По обеим сторонам скакало по всаднику, но в передней части экипажа находилось оконце, через которое он мог видеть окрестности. Тучи разошлись, и месяц озарил ярким светом все вокруг. Направо лежала открытая ровная местность, с группами деревьев и выглядывавшими из-за рвов башнями замков. Откуда-то из монастыря доносились с ветром тяжелые удары колокола. Налево, вдали, мигали огни Парижа. Город оставался позади. Куда же его везут? Во всяком случае, не в столицу и не в Версаль. Де Катина стал прикидывать шансы на успех. Шпага отнята, пистолеты остались в кобуре на земле, рядом с несчастной лошадью. Итак, даже если ему удастся освободиться, он окажется безоружным против дюжины вооруженных бандитов.

Впереди, по дороге, залитой бледным лунным светом, ехало в ряд трое из этих головорезов, а с обеих сторон кареты — по одному. По топоту копыт можно было заключить, что позади следовало еще не менее шести. Да, вместе с кучером это составляло как раз двенадцать человек. Двенадцать негодяев, борьба с которыми просто немыслима для человека в его положении. Подумав о кучере, де Катина взглянул на его широкую спину и внезапно, при отблеске лунного света в карете, увидел нечто, наполнившее ужасом его душу.

Кучер был, очевидно, сильно ранен. Удивительно, как он мог еще держаться на козлах и щелкать бичом при таких страшных ранах. На спине его суконного красного кафтана, как раз под левой лопаткой, зияла большая дыра, а вокруг виднелось большое темно-красное пятно. Но это было еще не все. Луч месяца упал на поднятую руку кучера, и де Катина содрогнулся, заметив, что она также покрыта запекшейся кровью. Гвардеец вытянул шею, силясь разглядеть лицо кучера, но его широкополая шляпа была низко опущена на лоб, а воротник одежды поднят так высоко, что черты лица оказывались совершенно затененными.

От вида этого молчаливого человека со следами ужасных ран на теле душа Катина помертвела, и он забормотал про себя один из гугенотских псалмов Моро:

«Кто, как не дьявол, мог бы править экипажем такими окровавленными руками и с телом, проткнутым насквозь шпагой?»

Карета доехала до места, где от большой дороги отделялась проселочная, сбегавшая вниз по крутому склону холма по направлению к Сене. Передние всадники продолжали ехать по большой дороге, так же как и те, что следовали по бокам экипажа, как вдруг, к великому изумлению де Катина, карета, внезапно уклоняясь в сторону, в одно мгновение покатилась по проселочной дороге. Сильные лошади неслись во весь опор. Кучер, стоя, бешено хлестал их, и неуклюжий старый экипаж отчаянно подскакивал, бросая де Катина с одного сиденья на другое. Придорожные тополя быстро мелькали мимо окон кареты, лошади продолжали бешеную скачку, а дьявол-кучер размахивал при лунном свете своими ужасными красными руками, криками понукая обезумевших животных. Карету бросало то в одну, то в другую сторону, иногда она держалась только на двух боковых колесах, каждый момент рискуя опрокинуться. Но как ни быстро неслись лошади, погоня мчалась еще быстрее. Она была все ближе и ближе и вот внезапно в одном из окон экипажа показались красные, раздувающиеся ноздри лошади. Вот обрисовалась ее морда, глаза, уши, грива, а над всем этим свирепое лицо Деспара и блестящее дуло пистолета.

— В лошадь, Деспар, в лошадь! — командовал сзади властный голос.

Блеснул огонь, и экипаж качнуло от судорожного прыжка одной из лошадей. Кучер продолжал неистово кричать и хлестать лошадей, а карета, подпрыгивая и громыхая, неслась дальше.

Но дорога сделала внезапный поворот — и прямо перед пленником и погоней, не более чем в ста шагах от них, показалась Сена, холодная и молчаливая в лучах лунного света. Дорога крутым берегом спускалась к воде. Не было и намека на мост, а черная тень в центре реки указывала на паром, возвращавшийся от другого берега с запоздавшими путниками. Кучер, без колебания натянув туго вожжи, погнал испуганных животных прямо в реку. Те, почувствовав холод, остановились, и одна из них с жалобным вздохом повалилась на бок. Пуля Деспара сделала свое дело. В мгновение ока кучер соскочил с козел и бросился в реку, но погоня окружила его; с полдюжины рук схватили кучера прежде, чем тому удалось добраться до глубокого места, и вытащили его на берег. В борьбе с его головы упала широкая шляпа, и при лунном свете де Катина узнал этого человека. То был Амос Грин.

Глава XVII. БАШНЯ ЗАМКА ПОРТИЛЛЬЯК

Бандиты удивились не менее де Катина. Вихрь восклицаний и проклятий срывался с губ негодяев, когда они, стащив громадный красный кучерский кафтан, увидели темную одежду молодого американца.

— Тысячи молний! — кричал один. — И это человек, принятый проклятым Латуром за мертвеца.

— Как он очутился здесь?

— А где Этьенн Арно?

— Он убил Этьенна. Взгляните, как разрезан кафтан.

— Да, а цвет рук у этого молодца. Он убил Этьенна, взяв его кафтан и шляпу.

