан говорил не для подслушивающих полицейских. Его лицо помрачнело, в каждом слове звучала глубокая серьезность.

— Тебе нечего бояться! Ты оказалась замешанной в эту историю только по моей вине…

— Меня это не заботит, Алан…

— Зато меня заботит. Поэтому не беспокойся, я заключу сделку с праотцем лжи, сидящим наверху, чтобы он освободил тебя как можно скорее.

— Ты не можешь этого делать, Алан! И не должен!

— Почему?

— Во-первых, он никогда тебе не поверит! Во-вторых…

Мадлен хотела сказать, что хочет помогать ему. Но воспоминание о своем недавнем предложении умереть рядом с Аланом наполняло ее чувством унижения, которое она стремилась загладить.

— Во-вторых, — заявила Мадлен, — мы, по крайней мере, сможем быть вместе! Они посылают меня с тобой в Булонь. Тебе это известно?

По выражению лица Алана она сразу же поняла, что он этого не знал. Слегка отступив, Алан задумался; его взгляд рассеянно блуждал.

— Это многое объясняет, — пробормотал он. — Так вот почему Ида побывала здесь этим вечером.

— Ида? — переспросила Мадлен, невольно напрягшись.

— Ида де Сент-Эльм. Темноволосая женщина, которая была здесь вместе с Фуше и двумя офицерами. Если ты подсматривала снаружи, то, должно быть, видела ее.

— Да, я ее видела.

Алан устремил задумчивый взгляд на свечи на потолке, горячий воск с них капал на стол, застывая там.

— Огни семафора горят этой ночью, — заметил он.

— Что?

— Сообщение о моем приезде в Булонь уже послано с помощью семафора месье Бурьену[44], секретарю императора. Хотя нет. — Алан иронически усмехнулся. — Я забыл, что Бурьен ненадолго оставил свой пост, дабы получить взятку с Фуше за то, что будет шпионить за императором. Ну что ж, это достаточно справедливо, потому что месье Де-маре, префект полиции, подкуплен императором и шпионит за Фуше.

— Алан, можно ли теперь доверять хоть кому-нибудь во Франции?

— Никому! Пожалуйста, запомни это. Как бы то ни было, сообщение уже послано генералу Дюроку[45], еще одному секретарю императора, в Пон-де-Брик. Экипаж отправится отсюда в час ночи. По словам Фуше, единственным моим спутником в этом экипаже должен быть капитан Мерсье, старый доверенный ученик министра, который, между прочим, прекрасно говорит по-английски. Капитан разведчиков — брюнет с черными усами. Ты, наверное, видела его.

— Да. Это тот, который предложил тебе саблю, когда…

— Однако ясно, что папаша Фуше изменил всю схему. Второй офицер — берсийский гусар — не в счет; капрал Шавасс сказал, что он просто привез донесения. Но если

Фуше настаивает, чтобы ты тоже ехала в Пон-де-Брик, значит, туда отправится и Ида де Сент-Эльм. — Охваченный горечью, Алан ударил кулаком по столу. — И я очень опасаюсь, — добавил он, — что нам не удастся ни минуты побыть вдвоем.

Мадлен облизнула сухие губы.

— Ты хочешь сказать, — воскликнула она, — что вместо этого ты окажешься вдвоем с ней? С твоей недавней любовницей? С истинной дикаркой со страниц Жана Жака Руссо?

Они посмотрели друг на друга. Призраки прежних дней — непонимание и подозрительность — вновь витали в воздухе.

— Послушай! — заговорил Алан. — Я просто имею в виду, что она будет наблюдать за тобой, так же как Мерсье — за мной. Но что бы ни случилось в будущем, ты должна быть с ней любезной, как с ближайшей подругой! Можешь обещать мне это?

— Ты что, принимаешь меня за полнейшую дуру, Алан? Я знаю, что тебе предстоит. Можешь даже заниматься с ней любовью при мне, если для этого есть веская причина.

— Самая веская причина в мире! Говорю тебе без преувеличения: будущее нескольких стран в течение следующих пятидесяти лет может зависеть от того, что удастся выяснить в Булони в ближайшие пять дней!

Еще одна капля горячего воска незаметно упала на шаль Мадлен.

— А этот капитан Перережь-Горло? Ты намерен также разыскать его?

Охваченная возбуждением, Мадлен не заметила, как с ее языка сорвалось опасное словечко «также». К счастью, никто из подслушивающих не обратил на него внимания.

— Это я и обещал сделать, — ответил Алан, бросая на жену предупреждающий взгляд, вновь пробудивший в ней осторожность. — Более того, я должен найти капитана Перережь-Горло, прежде чем произойдет еще одно убийство.

