Мы подъехали к двери. Тавернер вышел, я последовал за ним. В холле стоял какой-то незнакомый мне человек в штатском. Он поздоровался с Тавернером, который сразу же отозвал его в сторону.

Внимание мое привлекла гора чемоданов в холле. На всех чемоданах были бирки с адресом. Пока я смотрел на них, по лестнице спустилась Клеменси. На ней было ее неизменное красное платье, пальто из твида, а на голове красная фетровая шляпа.

— Вы приехали как раз вовремя, чтобы попрощаться, Чарлз, — сказала она.

— Вы уезжаете?

— Да. Мы сегодня вечером едем в Лондон. Самолет завтра рано утром.

Она была спокойна и улыбалась, но глаза глядели настороженно.

— Но вы ведь не можете уехать сейчас.

— Почему не можем? — Голос сразу стал жестким.

— А смерть…

— Смерть няни к нам не имеет никакого отношения.

— Может быть, и нет. Тем не менее…

— Почему вы говорите «может быть, и нет»? Она действительно к нам не имеет отношения. Мы были у себя наверху, складывали вещи. И ни разу не спускались вниз, пока какао стояло на столе в холле.

— Вы можете это доказать?

— Я отвечаю за Роджера, а он за меня.

— И никаких других свидетелей? Не забывайте, вы муж и жена.

Гнев ее вылился наружу:

— Вы невыносимы, Чарлз! Мы с Роджером собираемся уехать — начать новую жизнь. На кой дьявол нам на прощание травить добрую глупую старуху, не причинившую нам никакого зла?

— Может быть, вы намеревались дать яд кому-то другому?

— Еще менее вероятно, что мы хотели отравить ребенка.

— Все дело в том, какой это ребенок. Не согласны?

— Что вы имеете в виду?

— Жозефина не совсем обычный ребенок. Она много знает… Она…

Я запнулся. В дверях, ведущих в гостиную, появилась Жозефина. Она грызла неизменное яблоко, а глаза над его круглым румяным бочком светились — каким-то бесовским торжеством.

— Няню отравили, — объявила она. — Точь-в-точь как и дедушку. Интересно, правда?

— Тебя что, это совсем не огорчает? — спросил я сурово. — Ты же очень ее любила, мне кажется.

— Не особенно. Она всегда меня ругала за что-нибудь. Вечно шум поднимала.

— А ты хоть кого-нибудь любишь, Жозефина? — спросила Клеменси.

Жозефина остановила свой гоблинский взгляд на Клеменси.

— Я люблю тетю Эдит, — сказала она. — Я очень даже люблю тетю Эдит. И еще я могла бы любить Юстеса, но только он всегда такой злющий со мной и ему совсем неинтересно разгадывать, кто все это сделал.

— Я советую тебе прекратить эти разгадывания, — сказал я. — Это небезопасно.

— Мне больше ничего не надо разгадывать. Я все знаю.

Воцарилось молчание. Неподвижный торжествующий взгляд Жозефины был устремлен на Клеменси. До моего слуха донесся звук, напоминающий глубокий вздох. Я резко обернулся. На ступеньках, на середине лестницы, стояла Эдит де Хэвиленд, но мне показалось, что вздохнула не она. Звук пришел из-за двери, через которую вошла Жозефина.

Прыжком я пересек комнату и распахнул дверь — за ней никого не было.

Я тем не менее был сильно обеспокоен. Кто-то только что стоял за дверью и слышал, что сказала Жозефина. Я вернулся и взял Жозефину за руку. Она по-прежнему жевала яблоко и в упор смотрела на Клеменси. Помимо важного высокомерия в этом взгляде было какое-то злобное торжество.

Я сказал:

— Пойдем, Жозефина. Нам надо немного поговорить.

Я заранее знал, что Жозефина воспротивится, но я был настроен решительно. Я почти насильно дотащил ее до той части дома, где она жила. Там была небольшая комната типа гостиной, которой пользовались в дневные часы, и где, я надеялся, никто не потревожит нас. Я привел ее туда и, закрыв крепко дверь, усадил на стул. Затем я пододвинул второй стул и сел так, чтобы видеть ее лицо.

— Ну, а теперь, Жозефина, поговорим откровенно. Итак, что тебе известно?

— Полным-полно всего.

— В этом я не сомневаюсь. У тебя голова, наверное, так забита, что туда уже больше не вмещается никаких сведений — ни нужных, ни ненужных. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, не так ли?

— Конечно, знаю. Я же не глупая.

Я так и не понял, предназначалась ли эта шпилька мне или полиции, но я, не обратив на нее внимания, продолжал:

— Ты знаешь, кто положил яд в твое какао?

Жозефина кивнула.

— Ты знаешь, кто отравил дедушку?

Снова кивок.

— А кто прошиб тебе голову?

Она снова кивнула.

— Тогда вспомни то, что ты знаешь, и расскажи все мне прямо сейчас.

— Не расскажу.

— Ты должна это сделать. Все добытые тобой или подслушанные сведения необходимо сообщить полиции.

