– Не так уж плохо, – сказал Энтони, усаживаясь рядом со стаканом виски с содовой, сначала гостеприимно позаботившись о нуждах инспектора Веррала. – Мне выпить первым, просто чтобы показать вам, что виски не отравлен?

Инспектор улыбнулся.

– Все это против правил, – заметил он. – Но мы разбираемся в своем деле. Я с самого начала понял, что мы сделали ошибку. Однако, разумеется, приходится соблюдать все обычные формальности. Никуда не деться от бюрократии, правда, сэр?

– Наверное, правда, – с сожалением признал Энтони. – Сержант, однако, пока не выглядит очень дружелюбным.

– Ах, он прекрасный человек, детектив-сержант Картер. Его не так-то легко провести.

– Это я заметил, – сказал Энтони. – Между прочим, инспектор, – прибавил он, – вы не возражаете, чтобы я послушал кое-что о самом себе?

– В каком смысле, сэр?

– Бросьте, разве вы не понимаете, что я умираю от любопытства? Кто такая Анна Розенберг и зачем я ее убил?

– Вы все прочтете об этом завтра в газетах, сэр.

– «Бросать не стоит в будущее взгляд, мгновенью счастья будь сегодня рад»[12], – процитировал мистер Иствуд. – Я думаю, вы могли бы удовлетворить мое совершенно законное любопытство, инспектор. Отбросьте свою официальную сдержанность и расскажите мне все.

– Это против всяких правил, сэр.

– Мой дорогой инспектор, мы ведь уже становимся такими близкими друзьями…

– Ну, сэр, Анна Розенберг была немецкой еврейкой, которая жила в Хэмпстеде. Не имея видимых средств к существованию, она становилась все богаче с каждым годом.

– А я – наоборот, – прокомментировал Энтони. – У меня есть видимые средства к существованию, а я становлюсь с каждым годом все беднее… Вероятно, было бы лучше, если бы я жил в Хэмпстеде. Я всегда слышал, что в Хэмпстеде очень бодрящая атмосфера.

– Какое-то время, – продолжал Веррал, – она торговала подержанной одеждой…

– Это все объясняет, – перебил Энтони. – Помню, как я продавал свой мундир после войны – не «хаки», а другой. Вся квартира была полна красных штанов и золотого шитья, выложенного самым привлекательным образом. Толстяк в клетчатом костюме приехал на «Роллс-Ройсе» вместе с помощником, который нес сумку. Он дал за все один фунт и десять пенсов. В конце концов, я прибавил охотничью куртку и цейссовский бинокль, чтобы получить два фунта. По его сигналу помощник открыл сумку и затолкал туда все товары, а толстяк протянул мне десятифунтовую банкноту и попросил сдачу.

– Около десяти лет назад, – продолжал инспектор, – в Лондоне находилось несколько испанских политических беженцев, и среди них некий дон Фернандо Феррарес с молодой женой и ребенком. Они были очень бедны, а жена болела. Анна Розенберг пришла в дом, где они снимали жилье, и спросила, нет ли у них чего-нибудь на продажу. Дона Фернандо не было дома, и его жена решила расстаться с чудесной испанской шалью, великолепно вышитой, последним подарком ее мужа перед бегством из Испании. Когда дон Фернандо вернулся, он впал в дикую ярость, услышав, что шаль продана, и тщетно попытался вернуть ее. Когда ему наконец удалось найти ту самую торговку подержанной одеждой, она заявила, что продала шаль женщине, имени которой не знает. Дон Фернандо был в отчаянии. Через два месяца его ранили ножом на улице, и он умер от ран. С тех самых пор Анна Розенберг подозрительно разбогатела. За десять следующих лет ее дом грабили не меньше восьми раз. Четыре попытки ограбления удалось предотвратить, и ничего не пропало, а в четырех других случаях среди прочей добычи воры унесли вышитую шаль. – Инспектор замолчал, но, повинуясь настойчивому жесту Энтони, послушно продолжил: – Неделю назад Кармен Феррарес, юная дочь дона Фернандо, вернулась в нашу страну из монастыря во Франции. Первым делом она разыскала Анну Розенберг в Хэмпстеде. Сообщают, что между нею и старухой произошел страшный скандал, и, когда она уходила, ее слова слышал один из слуг. «Она до сих пор у тебя, – кричала девушка. – Все эти годы ты богатела благодаря ей, но я тебе торжественно клянусь, что в конце концов она принесет тебе несчастье. У тебя нет на нее морального права, и настанет день, когда ты пожалеешь, что видела Шаль Тысячи Цветов».

Через три дня после этого Кармен Феррарес таинственно исчезла из гостиницы, в которой остановилась. В ее комнате нашли имя и адрес – имя Конрада Флекмана, – а также записку от мужчины, назвавшегося торговцем антиквариатом. В письме спрашивалось, не желает ли она продать некую вышитую шаль, которая, как он считает, находится у нее. Обратный адрес в записке оказался фальшивым.

Ясно, что эта шаль является центром всей тайны. Вчера утром Конрад Флекман заходил к Анне Розенберг. Она сидела, запершись с ним, час или больше, а когда он ушел, женщина была вынуждена лечь в постель – такой бледной и потрясенной она была после этого разговора. Но она распорядилась, чтобы, если он опять придет к ней, его всегда впускали. Прошлой ночью Розенберг встала и вышла из дома около девяти часов и не вернулась. Ее нашли сегодня утром в доме, где жил Конрад Флекман, с ножом в сердце. На полу рядом с ней нашли… Что бы вы думали?

