Дафна дю Морье - Извилистые тропы

Приближалось очередное Рождество, и теперь, когда лук Фрэнсиса не был так туго натянут, можно надеяться, что ему удалось встретить Новый год в Горэмбери, может быть, даже в Верулам-Хаусе, «где всю зиму зеленеют остролист, плющ, лавр, можжевельник, кипарисы, тис, ананасы, ели… И миртовые кусты, если их пересадили в теплицу, и так сладко пахнущий майоран, он тоже любит тепло». Фрэнсису скоро стукнет шестьдесят, а бремя государственных дел так редко дает ему возможность перевести дух; он помнил, как рано состарился под бременем государственных дел его отец, как мучила его подагра, как сильно он располнел… Надо бы Фрэнсису поменьше есть.

Одно он знал твердо: когда он вернется в Лондон, он не примет ни одного приглашения в Хаттон-Хаус. Такой темп жизни не для него. Еще до Рождества ее светлость объявила, что каждый четверг будет устраивать ужины с танцами и развлечениями вплоть до начала Великого поста — его бывшая возлюбленная была неутомима, — и уж если она захотела танцевать, в кавалеры она выберет себе молодых людей, например своего зятя Джона Вильерса, который теперь стал виконтом Пербеком, и своего пасынка Роберта Рича, графа Уорика.

«Не забывай о надвигающихся летах и не думай делать по-прежнему то, что делал раньше, ибо с возрастом не спорят»[34].

Наступила весна 1620 года, а король не выказывал ни малейшего намерения ни созвать парламент, ни назначить нового лорда-казначея, пост которого оставался вакантным с тех пор, как графа Суффолка постигла опала. Не принял он также решения относительно притязаний своего зятя Фридриха, пфальцграфа Рейнских и Пфальцских княжеств, на трон Богемии — поддержать их или нет.

Управление страной велось из рук вон плохо, разве можно было представить себе что-то хоть отдаленно подобное при королеве Елизавете; это очень тревожило лорда-канцлера, потому что он любил свою страну и был безоговорочно предан правящему монарху. Он считал, что повседневную работу правительства можно сделать значительно более эффективной, если создать несколько комиссий и каждой поручить какую-то одну сферу деятельности, например вывоз и ввоз зерна; вовлечение населения в мануфактурное производство; развитие животноводства и принятие мер против уменьшения населения в сельских местностях; осушение затопленных земель; более интенсивное использование ресурсов Ирландии; обеспечение королевства всеми средствами защиты от вооруженного нападения, как-то: пушки, порох, снаряжение, доспехи. Он составил список всего необходимого с величайшей тщательностью и подал его величеству, но ответа не воспоследовало; Фрэнсис Бэкон уж слишком опередил свое время.

Тогда он стал настаивать на назначении нового лорда-казначея. Национальный долг уменьшился, но недостаточно, и Фрэнсис предложил меры для решения этой проблемы чрезвычайной важности. Одной комиссией здесь не обойтись; нужен «государственный муж, обладающий знаниями и пользующийся уважением, с целым штатом полномочных помощников», ибо «на полях Вашего величества случился неурожай, которому я не вижу иного объяснения, кроме дурной погоды… управление средствами Вашего Величества требует в видах пополнения казны не только рачительности и здравого смысла, но также нововведений, изобретательности, усердия, целеустремленности, причем все эти качества должны укреплять друг друга; на такое способна лишь комиссия, где ответственность возложена на какого-то одного ее члена или на двух…»

«Ваша деятельность в сфере управления направлена то на одно, то на другое, а не на все единовременно, и так получается, что вместо того, чтобы принять серьезные основательные меры, мы время от времени лишь латаем прорехи; как тут не вспомнить всем известную притчу про хозяйку, которая жарила курицу, зажигая хворостину за хворостиной, — хворост сгорел, а курица так и не поджарилась. На этом пути Ваше величество ожидают нужда и лишения… Вашему величеству было бы полезно, нет, необходимо, чтобы за Ваше дело взялись сразу с нескольких концов, тогда будет возможно навсегда избавить Вас от тисков финансовых затруднений, а не ослаблять лишь слегка их давление, когда оно становится невыносимым».

Что касается исков, этих нескончаемых требований решить дело в свою пользу, которые поступали каждый день, то Фрэнсис признавался: «Удовлетворить все просьбы значило бы разорить корону и народ. Отказать во всех просьбах значило бы огорчить всех и никогда более не видеть ни одного довольного лица… А тщательно и всесторонне все взвесить и сделать так, чтобы никому не было обидно, и при этом еще способствовать тому, чтобы Ваши помощники могли урегулировать вопросы, не доводя их до обращения в суд… И при этом назначить хорошего лорда-казначея, задачей которого является следить за состоянием дел, не доводить до разбирательств в суде, отменять пенсии, проверять привилегии, сомневаться в заслугах просителей… словом, быть для Вашего Величества помощником, каким много лет был лорд Берли, который просеивал для Вас и просьбы, и просителей».

