По приемной ходила взад и вперед женщина, стуча высокими каблуками.

Как только комиссар вошел, она направилась к нему навстречу, а мужчина со вздохом облегчения поднялся с места, процедив сквозь зубы:

— Наконец-то!

Это была, разумеется, парочка из Ипора, еще более ворчливая, чем во время семейной сцены, которую наблюдал комиссар.

— Не пройдете ли со мной по соседству?

Мегрэ повел их в кабинет комиссара, где сел в его кресло и набил трубку, не переставая наблюдать за обоими.

— Можете сесть.

— Спасибо, — поблагодарила женщина, которая была возбуждена сильнее, чем ее приятель. — Впрочем, я вас долго не задержу.

Мегрэ смотрел ей прямо в лицо, освещенное яркой электрической лампочкой. Ему не надо было долго ее разглядывать, чтобы понять, что она собой представляет: достаточно было той фотографии, от которой остался только бюст.

Красивая девка — так определила бы ее широкая публика: аппетитное тело, здоровые зубы, вызывающая улыбка, всегда блестящие глаза. А если точнее, красивая шлюха, задиристая, чувственная, всегда готовая учинить скандал или оглушительно расхохотаться. На ней была розовая шелковая блузка, заколотая золотой брошкой величиной с монету в сто су.

— Прежде всего я хочу вам сказать…

— Простите, — перебил ее Мегрэ. — Будьте добры сесть, как я уже просил. Будете отвечать на мои вопросы.

Она нахмурилась.

— Послушайте, вы забываете, что я пришла сюда по собственному желанию.

Явившийся с ней мужчина поморщился: ему не нравилось ее поведение. Они вполне подходили друг другу. Собственно говоря, с виду он не смахивал на проходимца: одет был прилично, хотя и безвкусно, на пальцах блестели крупные перстни, в булавке галстука красовалась жемчужина.

Однако что-то в облике его внушало тревогу: чувствовалось, что он не относится ни к одной из установленных социальных категорий. Это был человек, которого в любое время можно встретить в кафе или пивной за бутылкой шипучего вина в обществе веселых девиц. Обычно такие люди живут в третьесортных гостиницах.

— Сначала вы. Имя, адрес, профессия.

Мужчина хотел встать.

— Сидеть!

— Я сейчас вам все объясню.

— Не надо ничего объяснять. Ваше имя?

— Гастон Бюзье. В настоящее время занимаюсь продажей и сдачей в наем загородных домов. Живу чаще всего в Гавре, в гостинице «Серебряный ягненок».

— Значит, вы торговец недвижимостью?

— Нет. Но…

— Служите в каком-нибудь агентстве?

— То есть…

— Достаточно! Короче говоря, случайные заработки. А чем занимались раньше?

— Был представителем велосипедной фирмы. А еще продавал швейные машины в деревнях!

— Сколько судимостей?

— Не отвечай, Гастон! — вмешалась женщина. — В конце концов, это уж слишком! Мы сами пришли, чтобы…

— Замолчи! Два раза. Один раз условно за необеспеченный чек. Второй — на два месяца: я не отдал владельцу задаток, который получил при продаже виллы. Как видите, проступки мелкие.

Чувствовалось, что он привык объясняться в полиции. Держался он свободно, но в глазах то и дело мелькал злобный огонек.

— Теперь вы, — сказал Мегрэ, обращаясь к женщине.

— Адель Нуаром, родилась в Бельвиле.

— Зарегистрированы как проститутка?

— Пять лет назад меня зарегистрировали в Страсбурге из-за одной бабы: она злилась на меня за то, что я увела у нее мужа.

— Скажите, в качестве кого вы сели на «Океан»?

— Сначала надо вам объяснить, — вмешался мужчина. — Мы потому и пришли сюда, что нам как раз не в чем себя упрекнуть. В Ипоре Адель сказала мне, что у вас есть ее фото и вы наверняка ее арестуете. Сначала мы хотели улизнуть, чтобы избежать всяких историй: мы-то здесь знаем, чем это пахнет. В Этрета я издали увидел жандармов в засаде и понял, что нас собираются задержать. Тогда я решил, что лучше явиться по доброй воле.

— Теперь вы, сударыня. Я спрашивал, что вы делали на борту траулера.

— Ничего особенного. Сопровождала своего любовника.

— Капитана Фаллю?

— Да, капитана. Я, так сказать, с ним уже с ноября. Мы встретились в Гавре, в кафе. Он влюбился. Приезжал ко мне два-три раза в неделю. Вначале я даже приняла его за маньяка, потому что он ничего от меня не требовал. Но нет, он влюбился по-настоящему, все поставил на карту. Снял мне хорошенькую меблированную комнату, и я поняла, что если умело взяться, он в конце концов женится на мне. Моряки хотя и не купаются в золоте, зато ведут правильную жизнь, а потом получают пенсию.

— Вы никогда не приезжали с ним в Фекан?

— Нет, он запрещал мне это. Сам приезжал в Гавр. Приключений у него было в жизни вряд ли много, потому что в пятьдесят лет он был робок с женщинами, как школьник.

— Простите, в то время вы уже были любовницей Гастона Бюзье?

— Ясное дело! Но я сказала Фаллю, что Гастон мой брат.

