— Итак, все кончено, — сказала София. Она глубоко вздохнула: — Почему их арестовали именно сейчас? Мне казалось, улик еще недостаточно.

— Кое-какие недавно вылезли на свет. Например, письма.

— Ты имеешь в виду их любовную переписку?

— Да.

— Какие же они идиоты — хранить такие вещи!

Ничего не скажешь, действительно полнейший идиотизм. Это как раз тот случай, когда чужой опыт никому не идет впрок. Раскроешь любую ежедневную газету и тут же наткнешься на образчики этой глупости — страсть сохранять письменные заверения в любви.

Я сказал:

— Все это, конечно, чудовищно, София, но стоит ли так убиваться из-за этого? В конце концов, разве не этого мы втайне хотели? Ты сама мне говорила в первую нашу встречу у Марио. Ты сказала, что все будет хорошо, если окажется, что твоего деда убил тот, кто должен был убить. Имелась в виду Бренда, так ведь? Бренда или Лоренс?

— Прекрати, Чарлз, я чувствую себя чудовищем.

— Но мы должны проявить благоразумие. Теперь мы можем пожениться. Не станешь же ты держать меня и дальше на расстоянии — вся семья Леонидисов уже вне игры.

Она удивленно посмотрела на меня. Я никогда раньше не замечал, какой интенсивной синевы у нее глаза.

— Да, мы теперь и правда вне игры. Удачно из нее вышли. Но ты этому веришь?

— Сокровище мое, ни у кого из вас не было ни малейшего мотива, даже отдаленно.

Она вдруг побледнела:

— Ни у кого, кроме меня, Чарлз. У меня был мотив.

— Ну да, конечно… — Я осекся. — Какой мотив? Ты ведь не знала про завещание.

— Знала, Чарлз, — прошептала она.

— Что?!

Я смотрел на нее, чувствуя, как внутри у меня похолодело.

— Я все это время знала, что дед оставил деньги мне.

— Каким образом ты узнала?

— Он сам сказал, примерно за две недели до того, как его убили. Сказал довольно неожиданно: «Я оставляю все мои деньги тебе, София. Ты будешь заботиться о семье, когда я умру».

Я по-прежнему изумленно смотрел на нее.

— И ты мне ничего не сказала об этом…

— Нет. Понимаешь, когда я узнала, как он подписывал завещание, я решила, что он сказал мне что-то не то — что он только вообразил, будто оставил свое состояние мне. А если существует и другое завещание, по которому все передается мне, оно пропало и никогда не отыщется. Я не хотела, чтобы оно нашлось — мне было страшно.

— Страшно? Почему?

— Наверное… я боялась, что меня убьют.

Я вспомнил выражение ужаса на лице Бренды, ее дикую, необъяснимую панику. Вспомнил сцену страха, разыгранную Магдой, когда она репетировала роль убийцы. София вряд ли стала бы впадать в панику, но она была реалисткой и прекрасно понимала, что исчезновение семейного завещания ставит ее под подозрение. Теперь я понял (или думал, что понял) причину ее отказа обручиться со мной и ее настойчивые мольбы выяснить всю правду до конца. Ей, она сказала, нужна только правда. Я вспомнил, с какой горячностью были произнесены эти слова.

Мы свернули к дому, и в какой-то момент я вдруг вспомнил еще одно ее высказывание.

Она сказала, что, наверное, могла бы убить, и добавила: «но только ради чего-то очень стоящего».

Глава 22

Из-за поворота вышли Роджер и Клеменси и быстрым шагом двинулись нам навстречу. Свободный спортивный пиджак шел Роджеру гораздо больше, чем деловой костюм бизнесмена из Сити. Вид у Роджера был возбужденный и взъерошенный, Клеменси мрачно хмурилась.

— Приветствую вас, — сказал Роджер. — Наконец-то. Я уж думал, что они так и не соберутся арестовать эту дрянь. Чего они ждали до сих пор? Слава Богу, забрали ее вместе с этим ничтожеством, ее дружком. Надеюсь, их обоих повесят.

Клеменси помрачнела еще больше.

— Веди себя как цивилизованный человек, Роджер, — сказала она.

— Цивилизованный! Какая чушь! Заранее все обдумать, а потом хладнокровно отравить беспомощного, доверчивого старика. И когда я радуюсь, что убийцы пойманы и понесут наказание, ты говоришь, что я нецивилизованный. Да я охотно задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда полиция за ней приехала? Как она все это восприняла? — спросил он.

— Это было ужасно, — сказала тихо София. — Она от страха едва не лишилась рассудка.

— Поделом.

— Не надо быть таким мстительным, — сказала Клеменси.

— Это я знаю, дорогая, но ты не в состоянии меня понять. Это ведь был не твой отец. А я любил отца. Тебе этого не понять. Я его любил.

— Мне бы давно уже следовало это понять.

— У тебя нет воображения, Клеменси, — сказал Роджер шутливо. — Представь себе, что отравили бы меня.

Я видел, как дрогнули ее веки, и руки нервно сжались в кулаки.

