– Целовались, вы хотите сказать?

– Именно, мисс Кинан.

– Ну-ну, – буркнул папа. – Это может нам пригодиться, но если юноша целует дядину секретаршу – это еще не преступление. Было бы странно, если бы он ее не целовал.

– А она хорошенькая? – спросила мисс Кинан.

– Спроси Робина. По-моему, так просто скользкая особа!

– Она обладает, – осторожно ответствовал я, – весьма привлекательной внешностью.

– Блондинка, бьюсь об заклад!

На это я не ответил, так как связь подобного замечания с нашим расследованием оставалась для меня столь же загадочной, как и способ, каким мисс Кинан пришла к подобному выводу.

– Послушайте, мистер Тин, – в лицо мисс Кинан еще звала нас с папой по фамилии, хотя мне доводилось слышать, как, говоря о нас заглазно, она отбрасывала даже этот последний барьер между работником и нанимателем, – вы ведь не собираетесь рассказывать об этом мистеру Кэйтереру?

– А почему бы и нет? – спросил я; следовало бы спросить скорее, по какому праву она оспаривает мои намерения, но это привело бы к перебранке с папой, который преднамеренно поощрял ее постоянное вмешательство в наши дела.

– Ну, потому... потому, что это вовсе его не касается. Верно? – обратилась она к папе за поддержкой.

– Совершенно верно, – согласился папа с таким видом, будто и впрямь так думал. Я-то знал, что он не всерьез, просто он органически не мог принять мою сторону против мисс Кинан, какие бы глупости ему ни приходилось в результате защищать.

– А я думаю, нет. – Я стоял на своем. – Он нас нанял собирать сведения о его делах, и все, что нам удалось узнать, – его собственность.

– Вы меня удивляете, мистер Тин! Вы же поэт!

– Мисс Кинан, это правда, что по призванию и зову души я поэт, но верно и то, что в результате родительского насилия я детектив; а поскольку я детектив, то и выполнять свою работу я намерен наиболее профессионально и эффективно. Не секрет, что многие аспекты нашей работы были и остаются для меня отвратительными, но я не могу на этом основании их избегать.

Папа с преувеличенной сердечностью шумно захлопал в ладоши.

– Вот это мой мальчик, правда, Флоренс! – похвастался он с той фальшивой гордостью, которую так любил проявлять. – Хладнокровен, как головастик! Щеночек ты мой!

– Знаете, что я думаю? – произнесла мисс Кинан. – Что эта мисс Бренэм очаровала вашего сына и он на них доносит из ревности!

– Возможно. – Как еще можно ответить на столь идиотское обвинение? – Во всяком случае мне кажется, что если я скрою эту или какую-то иную информацию от мистера Кэйтерера, то это станет нарушением моего долга, так что я ему обязательно сообщу.

Так я и сделал на следующее утро в кабинете бизнесмена.

– Вы меня не больно-то удивили, – сказал он грудным голосом, чуть не ломая сигару в руках и явно не замечая наносимого ей ущерба. – Я подозревал нечто в этом роде. Это неважно. Я решил послать Форда в Китай сегодняшним же пароходом. К утечке это отношения не имеет, можете быть уверены. У вас есть ко мне что-то еще?

Ничего другого у меня к нему не было; так я и сказал и покинул офис, выяснив по дороге у посыльного, что мистер

Наджент еще не приходил. В вестибюле я зашел в телефонную будку и позвонил папе.

– Я хотел бы подержать Наджента под наблюдением, но сам не могу – он меня знает. Можешь выделить мне оперативника?

– Да. Смиттс на месте. Ты где?

– В вестибюле у Кэйтерера – здание Национального банка «Симэнс».

– Ладно. Я пришлю тебе Смиттса.

Я надеялся, что Смиттс объявится раньше Наджента, чтобы препоручить молодого человека оперативнику и тем завершить свое участие в наблюдении, но, к несчастью, когда я вышел из кабинки, Наджент уже направлялся к лифту. Спустя пять минут приехал Смиттс, один из тех, кого мы время от времени нанимали, невысокий рыжеватый человечек с преждевременными вертикальными морщинами на щеках и неожиданно наблюдательными водянисто-голубыми глазами.

– Смиттс, я хочу, чтобы вы проследили за одним человеком. Его зовут Форд Наджент, и, скорее всего, он сегодня во второй половине дня отплывает в Китай. Я хочу знать, что он будет делать до отбытия. Позвоните мне из порта, как только он туда доберется.

– Будет сделано, – пообещал он.

– Очень хорошо. А теперь вам лучше занять место у входной двери, чтобы он не заметил нас вместе. Когда он выйдет, я с ним заговорю и пройду к лифту, как будто собираюсь подняться в контору. А вы последуете за ним.

Однако моему плану не суждено было осуществиться; Наджент вышел из лифта с мисс Бренэм, и, когда я заговорил с ним, он схватил меня за руку.

– Как поживаете, мистер Тин? – весело поприветствовал он меня. – Как там ваши секретики?

Он показался мне возбужденным, несомненно, перспективой поездки в Китай и шансом «кого-нибудь подстрелить».

– Доброе утро, мисс Бренэм. Доброе утро, мистер Наджент, – ответил я.

