— Словом, народу полон дом, — сказал я. — И кто же, по-вашему, убийца?

Тавернер покачал головой.

— Рано, — сказал он, — рано отвечать на этот вопрос.

— Оставьте, Тавернер, я уверен, вы кого-то подозреваете. Мы ведь с вами не в суде.

— Это верно, — мрачно отозвался Тавернер. — Но до суда дело и вообще может не дойти.

— Вы хотите сказать, что это не убийство?

— Нет, тут сомневаться не приходится. Его отравили. Но, сами знаете, какая морока с этими отравлениями. Доказательства добыть не так-то просто — дело деликатное. Все факты могут указывать в одном направлении…

— Вот это я и хочу от вас узнать. Вы уже, наверно, составили себе определенное мнение?

— Да, есть одна очень убедительная версия. Знаете, как бывает: все сходится, улики как нарочно подбираются. Но я почему-то не уверен. Дело мудреное.

Я обратил молящий взор на Старика. Он медленно проговорил:

— Как ты знаешь, Чарлз, когда речь идет об убийстве, самая очевидная версия обычно и оказывается правильной. Старый Леонидис вторично женился десять лет назад.

— В семьдесят семь?

— Да, на молодой двадцатичетырехлетней женщине.

Я присвистнул:

— Что за молодая женщина?

— Работала в кафе. Вполне приличная особа, красивая, но несколько анемичная[83].

— Это и есть ваша убедительная версия?

— А как бы вы думали, сэр? — проговорил Тавернер. — Сейчас ей всего тридцать четыре, возраст опасный. Она уже привыкла к роскошному образу жизни. К тому же в доме живет молодой человек. Учитель внуков. На войне не был — то ли сердце неважное, то ли еще что. Дружба у них — водой не разольешь.

Я задумался, глядя на него. Старая знакомая песня. По испытанному образцу. Вторая миссис Леонидис, как подчеркнул отец, особа в высшей степени порядочная. Но сколько убийств совершалось под такой маской!

— Чем его отравили? — полюбопытствовал я. — Мышьяком?

— Нет. Результат анализа мы еще не получили, но доктор считает, что это эзерин.

— Несколько необычно, правда? Наверняка нетрудно проследить, кто покупал.

— Нет, не тот случай. Лекарство-то его собственное. Глазные капли.

— Леонидис страдал диабетом, — пояснил отец. — Ему регулярно кололи инсулин. Инсулин продается в пузырьках с резиновой крышечкой. Игла для подкожных инъекций вводится через крышечку внутрь пузырька, и содержимое набирается в шприц.

Я догадался, что последует дальше.

— И в пузырьке оказался не инсулин, а эзерин?

— Совершенно верно.

— И кто делал укол? — спросил я.

— Жена.

Теперь я понял, кого подразумевала София, надеявшаяся, что убийцей окажется «именно тот, кто должен был оказаться».

Я задал еще один вопрос:

— Семья в хороших отношениях со второй женой?

— Нет. Кажется, в ссоре.

Картина складывалась вполне убедительная. И все-таки инспектор Тавернер был явно неудовлетворен.

— Что вам не нравится? — настаивал я.

— Если убила она, мистер Чарлз, ей было так просто вернуть потом на место пузырек с инсулином. Вот чего я в толк не возьму: почему она этого не сделала.

— Да, казалось бы, чего проще. И много в доме инсулина?

— О да, полные пузырьки, пустые пузырьки… Подмени она пузырек, и доктор нипочем не заподозрил бы, что дело нечисто. Ведь о признаках отравления эзерином практически ничего не известно. Доктор подумал, что дело в неправильной дозировке, и решил проверить, сколько введено инсулина, и таким образом обнаружил, что это вовсе и не инсулин.

— Стало быть, — задумчиво проговорил я, — миссис Леонидис либо очень глупа, либо очень хитра.

— То есть…

— Она, может быть, и рассчитывала на то, что уж за такую дуру вы ее не примете. Какие есть варианты? Есть еще подозреваемые?

— Фактически любой из домашних мог это сделать, — ответил отец невозмутимо. — В доме всегда был большой запас инсулина, по крайней мере, на две недели вперед. С одним из пузырьков можно было произвести нужные манипуляции, а потом незаметно подсунуть обратно, зная, что рано или поздно до него дойдет очередь.

— Насколько я понимаю, доступ к инсулину имели практически все?

— Его никто не запирал, пузырьки стояли в ванной на половине Леонидиса — на определенной полке в аптечке. Все передвигались по дому свободно, когда и куда хотели.

— Веский мотив?

Отец вздохнул:

— Милый Чарлз, Аристид Леонидис был сказочно богат! Он, правда, перевел изрядную часть денег на своих близких при жизни, но, возможно, кому-то захотелось иметь еще больше.

— И больше всех захотелось нынешней жене. А у ее молодого дружка есть деньги?

— Нет. Беден как церковная мышь.

И тут я сразу вспомнил строчку, которую когда-то цитировала София. А потом и почти весь стишок:

Жил на свете человек

Скрюченные ножки.

