— Все это на самом деле гораздо серьезней. Кстати, они выяснили, что за яд был в какао?

— Дигиталин[155]. Тетя Эдит принимает дигиталин от сердца. У нее всегда стоит пузырек с маленькими таблеточками, обычно полный. А сейчас пузырек пустой.

— Но такие вещи надо запирать.

— Она запирает. Но мне кажется, найти ключ для того, кому это понадобилось, труда не составляет.

— А кому это могло понадобиться? Кому? — Я снова поглядел на груду багажа и неожиданно для себя произнес вслух: — Им нельзя уезжать. Нельзя их отпускать.

София смотрела на меня с удивлением.

— Роджеру и Клеменси? Уж не думаешь ли ты?..

— А что ты думаешь?

София как-то беспомощно взмахнула руками.

— Не знаю, Чарлз, — сказала она едва слышно. — Я знаю только одно — снова… снова вернулся этот кошмарный сон…

— Да, я тебя понимаю. Те же слова пришли мне в голову, когда мы ехали сюда с Тавернером.

— Потому что это и есть настоящий кошмар. Ходить среди близких людей, смотреть на их лица… и вдруг увидеть, как эти лица меняются… и перед тобой уже совсем другой человек, не тот, кого ты знаешь, а незнакомый, жестокий…

Она вдруг закричала:

— Давай выйдем на улицу, Чарлз, давай выйдем! На улице не так страшно… Я боюсь оставаться в доме…

Глава 25

Мы долго пробыли в саду. По молчаливому согласию мы больше ни словом не обмолвились об ужасе, нависшем над нами. Вместо этого София с нежностью и теплотой рассказывала мне об умершей, о бесконечных затеях, об играх, в которые они в детстве играли с няней. Няня знала множество историй про Роджера, про их отца, про других братьев и сестер. Для нее они были все равно что свои дети. Няня снова вернулась к ним помочь во время войны, когда Жозефина была крошкой, а Юстес забавным мальчуганом.

Воспоминания эти были целебным бальзамом для Софии, и я изо всех сил пытался поддержать наш разговор.

Я подумал о Тавернере — интересно, что он делает? Наверное, опрашивает обитателей дома. Отъехала машина с полицейским фотографом и двумя полицейскими, и тут же около дома остановилась санитарная карета. Я почувствовал, как вздрогнула София. Карета вскоре уехала, и мы поняли, что тело няни увезли, чтобы подготовить его для вскрытия.

А мы все сидели, потом ходили по саду и говорили, говорили без конца — и снова наши слова, чем дальше, тем больше маскировали наши подлинные мысли.

Поежившись, София сказала:

— Должно быть, очень поздно — почти совсем темно. Надо идти. Тети Эдит с Жозефиной еще нет… Им давно пора вернуться.

Меня охватило какое-то смутное беспокойство. Что случилось? Тетя Эдит нарочно держит девочку подальше от кривого домишки?

Мы возвратились в дом.

София задернула шторы, мы разожгли камин. Казавшаяся чрезмерной роскошь обстановки вдруг гармонично вписалась в интерьер просторной гостиной. На столах прекрасно смотрелись большие вазы с терракотовыми хризантемами.

София позвонила, и та самая горничная, которую я видел наверху, принесла чай. Глаза у нее были красные, и она непрерывно всхлипывала. Я заметил, что она то и дело испуганно оглядывается назад.

Магда присоединилась к нам, а Филипу чай отнесли в библиотеку. На сей раз Магда была воплощением застывшей скорби. После каждого сказанного слова она надолго замолкала. Неожиданно она спросила:

— А где же Эдит и Жозефина? Что-то они запаздывают.

В голосе ее, как мне показалось, была озабоченность.

Беспокойство мое росло. Я спросил, здесь ли еще Тавернер, и Магда ответила, что он как будто не уехал.

Я отправился на его поиски и как только увидел, сразу же сказал, что меня тревожит отсутствие мисс де Хэвиленд и девочки. Тавернер немедленно позвонил по телефону и отдал какие-то распоряжения.

— Я сообщу вам, как только получу какие-нибудь сведения.

Я поблагодарил его и вернулся в гостиную, где застал Софию и Юстеса. Магда уже ушла.

— Он сообщит нам, как только что-нибудь узнает, — сказал я.

— Что-то с ними случилось, я уверена, что-то произошло, — тихо ответила София.

— София, дорогая, еще ведь не очень поздно.

— Напрасно вы так беспокоитесь. Они, наверное, пошли в кино, — добавил Юстес и своей ленивой походкой вышел из комнаты.

— Она могла поехать с Жозефиной в гостиницу или даже в Лондон, — сказал я. — Мне кажется, она одна и понимает, какая опасность грозит Жозефине, — понимает лучше, чем мы.

София посмотрела на меня хмурым взглядом, значение которого я не знал как истолковать.

— Она меня поцеловала на прощание, — промолвила она.

Я не совсем понял, что выражает эта фраза, что София ею хочет сказать.

Я спросил, как Магда — не очень ли она волнуется?

— Мама? Да нет, с ней все в порядке. У нее ведь отсутствует чувство времени. Она читает новую пьесу Вавасура Джоунза под названием «Женщина располагает». Смешная пьеса об убийстве, там женщина — синяя борода[156], по-моему, плагиат с пьесы «Мышьяк и старые кружева»[157]. Но там есть хорошая женская роль — женщина с маниакальным желанием овдоветь.

