— Да, но насколько надежны были бы эти сведения?

— Совсем ненадежны, но это могло бы дать толчок к расследованию в новом направлении. У всех в этом проклятом доме было сколько угодно удобных случаев и способов это сделать. Мне не хватает мотива.

Наверху доступ в правое крыло преградила запертая дверь. На ней висел медный молоток, и инспектор послушно постучал.

В то же мгновение дверь с силой распахнулась. Мужчина, который открыл ее, очевидно, как раз собирался выйти. Это был неуклюжий широкоплечий гигант, волосы у него были темные, взъерошенные, лицо донельзя уродливое и в то же время приятное. При виде нас он тут же со смущенным видом отвел глаза — привычка, нередко свойственная честным, но застенчивым людям.

— Ох, Боже мой, — пробормотал он, — заходите. Сделайте одолжение. Я как раз уходил… но не важно. Проходите в гостиную. Сейчас приведу Клеменси… ах, ты уже здесь, дорогая. Это старший инспектор Тавернер. Он… Где же сигареты? Погодите минутку. С вашего разрешения… — Он налетел на ширму, нервно пробормотал «Прошу прощения» и выскочил из комнаты. Словно вылетел огромный шмель, оставив позади себя тишину.

Миссис Роджер Леонидис продолжала стоять у окна. Меня сразу же заинтриговала ее личность и атмосфера комнаты. В том, что это была ее комната, у меня не возникло никаких сомнений.

Стены были выкрашены в белый цвет, настоящий белый, а не тот цвет слоновой кости или бледно-кремовый, какой обычно подразумевается под словом «белый».

Когда речь идет об отделке дома. Картины отсутствовали, лишь над камином висела одна — геометрическая фантазия из темно-серых и темно-синих треугольников. Минимум мебели, только самое необходимое: три-четыре стула, столик со стеклянным верхом, небольшая книжная полка. Никаких украшений. Свет, простор, воздух. Комната являла собой полную противоположность нижней гостиной, сплошь заставленной парчовой мебелью и цветами. И миссис Роджер Леонидис разительно отличалась от миссис Филип Леонидис. Чувствовалось, что в Магде заключается несколько женщин одновременно и в любой момент может проявиться любая из них. Но Клеменси Леонидис, убежден, неизменно оставалась сама собой. Женщина с ярко выраженной индивидуальностью. На вид ей было около пятидесяти. Седые, очень коротко подстриженные на итонский манер[101] волосы так красиво лежали на ее изящной голове, что эта стрижка, всегда казавшаяся мне уродливой, не безобразила ее. Умное, тонкое лицо, какой-то особенно пытливый взгляд светло-серых глаз. Простое темно-красное шерстяное платье элегантно облегало ее стройную фигуру.

Вот женщина, внушающая тревогу, мелькнуло у меня… потому что критерии, по которым она живет, явно не те, по которым живут обыкновенные женщины. Я сразу понял, почему София употребила слово «жестокость» в применении к ней. Комната отдавала холодом, и я даже поежился.

Клеменси Леонидис произнесла спокойным тоном хорошо воспитанной женщины:

— Пожалуйста, присаживайтесь, старший инспектор. Есть ли какие-нибудь новости?

— Причиной смерти был эзерин, миссис Леонидис.

— Значит, это убийство, — задумчиво проговорила она. — Несчастный случай, как я понимаю, исключается?

— Да, миссис Леонидис.

— Будьте, пожалуйста, помягче с моим мужем, инспектор. На него эта новость очень сильно подействует. Он боготворил отца, и вообще он переживает все очень остро. Он человек эмоциональный.

— Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?

— Да, вполне хороших. — И сдержанно добавила: — Мне он не очень нравился.

— Почему?

— Мне не нравились его жизненные установки и его методы.

— А как вам нравится миссис Бренда Леонидис?

— Бренда? Я редко ее вижу.

— Не думаете ли вы, что между нею и мистером Лоренсом Брауном что-то было?

— Вы хотите сказать — что-то вроде романа? Не думаю. Да мне, собственно, и неоткуда это знать.

Голос ее звучал равнодушно.

В комнату ворвался Роджер Леонидис, и снова возникло впечатление, что влетел огромный шмель.

— Меня задержали, — выпалил он. — Телефон. Ну что, инспектор, есть новости? Что послужило причиной смерти отца?

— Смерть вызвана отравлением эзерином.

— Что вы говорите! Боже мой! Значит, все-таки это она! Не захотела ждать! Он ее подобрал, можно сказать, из грязи, и вот награда. Она его хладнокровно убивает! Боже мой, как подумаю, все во мне закипает.

— У вас есть конкретные основания так думать? — Спросил Тавернер.

Роджер заметался по комнате, ероша обеими руками волосы.

— Основания? А кто же еще мог? Я ей никогда не доверял, она всегда мне не нравилась! Никому не нравилась. Мы с Филипом в ужас пришли, когда отец однажды явился домой и сообщил о своей женитьбе. В его возрасте! Безумие, чистое безумие! Отец был человеком поразительным, инспектор. Живой ум, как у сорокалетнего. Всем, что у меня есть, я обязан ему. Он все для меня сделал, ни разу не подвел. Это я его подвел… как подумаю…

Он тяжело опустился в кресло. Жена тут же подошла к нему.

— Хватит, Роджер, хватит. Не взвинчивай себя так.