И гулял он целый век

По скрюченной дорожке.

А за скрюченной рекой

В скрюченном домишке

Жили летом и зимой

Скрюченные мышки.

— А как вам миссис Леонидис? — спросил я Тавернера. — Что вы о ней думаете?

Он ответил с расстановкой:

— Трудно сказать… очень трудно. Ее не сразу раскусишь. Тихая такая, молчаливая, не знаешь, что она думает. Но она привыкла жить в роскоши, это точно. Напоминает мне кошку, пушистую, ленивую, мурлыкающую кошку… Я, правда, ничего против кошек не имею. Они животные симпатичные. — Он вздохнул: — Доказательств а — вот что нам нужно.

Да, подумал я, нам всем нужны доказательства того, что миссис Леонидис отравила своего мужа — нужны Софии, нужны мне, нужны старшему инспектору Тавернеру.

И тогда все будет как нельзя лучше.

Но София не была ни в чем уверена, я не был уверен, и, думаю, инспектор Тавернер тоже не был уверен…

Глава 4

На следующий день я вместе с Тавернером отправился к Трем Фронтонам.

Положение мое было довольно щекотливым. Мягко говоря, мое присутствие здесь было как бы «против правил». Но мой Старик никогда не был формалистом.

Кое-какое основание для сотрудничества с полицией у меня все же имелось. В самом начале войны я работал в Особом подразделении Скотленд-Ярда[84].

Конечно, случай здесь был совсем не тот, но все же моя прежняя деятельность давала мне, как бы это сказать, определенный официальный статус.

Отец объявил:

— Если мы хотим так или иначе распутать это дело, нам нужен источник информации в самом доме. Нам необходимо знать все, что только можно, про людей, живущих в доме. И знать изнутри, а не извне. Вот в этом и будет твоя работа.

Мне это не понравилось. Я бросил окурок в камин и сказал:

— Значит, я становлюсь полицейским шпиком? Так? Я должен добывать информацию через Софию, которую люблю и которая тоже, как мне хочется думать, любит меня и доверяет мне.

Старик просто взбеленился:

— Ради Бога, оставь свою неуместную щепетильность. Ведь ты, надеюсь, не думаешь, что твоя девушка убила своего деда?

— Нет, естественно. Какой абсурд!

— Отлично, мы тоже так не думаем. Она несколько Дет отсутствовала, отношения с дедом у нее были всегда самые дружеские. Доход у нее солидный, дед, скорее всего, отнесся бы к вашей помолвке одобрительно, а возможно, сделал бы по поводу свадьбы еще какое-нибудь щедрое распоряжение. Нет, она вне подозрений. Да и с чего бы нам ее подозревать? Но ты можешь быть уверен в одном. Если ничего не прояснится, девушка за тебя не выйдет. Я сужу по тому, что ты мне о ней рассказывал. Причем, заметь, преступление такого типа может остаться нераскрытым. Допустим, мы убедимся, что между женой и молодым человеком существовал сговор, но это еще надо доказать. Пока что даже нет оснований передать дело заместителю прокурора. И если мы не добудем настоящих улик против вдовы Леонидиса, всем остальным так и придется до конца дней нести на себе бремя подозрения. Ты это понимаешь?

Да, я понимал.

— Почему бы тебе все это не объяснить твоей девушке? — продолжал уже спокойно отец.

— То есть спросить Софию, могу ли я?.. — Я запнулся.

Старик энергично закивал:

— Вот-вот. Я же не прошу тебя втираться туда и шпионить без ее ведома. Послушаешь, что она тебе на это скажет.

Вот как получилось, что на следующий день я покатил со старшим инспектором Тавернером и сержантом Лэмом в Суинли Дин.

Проехав чуть подальше площадки для гольфа, мы очутились у въезда в поместье, где, как мне смутно вспоминалось, до войны красовались внушительного вида ворота. Патриотизм или безжалостная реквизиция на военные нужды смели их долой. Мы проехали по длинной извилистой аллее, обсаженной рододендронами[85], и оказались на гравиевой площадке перед домом.

Дом являл собой невероятное зрелище! Почему его назвали «Три Фронтона»? «Одиннадцать Фронтонов» подошло бы ему гораздо больше! Вид у него был какой-то странный, я бы сказал, перекошенный, и я быстро догадался — почему. Построен он был как загородный коттедж, но коттедж, несоразмерно разбухший и поэтому утративший правильные пропорции. Перед нами был типичный старинный дом, с косыми планками и выступающими фронтонами, но только страшно разросшийся. Мы словно смотрели на загородный домик сквозь гигантское увеличительное стекло — скрюченный домишко, выросший, как гриб за ночь!

Мне кое-что стало понятнее: дом воплощал представление грека-ресторатора о типично английском. Он был задуман как дом англичанина. Но только размером с замок! У меня промелькнула мысль — а как относилась к нему первая миссис Леонидис? С ней, скорее всего, не советовались и чертежей не показывали. Вероятнее всего, это был сюрприз ее экзотического супруга. Интересно, содрогнулась она при виде этого дома иди улыбнулась?