Я больше не задавал вопросов, мы оба молча делали вид, что читаем.

Часы показывали половину седьмого, когда открылась дверь и вошел Тавернер. На лице его можно было прочесть все, что он собирается сказать.

София встала.

— Ну что? — спросила она.

— Мне очень жаль, но у меня для вас плохие вести. Я объявил машину в розыск. Патруль сообщил, что «форд» с похожим номером свернул с шоссе у Флакспур Хит и проехал через лес.

— По дороге к Флакспурскому карьеру?

— Да, мисс Леонидис. — После паузы он продолжал: — Машина обнаружена в карьере. Обе пассажирки погибли. Может, вам будет легче узнать, что смерть была мгновенной.

— Жозефина! — в дверях стояла Магда. Голос ее сорвался на вопль: — Жозефина, крошка моя!

София подошла к матери и обняла ее. Я бросился к двери, крикнув на ходу:

— Я сейчас!

Я вспомнил, как Эдит де Хэвиленд села за письменный стол и написала два письма, а потом, взяв их с собой, спустилась в холл.

Но когда она садилась в машину, писем у нее в руках не было.

Я кинулся в холл прямо к длинному дубовому комоду. Письма я нашел сразу — они были незаметно положены за медный кипятильник.

То, что лежало сверху, было адресовано старшему инспектору Тавернеру.

Тавернер вошел вслед за мной. Я отдал ему письмо, и он тут же вскрыл его. Поскольку я стоял рядом, то прочел это короткое послание:

«Я надеюсь, что письмо будет прочитано после моей смерти. Я не хочу входить в детали, но я целиком принимаю на себя ответственность за смерть моего шурина Аристида Леонидиса и Джанет Роу (няни). Я таким образом официально заявляю, что Бренда Леонидис и Лоренс Браун не виновны в убийстве Аристида Леонидиса. Справки, которые вы можете навести у доктора Майкла Шавасса, 783, Харли-стрит, подтвердят вам то, что жизнь мою можно было бы продлить всего на несколько месяцев. Я предпочитаю поступить именно так и спасти двух невинных людей от обвинения в убийстве, коего они не совершали. Я пишу это в здравом уме и в твердой памяти.

Эдит де Хэвиленд».

Когда кончил читать письмо, то вдруг осознал, что София тоже его прочитала — не знаю, с согласия Тавернера или без.

— Тетя Эдит… — прошептала София.

Я вспомнил безжалостный каблук Эдит де Хэвиленд, вдавивший в землю вьюнок. Вспомнил и свои подозрения, казавшиеся фантастическими. Но почему она…

София угадала мои мысли, прежде чем я успел их высказать.

— Но почему Жозефина? Почему она взяла с собой Жозефину? — сказала она.

— Почему она вообще это сделала? Чем это объяснить?.. — в свою очередь спросил я, уже зная, однако, ответ… Мне ясно представилась целиком вся картина. Я понял, что все еще держу в руке второе письмо. Взглянув на конверт, я увидел свое имя.

Оно было тверже и тяжелее, чем первое. Я уже знал, что в нем содержится… Я разорвал конверт, и из него выпала черная записная книжечка Жозефины. Я поднял ее с пола — она раскрылась на первой странице.

Откуда-то издалека до меня донесся голос Софии, ясный и сдержанный:

— Мы все не так поняли… Это не Эдит.

— Не Эдит, — сказал я.

София подошла ко мне совсем близко… и прошептала:

— Это была Жозефина, да?

Мы вместе прочитали первую строчку в черной записной книжечке, выведенную еще не сформировавшимся детским почерком: «Сегодня я убила дедушку».

Глава 26

Можно только удивляться, почему я был так слеп. Истина буквально рвалась наружу, и, если вдуматься, одна лишь Жозефина отвечала всем отцовским характеристикам. Ее тщеславие, постоянное важничанье, непомерная любовь к разговорам, бесконечные заявления о том, какая она умная и какая полиция глупая.

Я никогда не принимал ее всерьез, потому что она была еще ребенком. Но дети ведь не раз совершали убийства, а в данном случае убийство было вполне в пределах ее возможностей. Дед сам указал ей способ — фактически дал в руки готовый план. Единственное, что от нее требовалось — не оставлять отпечатков пальцев, а этой науке легче легкого выучиться даже при самом поверхностном знакомстве с детективной литературой. Все остальное — просто мешанина, почерпнутая из шаблонных романов. Тут и записная книжечка, изыскания сыщика, тут и ее якобы подозрения, многозначительные намеки на то, что она не хочет говорить, пока до конца не уверена…

И наконец, покушение на самое себя. Почти невероятная операция, принимая во внимание то, что Жозефина могла легко погибнуть. Но она чисто по-детски этого не учитывала. Она была героиней, а героинь не убивают. Здесь, однако, появились улики — комочки земли на сиденье старого стула в прачечной. Жозефине, и только Жозефине, могло понадобиться влезть на стул и пристроить на двери мраморный брусок. Он, очевидно, не один раз пролетал мимо (судя по вмятинам на полу), и она снова терпеливо взбиралась на стул и снова укладывала кусок мрамора на дверь, пользуясь шарфом, чтобы не оставлять отпечатков. А потом, когда брусок упал, она едва избежала смерти.