— Да, душа моя, знаю. — Он взял ее за руку. — Но как я могу оставаться спокойным… Как могу не испытывать…

— И все-таки мы все должны сохранять спокойствие. Старший инспектор нуждается в нашей помощи.

— Это верно, миссис Леонидис.

— Знаете, чего мне хочется? — закричал Роджер. — Мне хочется задушить эту женщину своими руками. Отнять у бедного старика несколько лет жизни! Будь она сейчас здесь… — Он вскочил, его трясло от ярости. Он протянул вперед руки, скрючив пальцы. — …я задушил бы ее, задушил…

— Роджер! — одернула его Клеменси.

Он смущенно взглянул на нее.

— Прости, душа моя. — Он обернулся к нам: — Извините меня. Я не владею собой. Я… Простите…

И он опять покинул комнату.

Клеменси Леонидис с едва заметной улыбкой проговорила:

— На самом деле Роджер мухи не обидит.

Тавернер вежливо улыбнулся. А затем начал задавать свои обычные рутинные вопросы.

Клеменси Леонидис отвечала кратко и точно. Роджер Леонидис был в день смерти отца в Лондоне, в Боксхаузе, у себя в управлении. Вернулся он засветло и какое-то время, как обычно, провел с отцом. Сама она, как всегда, находилась в институте Ламберта на Гауэр-стрит, где она работает. Вернулась домой почти в шесть вечера.

— Видели ли вы свекра?

— Нет. В последний раз я его видела накануне, мы пили с ним послеобеденный кофе.

— А в день смерти вы его видели?

— Нет. Я, правда, ходила на его половину, Роджеру показалось, что он оставил там свою трубку — очень ценную вещь. Но, как выяснилось, он оставил ее на столике в коридоре, так что мне не пришлось беспокоить свекра. Он часто ложился около шести вздремнуть.

— Когда вы услыхали о том, что он заболел?

— Бренда прибежала и сказала. Примерно в половине седьмого.

Вопросы эти, как я знал, ничего не значили, но я видел, с каким пристальным вниманием изучает инспектор Тавернер эту женщину. Он задал ей несколько вопросов о характере ее работы в институте. Она объяснила, что работа связана с радиационным эффектом атомного распада.

— Значит, вы работаете над атомной бомбой?

— Нет, в моей работе нет ничего разрушительного. Институт проводит эксперименты по терапевтическому воздействию частиц на организм человека.

Тавернер наконец встал и изъявил желание познакомиться с этой частью дома. Она как будто слегка удивилась, но вполне охотно провела их по всей квартире. Спальня с двумя односпальными кроватями под белыми покрывалами и лишь самые необходимые туалетные принадлежности снова напомнили мне больницу или монашескую келью. Ванная тоже выглядела аскетично — не было тут ни роскошного оборудования, ни общепринятой коллекции косметики. Пустая кухня блистала чистотой и содержала лишь множество полезных приспособлений, экономящих хозяйский труд. Наконец мы подошли к двери, которую Клеменси отворила со словами: «Это личная комната мужа».

— Входите, — окликнул нас Роджер. — Входите.

Я с облегчением перевел дух. Что-то в суровой чистоте квартиры действовало на меня угнетающе. Зато эта комната была сугубо индивидуальна. Большое бюро с деревянной шторкой, беспорядочно разбросанные на нем бумаги, старые трубки и табачный пепел. Большие вытертые кресла. Персидские ковры на полу. На стенах выцветшие фотографии: школьники, игроки в крикет[102], военные акварельные наброски пустынь, минаретов[103], а также парусники и прочая морская тематика. Словом, приятная комната, принадлежащая славному, дружелюбному, компанейскому человеку.

Роджер неловкими руками достал что-то из стеклянного шкапчика и разлил по стаканам, при этом скинув мимоходом с одного из стульев книги и бумаги.

— У меня тут полный ералаш. Я начал разбирать завалы. Уничтожаю старые бумаги. Скажите, когда хватит.

Инспектор от выпивки отказался.

— Вы должны меня извинить, — продолжал Роджер. Он принес мне стакан и, наливая, говорил с Тавернером, повернув назад голову. — Я не мог совладать с собой.

Он с виноватым видом оглянулся на дверь, но Клеменси Леонидис в комнате не было.

— Редкая женщина, — сказал он. — Я имею в виду мою жену. Все это время она держится великолепно — великолепно! Не могу выразить, как я восхищаюсь ею Она пережила тяжелый период — ужасающий. Еще до того, как мы поженились. Ее первый муж был прекрасный человек — прекрасной души, я имею в виду. Но очень хрупкого здоровья, туберкулез, сами понимаете. Он занимался важной исследовательской работой по кристаллографии[104], если не ошибаюсь. Работой, мало оплачиваемой и требующей большой затраты сил. Но он не хотел отступаться. Она работала как вол, фактически содержала его и все это время знала, что он умирает. И ни одной жалобы, ни намека на усталость. Она всегда повторяла, что счастлива. Потом он умер, и она очень тяжело переживала его смерть. В конце концов она согласилась выйти за меня замуж. Я был так рад дать ей немного покоя и счастья. Мне хотелось, чтобы она оставила институт, но она, разумеется, считала своим долгом продолжать работать — еще шла война. Она и сейчас испытывает потребность в работе. Клеменси чудесная жена, о лучшей и мечтать нельзя. Господи, как мне повезло! Я на все для нее готов.