У Фрэнсиса имелся на примете кандидат на пост лорда-казначея — лорд главный судья суда королевской скамьи сэр Генри Монтегю, но его назначили только в конце ноября. Что до конфликта по поводу трона Богемии, то с одной стороны на короля Якова давил испанский посол, а с другой — изводил постоянными требованиями поддержки его зять Фридрих, и потому Фрэнсис отстранился; а его величество лишь твердил, что Господь все устроит к общему благу, он на Него уповает. Похвальная позиция для верующего, но не слишком пригодная для ведения внешней политики страны. Неудивительно, что при таком состоянии дел, когда ни один из вопросов не решался, Фрэнсис писал маркизу Бекингему: «Если я сейчас умру и меня вскроют, то в моем сердце увидят дела короля, как в сердце королевы Марии должны были, по ее словам, увидеть Кале». (Кстати, в конце мая Бекингем женился на леди Кэтрин Мэннерз, дочери графа Ратленда. Ни в этом письме, ни в последующих лорд-канцлер ни единым словом не обмолвился об этом браке.)

Второго сентября стало известно, что испанская армия, поддерживаемая императором Германии, вторглась на территорию Рейнских и Пфальцских княжеств, и пфальцграф Фредерик — или король Богемии, как он любил себя называть, — оказался в очень трудном положении, поэтому его величество был вынужден принять решение. Хоть он и считал, что его зять узурпировал трон Богемии, ему все же следует оказать помощь, и потому необходимо созвать парламент. Фрэнсис Бэкон, обрадовавшись, что наконец-то кончился период бездействия, начал писать обращение к новому парламенту:

Было условлено, что парламент соберется в январе 1621 года; до этой даты оставалось три месяца, а пока лорду-канцлеру предстояло рассмотреть еще одно неприятное дело. Ему вместе с его коллегами, членами совета, надлежало судить своего друга и единомышленника сэра Генри Йелвертона, генерального прокурора, которого несколько месяцев назад временно отстранили от должности. Обвинялся он в том, что, не имея на то полномочий, внес в новую хартию, дарованную лондонскому Сити, несколько положений, которые вызвали возражения. Это сочли серьезным проступком и предписали ему предстать перед высшим королевским судом. Лорд-канцлер набросал конспект своего выступления. «Как человек, я скорблю, ибо мы вместе учились в школе барристеров в Грейз инне; вместе трудились, когда я стал поверенным; вместе служили на государственной службе; он всегда отзывался обо мне более лестно, чем я того заслуживаю; к тому же он человек самых прекрасных и высоких достоинств, мы стали друзьями с самой нашей первой встречи, и я тем более ценю эту дружбу, что она продолжалась всю жизнь. Но как судья я считаю его проступок очень серьезным и требующим принятия срочных мер… иначе если высокоученый советник будет и далее использовать свое искусство, дабы множить выдаваемые судами предписания, то королевство будет весьма скоро разрушено. Большая и малая государственные печати, королевский перстень с печатью — знаки высшей власти, они следуют воле короля. И при этом предлагаемые высокоученым советником проекты законов и пояснительных записок могут также влиять на волю короля».

Генеральный прокурор смиренно предстал перед судом, признал свою ошибку, но корыстные мотивы отрицал. Приговор ему был вынесен 10 ноября, сэр Эдвард Коук предложил наложить на него штраф 6000 фунтов, лорд-канцлер и остальные члены совета — 4000 фунтов, что и было утверждено. Сэра Генри Йелвертона сместили с поста и приговорили к заключению в Тауэре на тот срок, какой пожелает назвать его величество.

Еще одного коллегу Фрэнсиса постигла немилость — то ли он ошибся в расчетах, то ли в суждении, то ли просто совершил оплошность; печальное событие, никак из мыслей не выходит. Что и говорить, год выдался тяжелый: конфликт и угроза войны за рубежом, нерешительность короля, и хотя, благодарение Богу, в стране не произошло тяжелых потрясений, подобных Пороховому заговору 1605 года, Фрэнсису тот год вспомнился именно потому, что он решил тогда издать свой большой труд «Усовершенствование наук», который прошел почти не замеченным. Сейчас ему точно так же не повезло с публикацией еще не законченного «Нового органона» («Novum Organum»), являвшегося вступлением к «Instauratio Magna», над которым он трудился много лет и который представлял собой собрание афоризмов об «истолковании природы и царства людей». Если «Усовершенствование наук» читается легко и с удовольствием благодаря доступности изложения, то «Новый органон», в особенности его вторую книгу, даже в переводе трудно одолеть простому читателю, пусть и очень упорному, потому что в нем воплотилась колоссальная эрудиция Фрэнсиса, он близок и понятен только тем, кто глубоко изучал логику, философию и другие науки.