— Не смей такого говорить даже в шутку, — резко сказала она.

— Ничего, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы пошли к дому, Роджер и София впереди, а мы с Клеменси — следом за ними. Клеменси сказала:

— Теперь-то, я надеюсь, нам разрешат уехать?

— А вам так не терпится?

— Меня это все измотало, — вдруг призналась Клеменси.

Я с удивлением на нее поглядел. В ответ она улыбнулась какой-то слабой вымученной улыбкой и тряхнула головой.

— Вы разве не видите, Чарлз, что я непрерывно сражаюсь? Сражаюсь за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что родственники уговорят его остаться в Англии и мы будем затянуты в этот семейный клубок и задушены семейными узами. Боялась, что София предложит ему определенный доход и он останется в Англии — только потому, что это обеспечит больший жизненный комфорт для меня. Все горе в том, что Роджер не хочет слушать, что ему говоришь. У него свои идеи, а они почти всегда безнадежные. Он ничего не понимает. И в то же время он все же Леонидис и поэтому считает, что счастье женщины определяется комфортом и деньгами. Но я все равно буду сражаться за свое счастье — и не отступлюсь. Я увезу Роджера и создам ему жизнь, которая будет ему по душе, и он больше не будет ощущать себя неудачником. Я хочу его для себя — подальше от них всех… там, где мы будем вдвоем…

Все это было сказано торопливо, с каким-то тихим отчаянием, удивившим и насторожившим меня. Я не замечал прежде, что она на грани срыва, и не представлял себе, каким мучительным и собственническим было ее чувство к Роджеру.

В памяти невольно возникли слова Эдит де Хэвиленд: «Люблю, но не делаю кумиров», произнесенные с какой-то особой интонацией. Я так и не понял, имела ли она в виду Клеменси.

Думаю, что Роджер любил отца больше всех на свете, больше, чем жену, несмотря на то, что он был сильно к ней привязан. Я впервые понял, каким упорным было желание Клеменси полностью завладеть мужем. Любовь к Роджеру, как я сейчас видел, составляла смысл ее жизни. Он был для нее одновременно и мужем, и возлюбленным, и ее ребенком.

У подъезда остановилась машина.

— Привет, — сказал я, — вот и Жозефина.

Жозефина выскочила из машины, за ней вышла Магда.

У Жозефины была забинтована голова, но выглядела она вполне здоровой.

— Пойду посмотрю, как там мои золотые рыбки, — заявила она и двинулась по направлению к пруду нам навстречу.

— Солнышко, тебе необходимо немного полежать и, может быть, выпить крепкого бульона, — закричала Магда.

— Мама, успокойся, я уже совсем поправилась. И вообще я ненавижу крепкий бульон.

Магда стояла в нерешительности. Я знал, что Жозефину собирались выписать из больницы уже несколько дней назад и задержали ее там только по просьбе Тавернера. Он не мог поручиться за безопасность Жозефины, пока не упрятали под замок Бренду и Лоренса.

Я сказал Магде:

— Я думаю, свежий воздух ей будет только полезен. Я присмотрю за ней.

Я догнал Жозефину по дороге к пруду.

— Тут столько всякого происходило, пока тебя не было, — сказал я.

Жозефина не ответила. Близорукими глазами она всматривалась в пруд.

— Не вижу Фердинанда, — пробормотала она.

— Какой из них Фердинанд?

— Такой с четырьмя хвостами.

— Это забавные созданья. А мне нравятся ярко-золотые рыбки.

— Самые обыкновенные.

— А в этих, как молью объеденных, я ничего красивого не вижу.

Жозефина уничтожила меня взглядом.

— Это шебункин[150]. Они очень дорого стоят — гораздо дороже золотых рыбок.

— А тебе неинтересно узнать, что здесь происходило?

— Я и так знаю.

— А ты знаешь, что нашли новое завещание и что дедушка оставил все деньги Софии?

Жозефина кивнула со скучающим видом:

— Мама мне сказала, но я и раньше знала.

— В больнице узнала, это ты хочешь сказать?

— Нет. Я хочу сказать, что знала раньше о том, что дедушка все деньги оставил Софии. Я слышала, как он ей говорил об этом.

— Снова подслушивала?

— Да, я люблю подслушивать.

— Очень стыдно это делать, а кроме того, помни, тот, кто подслушивает, может услышать нелестное о себе.

Она как-то странно на меня поглядела.

— Я слыхала, что он сказал ей про меня, если вы это имели в виду. Няня просто бесится, — добавила она, — когда видит, что я подслушиваю под дверью. Она говорит, что настоящая леди так себя не должна вести.

— Она права.

— Наплевать, — сказала Жозефина. — Сейчас нет настоящих леди. Так сказали по радио в «Клубе смекалистых». Они считают, что это ар-ха-ично. — Она старательно и с расстановкой выговорила незнакомое ей слово.

Я переменил тему.

— Ты немного опоздала. Самые крупные события произошли только что — инспектор Тавернер арестовал Бренду и Лоренса.