— Я ничего не расскажу полиции. Они глупые. Они думают, что это Бренда… или Лоренс. А я не такая глупая. Я-то прекрасно знаю, что это вовсе не они. У меня давно появилась мысль, кто это мог быть, и я решила все проверить — и теперь я знаю, что была права, — заключила она с радостным удовлетворением.

Я призвал на помощь все свое терпение и начал новую атаку.

— Я не могу не признать, Жозефина, что ты необыкновенно умна, — сказал я.

Она была явно польщена.

— Но скажи сама, какой толк от твоего ума, если тебя не будет в живых и ты не сможешь порадоваться тому, что ты такая умная? Дурочка, разве тебе не понятно, что, пока ты так по-детски все скрываешь, ты находишься в опасности?

Жозефина с довольным видом кивнула:

— Конечно, понимаю.

— Ты уже два раза чудом избежала смерти. При первом покушении ты сама едва не стала жертвой, а второе стоило жизни другому человеку. И если ты будешь и дальше с важным видом расхаживать по дому и объявлять во всеуслышание о том, что тебе известен убийца, будут новые попытки — и погибнешь либо ты, либо кто-то из твоих близких. Разве ты этого не понимаешь?

— В некоторых детективах иногда убивают всех подряд, одного за другим, — сказала Жозефина с явным удовольствием. — А в конце преступника ловят только потому, что он или она единственный, кто остался в живых.

— Но это не детектив. Это Три Фронтона, Суинли Дин, а ты — маленькая глупая девочка, начитавшаяся больше чем нужно всякой ерунды. Я заставлю тебя сказать мне, что ты знаешь, даже если мне придется душу из тебя вытрясти.

— Я всегда могу что-нибудь наврать, — возразила Жозефина.

— Можешь, но не станешь. Собственно, чего ты добиваешься?

— Вы не понимаете, — сказала Жозефина. — Может, я вообще никогда не скажу. А может, я люблю этого человека?

Она сделала паузу, как мне показалось, чтобы насладиться произведенным эффектом.

— А если я и скажу когда-нибудь, — продолжала она, — то уж сделаю это как надо. Рассажу всех в круг, разберу все с начала до конца, представлю улики, а потом неожиданно скажу: «Это вы!» — Она театральным жестом выбросила вперед указующий перст как раз в ту минуту, когда вошла Эдит де Хэвиленд.

— Брось огрызок в мусорную корзину, Жозефина, — сказала она строго. — Где твой носовой платок? У тебя липкие пальцы. Я собираюсь взять тебя прокатиться на машине.

Встретившись со мной взглядом, она многозначительно добавила:

— Ей полезно отсюда уехать на часок-другой… — Заметив, что Жозефина готова взбунтоваться, она сказала: — Мы поедем в Лонгбридж и будем есть мороженое, крем-брюле.

Глаза Жозефины радостно заблестели.

— Две порции, — сказала она.

— Посмотрим. А теперь пойди надень шапочку и пальто и не забудь темно-синий шарф. Сегодня холодно. Чарлз, сходите вместе с ней и подождите, пока она оденется. Не оставляйте ее одну. Мне надо написать пару записок.

Она села за письменный столик, а я эскортировал Жозефину. Если даже Эдит меня бы не предупредила, я все равно бы ходил за Жозефиной хвостом. Я был уверен, что этого ребенка за каждым поворотом подстерегает опасность.

Я только успел критически оглядеть туалет Жозефины, как в комнату вошла София. Увидев меня, она очень удивилась.

— Вот уж не ожидала увидеть тебя в роли горничной, Чарлз. Я и не знала, что ты здесь.

— А я еду в Лонгбридж с тетей Эдит, — объявила с важным видом Жозефина. — Мы будем есть мороженое.

— Брр, в такую холодину?

— Крем-брюле прекрасно в любую погоду, — ответила Жозефина. — Чем на улице холоднее, тем от него теплее.

Брови Софии были чуть сдвинуты. Я видел, что она чем-то обеспокоена. Бледная, круги под глазами.

Мы вернулись с ней обратно в маленькую гостиную. Эдит промокнула адреса на конвертах и торопливо поднялась.

— Мы отправляемся, — сказала она. — Я велела Эвансу выкатить «форд».

Она прошла в холл, мы следом за ней.

Мое внимание снова привлекли чемоданы с голубыми бирками. У меня они почему-то вызывали смутную тревогу.

Эдит де Хэвиленд сказала:

— Какой прекрасный день. — Она натянула перчатки и взглянула на небо. «Форд» уже ждал их перед домом. — Холодно, однако воздух бодрящий. Настоящий английский осенний день. А как хороши эти обнаженные деревья на фоне неба — листочки кое-где еще висят, совсем золотые.

Она помолчала, а потом повернулась и поцеловала Софию.

— Прощай, дорогая, — сказала она. — Не слишком огорчайся. Есть вещи, которые надо принять и пережить.

Затем она сказала:

— Поехали, Жозефина, — и села в машину.

Жозефина примостилась на сиденье рядом с ней.

Они обе помахали нам, когда машина тронулась.

— Я считаю, что это правильно — увезти на время Жозефину отсюда. Но девочку надо заставить рассказать все, что она знает, София.

— Она, очевидно, ничего не знает. Просто делает вид. Любит напустить на себя важность.