Все это было очень хорошо. Энтони Иствуд знал не хуже других, каким должен быть этот рассказ. Трудность заключалась в том, что он почему-то не мог сдвинуться с места. Два существенных момента любой истории – это заголовок и сюжет, все остальное – просто кропотливая подготовительная работа. Иногда заглавие само подсказывает сюжет, а потом уже все идет как по маслу. Но в этом случае заглавие продолжало украшать верхнюю часть страницы, но не было и следа сюжета.

Снова взгляд Энтони Иствуда поискал вдохновения на потолке, на полу, и на обоях, и все равно ничего не материализовалось.

– Я назову героиню Соней, – произнес Энтони, чтобы подтолкнуть себя. – Соней или, может быть, Долорес; у нее будет бледная кожа цвета слоновой кости – не такая бледность, какую вызывает болезнь, – а глаза похожи на бездонные озера. Героя будут звать Джордж или, может быть, Джон, – что-нибудь короткое и британское. Потом садовник – я полагаю, должен быть садовник, нам ведь нужно каким-то образом вставить в сюжет этот чертов огурец, – садовник может быть шотландцем и забавным пессимистом в вопросе о ранних заморозках.

Этот метод иногда срабатывал, но сегодня утром ничего не получалось. Несмотря на то что Энтони совершенно ясно видел и Соню, и Джорджа, и комичного садовника, они не проявляли никакой готовности начать действовать и что-то делать.

«Разумеется, я мог бы сделать его бананом, – в отчаянии подумал Энтони. – Или салатом, или брюссельской капустой – брюссельская капуста, как насчет нее? Настоящая криптограмма слова «Брюссель»: украденные облигации на предъявителя… зловещий бельгийский барон…»

На секунду ему показалось, что блеснул свет, но он снова погас. Бельгийский барон не хотел материализоваться, и Энтони вдруг вспомнил, что ранние заморозки и огурцы несовместимы, и это положило конец забавным репликам садовника-шотландца.

– О! Черт побери! – произнес мистер Иствуд.

Он встал и схватил «Дейли мейл». Возможно, кого-нибудь прикончили таким способом, который вдохновит обливающегося по́том автора. Но новости этим утром были главным образом политические и зарубежные. Мистер Иствуд с отвращением бросил газету. Затем, схватив со стола роман, закрыл глаза и ткнул пальцем в одну из страниц. Слово, указанное таким образом Судьбой, было «овца». Немедленно с поразительной ясностью в голове у мистера Иствуда развернулась целая история. Красивая девушка, любовник погиб на войне, ее разум не выдержал, она ухаживает за овцами в горах Шотландии, мистическая встреча с покойным возлюбленным; последняя сцена: овцы и лунный свет, как на картине Академии, с лежащей на снегу девушкой, и две дорожки следов…

Это была красивая история. Энтони со вздохом прекратил придумывать ее и грустно покачал головой. Он слишком хорошо знал, что его редактор не захочет печатать такую историю, какой бы красивой она ни была. История, которую ему хотелось получить и на которой он настаивал (и за которую хорошо заплатил бы, в конце концов), должна рассказывать о таинственной смуглой женщине, заколотой ножом в сердце. На молодого героя падает несправедливое подозрение, и неожиданно тайну разгадывают – и виновным оказывается самый невероятный персонаж – при помощи совершенно неадекватных улик. Вот уж действительно – «Тайна второго огурца»…

«Хотя, – размышлял Энтони, – десять к одному, что он поменяет заголовок и даст моей повести какое-нибудь пошлое название – например, «Самое мерзкое убийство», – и даже не спросит меня… О, черт бы побрал этот телефон!»

Он сердито подошел к аппарату и взял трубку. Уже дважды за последний час ему звонили: один раз ошиблись номером, а второй раз его пыталась вытянуть на званый ужин легкомысленная светская дама, которую он ненавидел всей душой, но которая проявляла слишком большую настойчивость, и он не мог ей отказать.

– Алло! – прорычал он в трубку.

Ему ответил женский голос, мягкий, ласкающий, с легким иностранным акцентом.

– Это ты, любимый? – нежно произнесла она.

– Ну… э… я не знаю, – осторожно ответил мистер Иствуд. – Кто говорит?

– Это я, Кармен. Послушай, любимый. За мной гонятся, я в опасности, ты должен приехать сейчас же. Это вопрос жизни и смерти.

– Прошу прощения, – вежливо ответил мистер Иствуд. – Боюсь, у вас неправильный…

Она перебила его раньше, чем он успел закончить фразу:

– Мадре де диос! Они идут. Если они узнают, что я делаю, меня убьют. Не подведи меня, приезжай немедленно. Я погибла, если ты не приедешь. Ты знаешь, Кирк-стрит, номер триста двадцать. Пароль – «огурец»… Шшш…

Он услышал слабый щелчок, когда она положила трубку на другом конце провода.

– Вот те на, будь я проклят, – ошеломленно произнес мистер Иствуд. Затем подошел к банке с табаком и тщательно набил трубку.

«Полагаю, – размышлял он, – это был какой-то странный эффект моего подсознания. Она не могла сказать «огурец». Все это очень необычно. Она сказала «огурец» или не сказала?»

Он ходил взад и вперед в нерешительности.