– Шаль? – выдохнул Энтони. – Шаль Тысячи Цветов?

– Нечто гораздо более ужасное. Нечто такое, что объяснило всю эту таинственную историю с шалью и делало ясной ее скрытую ценность… Извините, мне кажется, что шеф…

Действительно, кто-то позвонил в дверь. Энтони изо всех сил сдерживал нетерпение и ждал возвращения инспектора. Он уже не беспокоился насчет своего собственного положения. Как только у него возьмут отпечатки пальцев, они осознают свою ошибку.

А потом, возможно, позвонит Кармен…

Шаль Тысячи Цветов! Какая странная история – именно такая может служить соответствующим фоном для тонкой, смуглой красоты этой девушки.

Кармен Феррарес…

Мистер Иствуд резко очнулся от своих мечтаний. Как долго не возвращается инспектор… Он встал и распахнул дверь. В квартире было странно тихо. Неужели они ушли? Не могли же они уйти, не сказав ему ни слова.

Он прошел в соседнюю комнату. В ней было пусто, как и в гостиной. Странно пусто! Она выглядела голой, разоренной… Боже правый! Его эмали – серебро!

Он бросился осматривать квартиру. Повсюду было одно и то же. Квартиру обчистили. Пропали все до единой ценные вещи – Энтони обладал очень хорошим вкусом коллекционера небольших вещиц.

Со стоном мистер Иствуд упал на стул и обхватил голову руками. Его поднял звонок входной двери. Он открыл и увидел Роджерса.

– Простите, сэр, – сказал тот, – но тем джентльменам показалось, что вам что-нибудь понадобится…

– Джентльменам?

– Тем двум вашим друзьям, сэр. Я помог им упаковать вещи как мог. Очень удачно, что у меня в подвале нашлось два хороших ящика. – Он посмотрел на пол. – Я подмел солому как мог, сэр.

– Вы паковали вещи здесь? – простонал Энтони.

– Да, сэр. Разве вы не этого хотели, сэр? Тот высокий джентльмен велел мне это сделать, сэр, и так как вы были заняты разговором с другим джентльменом в маленькой комнате, я не хотел вас беспокоить.

– Я с ним не разговаривал, – сказал Энтони. – Это он со мной разговаривал, будь он проклят!

Роджер кашлянул.

– Мне очень жаль, сэр, что нужда вас заставила это сделать, – пробормотал он.

– Нужда?

– Расстаться с вашими маленькими сокровищами, сэр.

– Что? О да. Ха-ха, – Энтони невесело рассмеялся. – Они уже уехали, полагаю. Эти… эти мои друзья?

– О да, сэр, некоторое время назад. Я погрузил ящики в такси, и высокий джентльмен снова поднялся наверх, а потом они оба сбежали вниз и сразу же уехали… Простите меня, сэр, что-то не так, сэр?

Роджерс не зря это спросил. Глухой стон, который вырвался у Энтони, у кого угодно вызвал бы подозрения.

– Все не так, спасибо, Роджерс. Но я хорошо понимаю, что вы ни в чем не виноваты… Оставьте меня, мне нужно позвонить по телефону.

Через пять минут Энтони выкладывал свою историю инспектору Драйверу, сидящему напротив него с блокнотом в руке. Инспектор Драйвер был начисто лишен сочувствия и (подумал Энтони) совсем не походил на настоящего инспектора. Скорее на театральный персонаж. Еще один поразительный пример превосходства Искусства над Природой!

Энтони закончил свой рассказ. Инспектор закрыл свой блокнот.

– Ну? – с тревогой спросил мистер Иствуд.

– Ясно как день, – сказал инспектор. – Это шайка Паттерсонов. Они в последнее время провернули много удачных дел. Большой светловолосый мужчина, низенький черноволосый мужчина и девушка.

– Девушка?

– Да, темноволосая и очень привлекательная. Обычно работает приманкой.

– И… испанская девушка?

– Может и так себя называть. Она родилась в Хэмпстеде.

– Я же говорил, что в этом месте бодрящая атмосфера, – пробормотал Энтони.

– Да, это достаточно ясно, – сказал инспектор и встал, собираясь уходить. – Она вам позвонила и сплела историю. Была уверена, что вы придете, еще как. Потом пошла к старой матушке Гибсон, которая не прочь заработать, сдавая свою комнату тем, кому неловко встречаться в публичных местах, – любовникам, вы понимаете, никакого криминала. И вы клюнули, а потом они привезли вас сюда, и, пока один из них рассказывал вам сказки, другой удрал с добычей. Это точно Паттерсоны, их манера.

– А мои вещи? – с тревогой спросил Энтони.

– Мы сделаем все возможное, сэр. Но Паттерсоны необычайно ловкие воры.

– По-видимому, это правда, – с горечью сказал Энтони.

Инспектор уехал, и, едва он ушел, раздался звонок в дверь. Мистер Иствуд открыл. Там стоял маленький мальчик со свертком в руках.

– Вам посылка, сэр.

Энтони взял сверток с некоторым удивлением. Он не ждал никакой посылки. Вернувшись с ней в гостиную, он разрезал бечевку.

Это был набор для ликера!

– Черт, – сказал Энтони.

Потом он заметил, что на дне одного из бокалов лежит крохотная искусственная роза. Его мысли вернулись обратно в комнату наверху на Кирк-стрит.