Со времени отъезда из Франции старый купец увядал, подобно растению, вырванному с корнем из родной почвы. Испуг во время кораблекрушения и ночь, проведенная на холодном айсберге, оказались ему не по годам и не под силу. С тех пор, как его приняли на военный корабль, он лежал почти без признаков жизни. Но при громе пушек и возгласах приветствий он открыл глаза и медленно, с усилием приподнялся на подушках.
— Что с вами, батюшка? Чем можно помочь вам? — воскликнула Адель. — Мы в Америке… вот Амори и я, ваши дети.
Но старик только покачал головой.
— Господь довел меня до земли обетованной, но не судил мне ступить на нее, — тихо проговорил он. — Да будет воля его и да благословенно имя его вовеки. Но, как Моисей, я хотел бы по крайней мере взглянуть на эту землю, если мне уже не суждено ступить на нее. Амори, не можешь ли ты взять меня под руку и вывести на палубу?
— Если кто-нибудь поможет мне, — промолвил де Катина. Он быстро поднялся наверх и вернулся с Амосом. — Ну, батюшка, если вы положите руки нам на плечи, то вам почти не придется касаться пола.
Минуту спустя старый купец оказался на палубе. Молодые люди усадили его на груду канатов, прислонив спиною к мачте и устроив его в стороне от сутолоки. Солдаты толпою спускались в лодки и были так заняты своим делом, что не обращали внимания на маленькую группу беглецов, собравшуюся вокруг больного. Тот с трудом поворачивал голову из стороны в сторону; но глаза его просияли при виде обширного синего водного пространства, блеска и шума водопадов, высокого замка и длинной цепи багряных гор, тянувшихся на северо-запад.
Голова его склонялась все ниже и ниже на грудь, его взор, устремленный мимо Пуан-Леви, на леса и далекие горы, медленно угасал, веки смыкались.
С криком отчаяния Адель обвила руками шею отца.
— Он кончается, Амори, он отходит! — вскрикнула она
Угрюмый францисканец, молившийся, перебирая четки, невдалеке от них, услыхав это восклицание, тотчас же подошел.
— Он действительно умирает, — проговорил он, взглянув на мертвенно-бледное лицо старика. — Совершены ли над ним таинства церкви?
— Не думаю, чтобы он уже нуждался в них, — уклончиво ответил де Катина.
— Кому могут быть они лишними, молодой человек? — сурово возразил монах. — А как может человек надеяться на спасение души, помимо принятия таинства святых даров? Я сам немедленно причащу его.
Но старый гугенот открыл глаза и, собрав последние силы, оттолкнул нагнувшуюся было над ним фигуру в сером капюшоне.
— Я покинул все для себя дорогое, чтоб не пойти на компромиссы с совестью, — крикнул он, — а вы думаете, что можете легко одолеть меня теперь. Прочь!
Францисканец отскочил при этих словах, бросив жесткий, подозрительный взгляд на де Катина и плачущую молодую женщину.
— Вот как. Так, значит, вы гугеноты?!
— Тс! Не подымайте споров в присутствии умирающего, — ответил де Катина резким тоном.
— В присутствии умершего, — торжественно проговорил Амос Грин.
В то время как он произносил эти слова, лицо старика прояснилось; тысячи морщин разгладились, словно от прикосновения невидимой руки, а голова откинулась назад. Адель оставалась неподвижной, продолжая обвивать шею отца руками, прижавшись щекой к его плечу. Она была в обмороке. Де Катина поднял жену и отнес ее в каюту одной дамы, выказывавшей и раньше им свое сочувствие. Смерть не явилась особым событием в жизни корабля. Во время плавания умерло десять солдат, и теперь, среди радостной суеты встречи, мало кто думал об умершем переселенце; тем более, как шепотом передавали друг другу, он был гугенот. Было отдано краткое приказание ночью спустить тело в реку, и таким образом закончились все людские заботы о Теофиле Катина. Но с оставшимися в живых дело обстояло иначе. Когда солдаты сошли на берег, беглецов собрали на палубе в ожидании решения офицера из свиты губернатора. Это был дородный добродушный мужчина с румяным лицом, но де Катина со страхом заметил, что рядом с ним терся францисканец, шепотом обменивавшийся с ним какими-то словами. На темном лице монаха играла злобная улыбка, не предвещавшая ничего доброго еретикам.
— Будет принято во внимание, отец мой, да, да! — нетерпеливо отвечал офицер в ответ на нашептываемые ему внушения. — Я такой же ревностный слуга святой церкви, как и вы.
— Надеюсь, г-н де Бонвиль. При таком набожном губернаторе, как г-н де Денонвиль, офицерам его штаба даже на этом свете невыгодно быть равнодушными к религии.
Офицер сердито взглянул на собеседника, хорошо поняв угрозу, скрывавшуюся в его словах.
— Позвольте напомнить вам, отец мой, что если вера есть добродетель, то и милосердие также. Кто здесь капитан Савэдж? — спросил он по-английски.
— Я — Эфраим Савэдж из Бостона.
— А Амос Грин?
— Я — Амос Грин из Нью-Йорка.
— Томлинсон.
— Я Джон Томлинсон из Салема.
— Матросы: Гирам Джефферсон, Джозеф Купер, Сикгрэс Спаульдинг и Павел Кушинг — все из Массачусетса?
— Мы здесь.
— По приказанию губернатора все вы должны быть немедленно доставлены на коммерческий бриг «Надежда» — вон тот корабль, что стоит неподалеку, с белой полосой на борту. Через час он отправляется в английские провинции.