«Кирк-стрит, номер триста двадцать… Интересно, что все это значит? Она будет ждать, что приедет тот, другой… Жаль, что я не смог объяснить. Пароль – «огурец»… О, это невозможно, абсурд, галлюцинация воспаленного мозга!»

Энтони злобно посмотрел на пишущую машинку.

«Какой в тебе толк, хотел бы я знать? Я смотрел на тебя все утро, и мне это не принесло никакой пользы. Писатель должен брать сюжет из жизни, из жизни, слышишь? И я сейчас пойду за сюжетом».

Он нахлобучил на голову шляпу, бросил нежный взгляд на свою бесценную коллекцию старых эмалей и вышел из квартиры.

Кирк-стрит, как известно большинству лондонцев, – это длинная, беспорядочная магистраль, главным образом отданная антикварным лавкам, где предлагают всевозможные подделки по баснословным ценам. Там также есть магазины, торгующие старинной бронзой, стеклом, убыточные лавки подержанных товаров и поношенной одежды.

В доме номер 320 продавали старое стекло. Магазин до отказа заполнили всевозможные изделия из стекла. Энтони пришлось осторожно продвигаться по центральному проходу среди бокалов для вина, под люстрами и канделябрами, раскачивающимися и поблескивающими у него над головой. Очень старая дама сидела в глубине магазина. У нее пробивались усы, которым могли бы позавидовать многие выпускники колледжей, и были грубые манеры. Она посмотрела на Энтони и угрожающе произнесла:

– Ну?

Энтони был молодым человеком, которого легко смутить. Он сейчас же справился о цене каких-то заложенных бокалов.

– Сорок пять шиллингов за полдюжины.

– О, неужели? – сказал Энтони. – Они довольно красивые, правда? А сколько стоят эти?

– Красивые, это правда. Старый уотерфордский хрусталь. Продам вам пару за восемнадцать гиней.

Мистер Иствуд почувствовал, что ему грозят неприятности. Еще минута, и он что-нибудь купит, загипнотизированный свирепым взглядом старухи. Но Энтони не мог решиться покинуть лавку.

– А вот это? – спросил он и указал на канделябр.

– Тридцать пять гиней.

– Ах! – с сожалением воскликнул мистер Иствуд. – Это больше, чем я могу себе позволить.

– А что вам нужно? – спросила старая дама. – Что-нибудь для свадебного подарка?

– Вот именно, – ответил Энтони, ухватившись за это объяснение. – Но им очень трудно угодить.

– А, ну тогда… – сказала дама и поднялась с решительным видом. – Прекрасный предмет из старого стекла никогда не будет лишним. У меня есть пара старинных графинов, а вот красивый небольшой ликерный набор, как раз для невесты…

Следующие десять минут стали для Энтони пыткой. Дама твердо держала его в руках. Все мыслимые образцы искусства стеклодувов прошли перед его глазами. Его охватило отчаяние.

– Прекрасно, прекрасно! – воскликнул он безразлично, ставя обратно большой кубок, который ему усердно демонстрировали. Затем поспешно выпалил: – У вас здесь есть телефон?

– Нет, у нас нет. В почтовом отделении напротив есть переговорный пункт. А теперь что вы скажете – этот кубок или эти изящные старые бокалы?

Не будучи женщиной, Энтони не владел тонким искусством выбираться из магазина без покупки.

– Лучше я возьму набор для ликера, – мрачно сказал он.

Он показался ему самой мелкой покупкой. Мистер Иствуд был в ужасе, что ему всучат канделябр.

С обидой в сердце Энтони оплатил покупку. А потом, когда старая дама уже завязывала пакет, к нему внезапно вернулась смелость. В конце концов, она только сочтет его эксцентричным, и потом – какое, черт возьми, имеет значение, что она подумает?

– Огурец, – произнес он четко и твердо.

– А? Что вы сказали?

– Ничего, – с вызовом солгал Энтони.

– О! Мне показалось, вы сказали «огурец».

– Я так и сказал, – с вызовом произнес Энтони.

– Так почему же вы не сказали этого раньше? – возмутилась старуха. – Зря потратила на вас время. Идите в ту дверь и наверх. Она вас ждет.

Словно во сне Энтони прошел в указанную дверь и взобрался по крайне грязной лестнице. На верхней площадке он увидел приоткрытую дверь, за которой виднелась крошечная гостиная.

На стуле сидела девушка, не отрывая глаз от двери, с выражением нетерпеливого ожидания на лице.

Вот так девушка! Ее лицо действительно было бледным, как слоновая кость, такое лицо часто описывал Энтони. А ее глаза! Такие глаза! Она была не англичанка, это было заметно с первого взгляда. В ней было нечто иностранное, экзотичное, и это выражалось даже в дорогостоящей простоте ее платья.

Энтони остановился в дверях, несколько сконфуженный. Кажется, настал момент объясниться. Но девушка с криком восторга вскочила и бросилась ему на шею.

– Ты пришел, – воскликнула она. – Ты пришел! О, слава всем святым и Мадонне!

Энтони, никогда не упускавший случая, горячо поддержал ее. Она отстранилась наконец и взглянула снизу ему в лицо с очаровательным смущением.

– Лучше бы мне никогда не знать тебя, – заявила она. – Лучше бы я тебя не знала.