— Но это невозможно!

— Неужели?

— По какой-то причине, — сказала Мадлен, — твой так называемый праотец лжи рассказал мне этим вечером всю историю. Из его слов следует, что часовой, гренадер такой-то, патрулировал ярко освещенное место в присутствии двух свидетелей. Никто ниоткуда не приближался к нему, и тем не менее он был заколот кинжалом, а у ног его найдена записка убийцы! Может такое быть правдой?

— Судя по прочитанным мной показаниям, это истинная правда.

— Но как такое могло произойти? И можешь ли ты найти подобного убийцу среди целой армии? Ведь им может оказаться кто угодно — выбор слишком широк!

— Выбор, — ответил Алан, — не так широк, как ты думаешь. И методы убийцы вовсе не так таинственны. Хочешь узнать, к примеру, как он совершил последнее убийство?

Во время намеренно сделанной Аланом паузы присутствие за стеной сержанта Бене и капрала Шавасса, которые подслушивали затаив дыхание, явственно дало о себе знать.

Послышался громкий выдох. Затем у одной из позолоченных физиономий сатиров исчезли блестящие глаза, и кто-то затопал по коридору. Алан и Мадлен услышали свист переговорной трубки, зовущий министра полиции прийти и послушать заключенного, ставшего внезапно словоохотливым.

Алан, не уступавший в вежливости самому Фуше, отвел взгляд от отражения этой головы сатира. Вынув из кармана жилета часы, он посмотрел на них, затем снова захлопнул крышку и вернул их на место.

— Способ, которым этот часовой был убит в освещенном месте… — начал он.

Переговорная трубка засвистела снова. Было ровно без десяти двенадцать ночи понедельника 22 августа.

Вторник, 23 августа. Без четверти девять вечера. На небе, раскинувшемся над холмами и темнеющим вдали лесом Арбло, пламенеющие краски заката постепенно переходили в сумеречные.

Хлыст первого форейтора работал вовсю, несмотря на то что карета с большими задними и несколько меньшими передними колесами быстро катилась по повой императорской военной дороге.

Запряженный четверкой лошадей и управляемый двумя форейторами, экипаж утром проехал Амьен, днем — Аббе-виль и Этапль и теперь, в сумерках, находился в полутора милях от места назначения — деревни Пон-де-Брик неподалеку от Булони.

Свежий морской ветер гулял по зарослям сосен и елей. Напоенный ароматом хвои воздух повеял прохладой на измученных духом четырех пассажиров кареты, один из которых, одетый в пыльный голубой камзол, желтый жилет, белые замшевые брюки и черные высокие сапоги с отворотами, заговорил после долгого молчания.

— Ну, — промолвил Алан Хепберн, — если вы предпочитаете…

Прервавшись, Алан, сидящий в обитой кожей кабине кареты спиной к лошадям, бросил взгляд на поместившегося справа от него капитана Мерсье, затем посмотрел на сидевших напротив Мадлен Хепберн и Иду де Септ-Эльм.

— Право же! — добавил он с иронической усмешкой. — Неужели мы все спим и никто из нас не в состоянии продемонстрировать ни капли хорошего настроения?

Если бы они и могли это сделать, то это было бы весьма удивительно. Зато ничего удивительного не было в том, что Ида де Сент-Эльм в бешенстве завопила на Алана, вновь приведя всю группу в состояние нервного напряжения.

Почти девятнадцатичасовая тряска по скверным и пыльным дорогам с краткими остановками для перемены лошадей и приема скудной пищи не располагала к бодрости духа даже в лучшие времена. В отличие от английских французские почтовые станции находились на содержании у правительства и крайне редко помещались в гостиницах, где еда и питье ожидали путешественников в любое время.

Когда экипаж отправился в путь в два часа ночи вместо часа и выехал из Парижа, прогромыхав под аркой заставы Сеп-Дени и отбрасывая через окна блики каретных фонарей на обивку цвета кларета, пассажиры уже не раз успели продемонстрировать свое душевное состояние.

Ги Мерсье с недовольной гримасой поставил в углу саблю рядом с кивером и положил на подушку справа от себя заряженный пистолет.

— Сожалею, — сказал он, покосившись на сидящего рядом Алана, — но министр полиции не оставил мне выбора.

— Стоит ли говорить вам, капитан, — ответил Алан, — что я не имею намерений пытаться бежать? Поверили бы вы моему честному слову?

— Я бы поверил с радостью, а вот министр — другое дело. Не то чтобы я возражал бодрствовать всю ночь…