Гул радости пробежал среди матросов при мысли о столь быстром возвращении домой. Они бросились собирать свои немудреные пожитки, которые удалось спасти во время кораблекрушения. Офицер положил бумагу в карман и подошел к де Катина, стоявшему с мрачным видом, прислонившись к перилам.
— Вы, вероятно, помните меня, — произнес он. — Я узнал вас, несмотря на перемену голубого мундира на штатское платье.
Де Катина схватил протянутую руку.
— Я хорошо помню вас, де Бонвиль, и наше путешествие в форт Фронтенак, но теперь, раз мои дела сложились отвратительно, мне неловко было напомнить вам о нашей дружбе.
— Напрасно. Для меня друг всегда остается другом.
— К тому же я боялся знакомством со мной повредить вам в глазах мрачного, закутанного в сутану монаха, неотвязно шествующего за вами.
— Ну, вы ведь знаете, как здесь обстоит дело. Фронтенак умел держать их в руках, а этот новый вряд ли пойдет по его стопам. Между сульпицианцами в Монреале и здешними иезуитами — мы, несчастные, словно между двумя жерновами. Но я огорчен до глубины души, что приходится так встречать своего старого сослуживца да еще с молодой женой.
— Что же дальше?
— Вы останетесь на корабле до его отплытия, сроком самое большее на неделю.
— А потом?
— Вас доставят во Францию и передадут губернатору Ла-Рошели для отправки в Париж. Таков приказ, в случае неисполнения которого мы навлечем на себя все осиное гнездо.
Де Катина застонал, услышав эти слова. После всех перенесенных мук и бедствий вернуться снова в Париж, оказаться предметом презрения со стороны врагов и выслушивать сожаления друзей… о, это унижение было чрезмерным. При одной мысли об этом румянец стыда вспыхнул на его щеках. Быть возвращенным назад, как дезертир-крестьянин, скучающий по дому. Уж лучше прямо кинуться в широкую голубую реку… но что станется тогда с бедной Аделью, не имеющей, кроме мужа, никого на свете? Все это и обычно, но и постыдно. И все же как найти способ вырваться из этой тюрьмы с женщиной, судьба которой связана с его собственной?
Де Бонвиль отошел в сторону, отделавшись несколькими простыми сочувственными словами. Монах продолжал расхаживать по палубе, украдкой поглядывая на подозреваемого в ереси; два солдата, поставленные на юте, несколько раз прошли мимо. Очевидно, им было предписано следить за ним. Полный глубокой грусти, де Катина, облокотившись на борт, стал следить за индейцами, с татуировкой на теле и перьями в волосах, шнырявшими взад и вперед по реке в своих челноках. Потом он перевел взгляд на город — торчащие из кровель балки и обгорелые стены напоминали о громадном пожаре, несколько лет тому назад истребившем нижнюю часть города.
Как раз в это время всплеск весел привлек его внимание, и перед ним проплыла большая лодка, заполненная людьми. То были новоангличане, отвозимые на корабль, который должен был доставить их на родину.
Четверо матросов стояли вместе, а у паруса капитан Эфраим Савэдж разговаривал с Амосом Грином, указывая ему на суда, стоявшие в гавани. Окаймленное седыми волосами лицо старого пуританина и смелое лицо охотника не раз оборачивались в сторону одинокого изгнанника, но он не заметил с их стороны ни приветливого движения руки, ни скорбных слов вынужденного прощания. Они были так переполнены своим будущим счастьем, что им некогда было подумать о его злосчастной судьбе. От врагов он все мог вынести, но короткая память друзей переполнила чашу его страданий. Он уронил лицо на руки, и страшные рыдания вырвались из груди бедняги. Когда де Катина поднял голову, английский бриг уже поднял якорь и на всех парусах выходил из квебекских вод,
Глава XXIX. ГОЛОС У ПУШЕЧНОГО ЛЮКА
В эту ночь тело старого Теофила Катина было спущено в воду. При похоронах присутствовала только его дочь с мужем. Следующее утро де Катина провел на палубе, среди шума и суеты разгрузки, с тяжелым сердцем стараясь развлечь Адель веселой болтовней. Он указывал ей на хорошо знакомые места: вот крепость, где он когда-то стоял с полком, дальше коллегия иезуитов; вон собор епископа Лаваля; это склады старой компании, разрушенные пожаром, и дом Обера де ла Шене, единственный из частных домов, уцелевший в нижней части города. С палубы прекрасно были видны не только городские достопримечательности, но и пестрое население, выделяющее этот город из всех других, за исключением, может быть, его меньшого брата, Монреаля. На крутой дорожке, окаймленной частоколом и соединявшей две части города, перед их глазами сосредоточилась, словно в фокусе, вся канадская жизнь: солдаты в широкополых шляпах с перьями и перевязями через плечо, прибрежные жители в грубых крестьянских одеждах, мало чем отличающиеся от своих, бретонских и нормандских предков, и, наконец, молодые щеголи из Франции и окрестных поместий. Тут же болтались небольшие группы «лесных бродяг», или странников, в охотничьих кожаных куртках, штиблетах с бахромой и в меховых шапках с орлиным пером. Люди эти раз в год появлялись в городах, оставляя своих жен-индеанок и детей в отдаленных вигвамах. Были тут и краснокожие: алгонкины, рыбаки и охотники; дикие микмаки с востока и абенаки с юга, а среди толпы повсюду мелькали темные одежды францисканцев или черные сутаны и широкополые шляпы иезуитов.
Невероятно захватывающая история о дружбе и верности.
Очаровательная история о любви и предательстве.
Захватывающие приключения и прекрасные персонажи.
Захватывающая атмосфера и запутанные планы.
Незабываемое чтение для любителей приключений.