— Я работал! — запротестовал Бюзье.

— Знаем мы, как вы работали! Каждую субботу после обеда. Ну а кто это придумал — взять вас на борт?

— Фаллю. При мысли о том, что он оставит меня одну на все время рейса, он сходил с ума. С другой стороны, трусил, потому что существуют строгие правила, а это был такой человек, который ни на шаг не отступает от правил. Он колебался до последней минуты. Потом все-таки приехал за мной. Привел меня к себе в каюту в ночь перед отплытием. Меня это забавляло: все-таки что-то новое! Но если бы я знала, что это такое, я сразу отказалась бы.

— А Бюзье не протестовал?

— Он колебался. Понимаете? Старику не следовало противоречить. Он обещал сразу же после этого рейса уйти в отставку и жениться на мне. Но хорошенькую жизнь он мне приготовил. Целый день взаперти, в каюте, где воняет рыбой. Да еще, когда кто-нибудь входил, я должна была прятаться под койку. Едва мы вышли в море, как Фаллю уже начал жалеть, что взял меня с собой. Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы человек так нервничал. Десять раз в день он подходил к двери и проверял, хорошо ли она заперта. Стоило мне сказать хоть слово, он заставлял меня молчать из боязни, что кто-нибудь услышит. Он был раздражителен, угрюм. Иногда подолгу смотрел на меня, словно у него появлялось искушение покончить со мной, выбросив меня за борт.

Голос у нее был крикливый. Говоря, она жестикулировала.

— Кроме того, он становился все ревнивее. Расспрашивал меня о моем прошлом. Пытался узнать… По три дня не разговаривал, следил за мной, словно я ему враг. Потом вдруг его опять разбирала страсть. Были минуты, когда я его просто боялась.

— Кто из экипажа видел вас на борту?

— Это была четвертая ночь. Мне захотелось подышать воздухом на палубе. Надоело сидеть взаперти. Фаллю пошел проверить, нет ли кого на палубе. Он позволил мне пройтись, — всего пять шагов назад, пять вперед. Но ему пришлось на минутку подняться на мостик, тут ко мне подошел радист и заговорил со мной. Он был отчаянно смущен и заметно взволнован. На следующий день ему удалось пробраться ко мне в каюту.

— Фаллю его видел?

— По-моему, нет. Он мне ничего не сказал.

— Вы стали любовницей Ле Кленша?

Она не ответила. Гастон Бюзье усмехнулся.

— Да уж признавайся! — злобно бросил он.

— Разве я не свободна? А ты что, обходился без женщин, пока меня не было? А малютка с «Виллы цветов»? А фото, которое я нашла у тебя в кармане?

Мегрэ оставался серьезен, как авгур.

— Я вас спрашиваю, стали вы любовницей радиста?

— А я вам отвечаю: не ваше дело! Адель вызывающе смотрела на него, улыбаясь влажными губами. Она знала, что нравится мужчинам.

— Главный механик тоже видел вас?

— Что он вам наговорил?

— Ничего. Я просто подвожу итог. Капитан прятал вас у себя в каюте. Пьер Ле Кленш и главный механик по очереди тайком навещали вас там. Фаллю это заметил?

— Нет.

— А все-таки у него были подозрения, он бродил вокруг вас и оставлял вас одну только тогда, когда это было совершенно необходимо.

— Откуда вы знаете?

— Он по-прежнему говорил, что женится на вас?

— Не помню.

И Мегрэ представил себе траулер, кочегаров в трюмах, матросов, скученных на полубаке, радиорубку и на корме каюту капитана с приподнятой койкой.

Рейс продолжался три месяца.

И все это время трое мужчин бродили вокруг каюты, где была заперта женщина.

— Ну и глупость же я сотворила! — снова заговорила она. — Надо всегда остерегаться робких мужчин, которые уверяют, что хотят на вас жениться.

— Если бы ты меня послушала… — вставил Гастон Бюзье.

— Да заткнись ты! Знаю я, в каком бы доме сейчас находилась, если бы тебя слушала! Не хочу говорить плохого о Фаллю — он умер. Но все-таки был чокнутый. Воображал себе бог знает что. Считал, что обесчещен хотя бы уж потому, что нарушил правила. С ним становилось все труднее и труднее. Неделю спустя он уже не разжимал зубы, разве чтобы устроить мне сцену. Или спросить, не входил ли кто в каюту. Особенно он ревновал к Ле Кленшу. Он говорил: «Тебе это понравилось бы, а? Человек-то молодой! Признайся, если бы он зашел в мое отсутствие, ты бы его не оттолкнула!» И хихикал так, что меня просто мутило.

— Сколько раз приходил к вам Ле Кленш? — медленно спросил Мегрэ.

— Придется сказать. Один раз, на четвертый день. Я даже не могла бы объяснить, как это случилось. Потом это стало уже невозможно: Фаллю слишком усердно за мной следил.

— А механик?

— Никогда! Он пытался. Приходил, глядел на меня через иллюминатор. И бледнел как полотно. По-вашему, это можно назвать жизнью? Я была точно зверь в клетке. Во время качки мне становилось плохо, и Фаллю даже не ухаживал за мной. Он целыми неделями до меня не дотрагивался. Потом на него опять накатывало.