Агата Кристи - К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

Это была великолепная постановка — блестящее воплощение ее замысла ей грозит опасность, она «что-то знает», на нее совершено покушение.

Теперь мне было ясно, что она нарочно привлекла мое внимание к чердаку и бакам, когда она там была. Сама же она устроила и артистический беспорядок в своей комнате перед тем, как отправиться в прачечную.

Однако после возвращения из больницы, когда она узнала, что арестованы Бренда и Лоренс, у нее появилась неудовлетворенность Расследование было закончено, и она, Жозефина, оказалась вне огней рампы. Тогда она и выкрала дигиталин из комнаты Эдит и опустила таблетки в свой собственный стакан с какао, оставив его нетронутым на столе в холле.

Знала ли она, что няня его выпьет? Вполне возможно. Судя по ее словам в то утро, ее раздражали критические замечания няни. А няня, умудренная долголетним опытом общения с детьми, не могла ли она что-то заподозрить? Мне кажется, няня знала, всегда знала, что Жозефина не совсем нормальная. Раннее умственное развитие сочеталось в ней с отсталостью развития нравственного. Не исключено также, что в ее генах столкнулись разные наследственные факторы — то, что София назвала «семейной жестокостью».

Она унаследовала властную безжалостность бабушки и материнской стороны и безжалостный эгоизм Магды, которая видела всегда все только со своей колокольни. Будучи чувствительной, как Филип, Жозефина страдала от клейма, которое поставили на ней ее родные: неказистый «найденыш». Несомненно и то, что ей передалась изначальная искривленная сущность старого Леонидиса. Плоть от плоти своего деда, она напоминала его и умом и хитростью, но с той лишь разницей, что его любовь была направлена на других, на его семью, а у нее лишь на самое себя.

Я решил, что старый Леонидис понял то, чего не понимал ни один член семьи — а именно, что Жозефина может быть источником опасности для других и в первую очередь для самой себя. Он не пускал ее в школу, потому что опасался, что она может наделать бед. Дома он мог укрыть и уберечь ее, и теперь мне стала понятна его настойчивая просьба к Софии последить за Жозефиной.

И не было ли продиктовано страхом за девочку неожиданное решение Магды отправить ее за границу? Это мог быть и неосознанный страх, скорее, неясный материнский инстинкт.

А Эдит де Хэвиленд? Она, очевидно, что-то заподозрила… ее охватил ужас, и в конце концов она дошла до истины.

Я взглянул на письмо, которое все еще держал в руке.

«Дорогой Чарлз, это конфиденциально — для Вас… и для Софии, если Вы сочтете нужным показать ей это письмо. Необходимо, чтобы кто-нибудь знал правду. Я вкладываю в письмо то, что я нашла в пустой собачьей будке у черного входа. Это подтвердило мои подозрения… То, что я собираюсь предпринять, можно судить двояко — не знаю, правильно я поступаю или нет. Моя жизнь в любом случае близится к концу, и я не хочу, чтобы ребенок пострадал. По моему мнению, она пострадает, если ей придется держать земной ответ за то, что она совершила.

В помете всегда есть „бракованный“ щенок.

Если я не права, Бог простит меня — я делаю это из любви. Да благословит Господь вас обоих.

Эдит де Хэвиленд».

Я колебался только несколько секунд, а затем вручил письмо Софии. Вместе мы раскрыли Жозефинину черную книжечку.

«Сегодня я убила дедушку…»

Мы перевернули страницу. Это было очень любопытное сочинение, особенно, по-моему, интересное для психиатра. С поразительной откровенностью оно описывало ярость, которую вызывали любые препоны, чинимые эгоцентрическим желаниям. Мотив преступления был изложен так по-детски и был настолько несоразмерен содеянному, что мог вызвать только жалость.

«Дедушка не позволяет мне брать уроки танцев, и поэтому я решила его убить. Тогда мы поедем жить в Лондон, а мама не будет против танцев…»

Я привожу только несколько пассажей, но все они очень важны для понимания.

«Я не хочу ехать в Швейцарию и не поеду. Если мама заставит меня, я ее тоже убью — только мне негде достать яд. Может, я сама его сделаю. Из тисовых ягод. Говорят, они тоже ядовитые.

Юстес меня сегодня очень разозлил. Он говорит — я девчонка, и пользы от меня никакой, и моя сыщицкая работа дурацкая. Небось он не думал бы, что я дура, если бы знал, что я совершила убийство.

Мне нравится Чарлз, но он какой-то глупый. Я еще не решила, на кого я свалю вину за преступление. Может, на Бренду и Лоренса… Бренда противная, говорит, что у меня не все дома, а Лоренс мне нравится — он рассказал мне о Шарлотте Корде[158] — она убила кого-то там в ванне. Но сделала она это не очень-то умело…»

Последний абзац был весьма недвусмысленным.

«Я ненавижу няню… ненавижу… ненавижу. Она говорит, что я еще маленькая. Говорит, что я рисуюсь. Это она подговаривает маму послать меня за границу… Я хочу ее тоже убить — я думаю, на это сгодится лекарство тети Эдит. И если будет еще одно убийство, полиция вернется, и снова станет очень интересно.

Няня умерла. Я рада. Я еще не решат, куда я спрячу пузырек с маленькими таблетками. Может быть, в комнате у тети Клеменси или у Юстеса.