– Лишних пара часиков найдется? – спросил он и, когда я заколебался, добавил: – Вы их отнюдь не впустую потратите. Вот что: если вы пойдете с нами и пообещаете не слишком докучать и не покидать нас, пока мы не закончим, я вам кое-что расскажу насчет вашей утечки.

– И что же это у вас намечается? – осведомился я, глядя на мисс Бренэм, чьи голубые глаза обеспокоенно следили за лицом ее спутника.

– То, что избавит вас от многих хлопот, не даст пойти по ложному следу, хотя не уверен, что прояснит все сразу.

– Отлично, – согласился я. – На таких условиях я готов вас сопровождать.

– Тогда порядок! – Наджент схватил меня за локоть одной рукой, мисс Бренэм – другой и повлек нас ко входной двери. – Надо поторапливаться.

Проходя в вестибюле мимо Смиттса, я чуть покачал головой, давая понять, что слежка отменяется; мы втроем сели в такси, поджидавшее нас у тротуара. Наджент назвал шоферу адрес на Пост-стрит.

– Так вы рассказали дяде Хопу о том, что видели вчера? – спросил он, когда такси погрузилось в поток машин, движущихся на запад по Маркет-стрит. Голос его звучал беззаботно, но я заметил, что мисс Бренэм внимательно наблюдает за мной.

– Да. Мне ничего другого не оставалось. Мы обязались снабжать мистера Кэйтерера всеми сведениями, какие сможем добыть, и должны держать слово.

– Все равно это было некрасиво, – негромко ответила девушка.

– Если не сбежите, – усмехнулся Наджент, причем шрам у него на лбу изогнулся, придавая усмешке сардонический оттенок, – у вас будет о чем ему порассказать.

Здание на Пост-стрит оказалось многоквартирным домом, куда Наджент и вошел, оставив нас с мисс Бренэм в такси.

Я воспользовался возможностью завязать с ней разговор:

– Скажите, мистер Кэйтерер знает, что вы делаете?

– Пока нет.

– Как по-вашему, он это одобрит?

– Не думаю. Да мне все равно, понравится ему или нет. Надеюсь, что не понравится? Я не собираюсь туда возвращаться – ни в жизни! Я уезжаю с Фордом. И слава Богу, что мне не надо туда возвращаться!

– Ну же, мисс Бренэм, – попытался я урезонить ее неожиданную горячность, – разве работать на мистера Кэйтерера было так плохо?

– Хуже, чем вы можете себе представить, мистер Тин! Хуже всего на свете! Вы... вы, наверное, слышали, что ему трудно ужиться с секретаршами и ни одна из них дольше нескольких недель не задерживалась?

– Да, мисс Бренэм, конечно, слышал.

– И что вы об этом думаете?

– Ничего не думаю, мисс Бренэм.

– Ну так слышали, что думают другие. И лучше в они были правы – но ведь нет! Между мистером Кэйтерером и его секретаршами не было никаких... ну, вы понимаете, взаимоотношений. Для него секретарша – это публика. Как Форд говорит, «перед кем можно хвост распустить». Вот потому они и не задерживались. Девушки очень быстро начинали видеть его насквозь, и стоило дать это ему понять – а на это у него соображения хватало, – как он их увольнял.

– Ну, честное слово, мисс Бренэм, ведь мистер Кэйтерер не...

– Знаю! И ведь не дурак он, никоим образом, вот что противно! Он может... он проворачивает совершенно замечательные дела. Но вы бы видели, как он к ним готовится! Вначале прячет нерешительность и робость под маской небрежности. Потом начинает хорохориться, хвастаться, вставать в позу – поначалу в шутку, чтобы ничем не связывать себя, если у него все же не хватит смелости начать.

Вот тут вступает секретарша. Она должна глядеть на него большими изумленными глазами. И тогда он начинает набрасывать предварительный план – кажется, больше для того, чтобы секретарша вздыхала от восхищения. И каждый раз, как она вздохнет, он выпячивает грудь все дальше и прибавляет еще какую-нибудь смелую деталь, пока наконец не разработает план, действительно являющийся чудом дерзости, и, более того, накрутит себя до того состояния, что в силах его выполнить.

И все это время его секретарша знает, что стоит ей допустить хоть малейший промах по части обожания, дело испорчено, потому что не такой он человек, чтобы заставить его что-то выполнить. Его нянчить надо. Ему нужен кто-то, кто льстил бы ему, и восхищался, и мурлыкал под боком. И оттого, что при этом условии он может свернуть горы, только еще тошнотворнее делается.

Я это поняла с самого начала, потому и продержалась гораздо дольше других. Я поняла, чего он от меня хочет и за что на самом деле платит, и сочла это частью своих обязанностей, как если бы он об этом распорядился. С моей стороны не было нечестным к нему подлизываться и льстить, ведь за это он мне и платил, но... другого слова, кроме «тошнотворно», не подберу. А после того как появился Форд, я... не могла этого больше выносить.

Она опустила взгляд на перчатку, которую мяла все это время, потом снова посмотрела на меня.

– Вы думаете, что я преувеличиваю, да, мистер Тин. Думаете, что я строю экстравагантную теорию на голом месте?