Я почувствовал досаду.

— Просто я способен взглянуть на все с ее точки зрения, а ты, очевидно, нет.

— На что — на все?

— Положа руку на сердце, София, кто-нибудь в семье вел себя с нею любезно или хотя бы корректно за все время ее пребывания здесь?

— Нет, разумеется. С какой стати?

— Да хотя бы из обыкновенного христианского человеколюбия.

— Боже, какой высокоморальный тон! Видно, Бренда неплохо сыграла свою роль.

— Право, София, ты как-то… не знаю, что на тебя нашло.

— Просто я веду себя честно и не притворяюсь. Ты говоришь, что можешь встать на ее точку зрения. Ну а теперь встань на мою. Мне не нравятся молодые женщины, которые сочиняют историю про обманутую любовь и, пользуясь этим, выходят замуж за очень богатого старика. Я имею полное право не любить этих хищниц, и с какой стати я должна делать вид, что они мне нравятся! И если бы эту историю изложить без всяких эмоций на бумаге, то думаю, что и тебе такая особа вряд ли понравилась бы.

— А она сочинила историю?

— Какую? О ребенке? Не знаю. Я лично думаю, что да.

— И тебя возмущает, что деда твоего провели и он попался на эту историю?

— Ох нет, дед не попался, — засмеялась София. — Дедушку никто не мог провести. Бренда ему была нужна. Ему хотелось изобразить Кофетуа[110] и жениться на нищенке. Он отлично знал, что делает, и замысел его удался как нельзя лучше. С точки зрения деда, его брак полностью оправдал себя — как и прочие его деловые операции.

— А идея нанять в качестве домашнего учителя Лоренса Брауна тоже оправдала себя? — иронически осведомился я.

София сосредоточенно свела брови.

— Ты знаешь, я не уверена, что и в этом не было умысла. Ему хотелось, чтобы Бренда была счастлива и не скучала. Возможно, он догадывался, что драгоценности и, платья — еще не все. Он подозревал, что ей может не хватать чего-то нежно-романтического. Возможно, по его расчетам, ей был необходим кто-то вроде Лоренса Брауна, кто-то абсолютно, так сказать, ручной… Нежная дружба двух душ, окрашенная меланхолией, должна была помешать Бренде завести настоящий роман с кем-то на стороне. Да, я не исключаю такого варианта, дед вполне был способен изобрести нечто в таком духе. Он, должна тебе сказать, был дьявольски хитер.

— Судя по всему, да, — согласился я.

— Он, очевидно, не мог предвидеть, что это приведет к убийству… И именно поэтому, — София заговорила с неожиданной страстностью, — именно по этой причине я не думаю, как бы мне этого ни хотелось, что она пошла на убийство. Если бы она задумала убить деда — или они замыслили это вместе с Лоренсом, — дед конечно же знал бы об этом. Тебе, наверное, это кажется надуманным…

— Признаюсь, да.

— Ты не был с ним знаком. Уж он бы не стал способствовать собственной смерти! Но таким образом — мы наталкиваемся на стену.

— Она напугана, София, — сказал я, — очень напугана.

— Старший инспектор Тавернер и его веселые молодцы? Да, эти могут нагнать страху. Лоренс, я полагаю, в истерике?

— В самой натуральной. Отвратительное зрелище. Не понимаю, чем такой мужчина может понравиться женщине.

— Не понимаешь, Чарлз? А между тем у Лоренса есть свой мужской шарм.

Я не поверил своим ушам.

— У этого худосочного субъекта?

— Почему мужчины считают, что противоположному полу может понравиться только пещерный человек? Лоренс по-своему весьма привлекателен, только тебе этого не понять. — Она бросила на меня пытливый взгляд. — Я вижу, Бренда глубоко запустила в тебя свои коготки.

— Не говори ерунды. Она, в сущности, даже не хороша собой. И вовсе она не…

— Не обольщала тебя? Нет, но била на жалость. Ее нельзя назвать красивой, она, безусловно, не отличается умом, но у нее есть одно выдающееся свойство: она умеет сеять смуту. Она уже посеяла смуту между нами.

— София! — Я пришел в ужас.

София направилась к двери.

— Забудь эти слова, Чарлз. А я пойду. Ленч не ждет.

— Я пойду с тобой, помогу.

— Нет, ты останешься здесь. Джентльмен на кухне?! Представляю, что было бы с няней!

— София! — окликнул я ее, когда она уже выходила.

— Ну что?

— Кстати о прислуге. Почему в доме ни внизу, ни наверху никого нет? Какой-нибудь особы в переднике и наколке, которая открывала бы дверь?

— У дедушки была кухарка, две горничных и камердинер. Он любил, чтобы были слуги. Он, естественно, платил им уйму денег, поэтому находил их всегда с легкостью. Роджер и Клеменси держат только приходящую прислугу для уборки, они не любят, когда в доме живут слуги, вернее, Клеменси не любит. Если бы Роджер не подкреплялся как следует ежедневно в Сити, он бы умер с голоду. Для Клеменси пища — это салат, помидоры и сырая морковь. У нас время от времени появляются слуги, но потом мама закатывает очередную сцену, и они отказываются от места. После чего начинается период приходящей прислуги, а потом все начинается сначала. Сейчас у нас приходящая. Няня — явление постоянное и выручает в критических ситуациях. Ну вот, теперь ты в курсе.

София ушла. А я опустился в одно из больших обитых парчой кресел и предался размышлениям.