Когда я буду умирать в старости, я пошлю свои записи шефу полиции, и тогда все увидят, какая я великая преступница».

Я закрыл книжечку. У Софии по щекам лились слезы.

— Чарлз, Чарлз, это ужасно. Она маленький монстр… но при этом… жаль ее до ужаса.

Я испытывал те же чувства.

Жозефина была мне чем-то симпатична… И даже сейчас, когда я все знал… Не любишь ведь ты кого-то меньше из-за того, что у него туберкулез или другая смертельная болезнь? Жозефина была, как сказала София, маленьким чудовищем, но чудовищем трогательным. Она родилась с дефектом — криводушный ребенок из кривого домишки.

— А если бы… она не погибла, что бы с ней сталось? — спросила София.

— Очевидно, ее бы послали в исправительное заведение или в специальную школу. Потом освободили бы или на худой конец признали невменяемой.

София содрогнулась.

— Лучше уж так, как есть. Но вот тетя Эдит… Мне невыносимо думать, что она взяла на себя вину.

— Она сама выбрала этот путь. Не думаю, что это получит огласку. Мне представляется, что против Бренды и Лоренса, когда начнется суд, не будет выдвинуто никаких обвинений, и их освободят. А ты, София, — я переменил тон и взял обе ее руки в свои, — ты выйдешь за меня замуж. Я получил назначение в Персию — мне только что стало известно об этом. Мы поедем туда вместе, и ты забудешь о кривом домишке. Твоя мать будет ставить пьесы, отец сможет покупать больше книг, а Юстес скоро поступит в университет. О них больше не надо беспокоиться. Подумай обо мне.

София посмотрела мне прямо в глаза.

— Чарлз, ты не боишься на мне жениться?

— Чего же мне бояться? В бедной маленькой Жозефине сосредоточилось все самое худшее, что есть в вашей семье, а тебе, София, — в этом меня не переубедить, — досталось все самое честное и мужественное. Твой дед был о тебе высокого мнения, а он, судя по всему, редко ошибался. Выше голову, друг мой, у нас впереди будущее.

— Я постараюсь, Чарлз. Я выйду за тебя замуж и сделаю тебя счастливым. — Она поглядела на записную книжечку. — Бедная Жозефина, — сказала она.

— Да, бедная Жозефина, — повторил я.

— И какова же правда? — спросил отец.

Я не привык Обманывать Старика.

— Это не Эдит де Хэвиленд, — сказал я. — Это Жозефина.

Отец понимающе кивнул:

— Я и сам уже какое-то время думал об этом. Несчастное дитя…

1

Ежедневно, кроме воскресений, с семи тридцати до восьми тридцати утра, Джонни Батт, пронзительно свистя, объезжал на велосипеде поселок Чиппинг-Клеорн; перед каждым домом он останавливался и бросал в почтовый ящик те утренние газеты, на которые подписывались хозяева этих домов у киоскера с Хатт-стрит. А посему полковнику Истербруку с женой он положил в ящик «Таймс» и «Дейли грэфик»[159], миссис Светтенхэм он оставил «Таймс» и «Дейли уоркер»[160], мисс Хинчклифф и мисс Мергатройд — «Дейли телеграф»[161] и «Ньюс кроникл»[162], мисс Блеклок — «Телеграф»[163], «Таймс» и «Дейли мейл»[164].

А по пятницам он заносил в эти, как и во все другие дома Чиппинг-Клеорна, еще и «Норт бэнхэм ньюз энд Чиппинг-Клеорн газетт», которую называли здесь попросту «Газетой».

И каждую пятницу, бросив беглый взгляд на заголовки других изданий (НАПРЯЖЕННОСТЬ В МИРЕ ОБОСТРЯЕТСЯ! СЕГОДНЯ — АССАМБЛЕЯ ООН! ИЩЕЙКИ ВЫСЛЕЖИВАЮТ УБИЙЦУ БЕЛОКУРОЙ МАШИНИСТКИ! ТРИ ШАХТЫ БАСТУЮТ! ДВАДЦАТЬ ТРИ ЧЕЛОВЕКА УМЕРЛИ ОТ ПИЩЕВОГО ОТРАВЛЕНИЯ В ОТЕЛЕ «СИСАЙД» и т. д.), большинство жителей Чиппинг-Клеорна нетерпеливо разворачивали «Газету» и погружались в изучение местных новостей. Наскоро просмотрев раздел писем (в которых пышным цветом расцветали страстная ненависть и кровная вражда), девять подписчиков из десяти обращались к столбцу частных объявлений, здесь, вперемешку с объявлениями о купле или продаже и слезными мольбами о помощи по хозяйству, печатались бесчисленные объявления о собаках, домашней птице и садовом инвентаре, — короче говоря, все то, что могло заинтересовать членов маленькой общины Чиппинг-Клеорна.

Пятница, 29 октября, не была исключением из правил…

2

Откинув со лба очаровательные пепельные кудряшки, миссис Светтенхэм развернула «Таймс», окинула томным взглядом левую страницу с новостями и, решив, по своему обыкновению, что даже если в мире и случилось что-нибудь из ряда вон выходящее, то «Таймс» все равно ограничится лишь туманными гладкими фразами ни о чем, быстренько проглядела хронику рождений, свадеб и смертей (последние — с большим интересом!), затем с чувством выполненного долга отложила «Таймс» в сторону и торопливо потянулась за «Чиппинг-Клеорн газетт».