Там, наверху, я видел события под углом зрения Бренды. Сейчас, здесь, мне стала ясна позиция Софии. Я всецело признавал справедливость точки зрения Софии, иначе говоря, семьи Леонидис. Их приводило в негодование присутствие в доме чужой, которая проникла туда с помощью нечестных, как они считали, средств. На такое отношение к ней они имели полное право. Как выразилась София, на бумаге история выглядела бы очень даже некрасивой…

Но у нее была еще и чисто человеческая сторона — и мне она была понятна, а семье Леонидис нет. Они и сейчас, и всегда были богаты и хорошо устроены в жизни. Они не имели представления о соблазнах, искушающих обездоленного. Бренда Леонидис мечтала о богатстве, о красивых вещах и защищенности — и о своем доме. Она утверждала, что в обмен на все это она сделала счастливым своего старого мужа. Я сочувствовал ей. Во всяком случае, сочувствовал, пока говорил с ней… А сейчас? Осталась ли мера сочувствия прежней?

Две стороны проблемы — разные точки зрения, — какая из них правильна, какая…

Предыдущей ночью я спал очень мало. Встал я рано, чтобы сопровождать Тавернера. И теперь в теплой, пропитанной ароматом цветов гостиной Магды Леонидис тело мое расслабилось, утонуло в мягких объятиях большого кресла, глаза закрылись…

Я размышлял о Бренде, о Софии, о портрете старика, мысли мои подернулись приятной дымкой…

Я уснул.

Глава 10

Пробуждение происходило так постепенно, что я не сразу понял, что спал.

Сперва я ощутил аромат цветов. Перед моими глазами маячило какое-то белесое пятно. Лишь по прошествии нескольких секунд я сообразил, что смотрю на чье-то лицо — лицо висело в воздухе на расстоянии полуметра от меня. По мере того как ко мне возвращалось сознание, зрение тоже прояснялось. Висящее перед моими глазами лицо не утратило своих гоблинских[111] черт — круглое, выпуклый лоб, зачесанные назад волосы, маленькие, как бусинки, черные глазки. Но теперь оно соединялось с телом — маленьким и тощеньким. Бусинки пристально разглядывали меня.

— Привет, — сказало существо.

— Привет, — ответил я, моргая.

— Я — Жозефина.

Я и сам уже об этом догадался. Сестре Софии, Жозефине, было, как я решил, лет одиннадцать — двенадцать. Невероятно уродливая девочка и очень похожая на своего деда. Не исключено также, что она унаследовала и его умственные способности.

— Вы — жених Софии.

Я признал правильность этого утверждения.

— Но явились вы сюда вместе со старшим инспектором Тавернером. Почему?

— Он мой знакомый.

— Да? Мне он не нравится. Я ему ничего не расскажу.

— Не расскажешь — чего?

— Того, что знаю. Я много чего знаю. Я люблю разузнавать про людей.

Она уселась на ручку кресла, продолжая меня разглядывать. Мне стало не по себе.

— Дедушку ведь убили. Это вам уже известно?

— Да, — кивнул я. — Известно.

— Его отравили. Э-зе-рином. — Она старательно выговорила слово. — Интересно, правда?

— Можно сказать и так.

— Нам с Юстесом очень интересно. Мы любим детективные истории. Мне всегда хотелось быть сыщиком. Теперь я сыщик. Я собираю улики.

В этом ребенке было и впрямь что-то дьявольское.

Она возобновила атаку.

— Человек, который пришел со старшим инспектором, тоже ведь сыщик? В книгах пишут, что переодетого сыщика всегда можно узнать по сапогам. А этот носит замшевые ботинки.

— Старые порядки меняются.

Жозефина истолковала мое замечание по-своему.

— Да, — сказала она, — теперь нас ждут большие перемены. Мы переедем в Лондон, будем жить на набережной Виктории. Маме давно этого хотелось. Она будет довольна. Папа тоже, я думаю, не будет возражать, раз книги переедут вместе с ним. Раньше он не мог себе этого позволить. Он потерял кучу денег на «Иезавели»[112].

— На Иезавели? — переспросил я.

— Да. Вы ее не видели?

— A-а, это пьеса? Нет, не видел. Я жил за границей.

— Она недолго шла. Честно говоря, она полностью провалилась. По-моему, маме абсолютно не подходит роль Иезавели, а вы как думаете?

Я подвел итог своим впечатлениям о Магде. Ни в персикового цвета неглиже, ни в сшитом на заказ дорогом костюме она не вызывала ассоциации с Иезавелью, но я готов был поверить, что существуют и другие Магды, которых я еще не видел.

— Возможно, и не очень подходит, — осторожно ответил я.

— Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он говорил, что не станет вкладывать деньги в постановку всяких исторических религиозных пьес. Он говорил, что кассового успеха она иметь не будет. Но мама ужасно была увлечена. Мне-то пьеса, в общем, не очень понравилась. Совсем непохоже на ту историю из Библии. У мамы Иезавель была совсем не такая скверная. Горячая патриотка и даже симпатичная. Скучища несусветная. В конце, правда, все исправилось — ее выбросили из окна. Но псов не было, и ее не сожрали. Жалко, правда? Мне как раз больше всего нравится место, где ее сжирают псы. Мама говорит, что на сцену собак не выпустишь, а мне все-таки непонятно — почему. Можно ведь взять дрессированных собак. — Жозефина с чувством продекламировала: — «…И не нашли от нее ничего, кроме кистей рук»[113]. А отчего они не съели кисти рук?