— А где же тело?

— И мы были в двух шагах от него.

— Ну, выход только один.

— Клянусь душой! — горячился старый Деспар. — Я никогда особенно не любил старика Этьенна, но не раз выпивал с ним и позабочусь отомстить за него. Обмотайте-ка вожжами шею этого молодца и повесьте вот тут на дереве.

Несколько рук уже снимали подпругу с околевшей лошади, когда де Вивонн, протолкавшись вперед, несколькими словами остановил готовящийся самосуд.

— Кто дотронется до него — ответит жизнью, — пригрозил он.

— Но он убил Этьенна Арно!

— За это следует рассчитаться позднее, а сегодня он гонец короля. А что второй? Здесь?

— Да.

— Связать этого человека и посадить к тому в карету. Распрячь околевшую лошадь, вот так. Де Карнак, наденьте поживее упряжь на вашего коня. Можете сесть на козлы и править; теперь уже недалеко.

Лошадей быстро переменили; Амоса Грина впихнули в экипаж к де Катина, и вот карета медленно стала подниматься по крутому склону, откуда она только что так стремительно спускалась. Американец не произнес ни единого слова и сидел, равнодушно скрестив на груди руки, пока решалась его судьба. Но оставшись наедине с товарищем, он нахмурился и пробормотал, с видом человека, обиженного на свою участь:

— Проклятые лошади, — ворчал он. — Американский конь сразу почувствовал бы себя в воде, как утка. Сколько раз переплывал я Гудзон на моем старом Сагоморе. Переберись мы только через реку, тогда прямая дорога в Париж.

— Дорогой друг, — проговорил де Катина, кладя свои связанные руки на руки Грина, — можете ли вы простить мне опрометчивые слова, вырвавшиеся у меня во время нашего злополучного выезда из Версаля?

— Ба, я забыл об этом!

— Вы были правы, тысячу раз правы, а я, ваша правда, дурак, слепой, упрямый дурак. Как благородно вы защищали меня! Но как вы очутились здесь сами? Никогда в жизни я не испытывал такого изумления, как в тот миг, когда увидел ваше лицо.

Амос Грин усмехнулся про себя.

— Я подумал, то-то вы удивитесь, узнав, кто ваш возница, — промолвил он. — Упав с лошади, я лежал неподвижно, отчасти потому, что следовало отдышаться, частью же затем, что находил разумнее лежать, чем стоять при лязге стольких шпаг. Потом, воспользовавшись тем, что вас окружили, я скатился в канаву, выбрался из нее на дорогу и под тенью деревьев дополз до экипажа прежде, чем меня хватились. Я сразу сообразил, как могу пригодиться вам. Кучер сидел обернувшись, с любопытством глядя на все происходящее сзади. С ножом в руке я вскочил на переднее колесо, и бедняга замолк навеки.

— Как, без единого звука?

— Я не напрасно жил среди индейцев.

— А потом?

— Я стащил кучера в канаву и переоделся в его одежду и шляпу. Я не скальпировал его.

— Скальпировать? Великий боже! Да ведь такие вещи случаются только среди дикарей.

— А! То-то я подумал, что это не в обычаях здешней страны. Теперь я рад, разумеется, что не проделал эту операцию. Затем, едва я успел взять в руки вожжи, как бандиты все подошли ко мне и бросили вас в карету. Я не боялся, что они узнают меня, но только беспокоился, не зная, по какой дороге мне нужно ехать, а потому пустил их на разведку. Они упростили дело, послав вперед несколько всадников, и все шло гладко, пока я не увидел тропинки и не погнал по ней лошадей… Мы ушли бы, не подстрели негодяй коня и если бы вошли в воду эти негодные твари!

Де Катина снова пожал руку спутнику.

— Вы честно исполнили свой долг, — сказал он. — Это была поистине смелая мысль и отчаянный поступок.

— Ну а теперь что? — спросил американец.

— Я не знаю ни людей, ни места, куда нас везут.

— Видимо, в свой поселок, сжечь.

Де Катина неистово расхохотался, несмотря на тревогу.

— Вы все думаете, что мы в Америке! — сквозь смех проговорил он. — Во Франции не бывает таких вещей.

— Ну, насчет веревки во Франции дело, кажется, обстоит довольно просто. Я полагал, что мне конец, когда бандиты затянули вожжи.

— Я думаю, нас везут куда-нибудь, чтобы спрятать, пока не уладится это дело.

— Ну, им придется похлопотать над этим.

— Почему?

— Они могут не найти нас, когда мы вновь понадобимся.

— Что вы хотите этим сказать?

Вместо ответа американец ловким поворотом высвободил связанные руки и поднес их к лицу товарища.

— Это, видите ли, первое, чему учат в индейских вигвамах. Мне случалось выскальзывать из ремней сыромятной кожи у гуронов, и потому навряд ли этот ремень в состоянии меня удержать. Протяните-ка руки.

Несколькими ловкими приемами он ослабил веревки настолько, что руки де Катина оказались также свободными.

— Ну, теперь приподнимите ноги. Они увидят, что нас было легче поймать, чем удержать.

Но в эту минуту экипаж поехал медленнее, и вот звук копыт передней лошади внезапно умолк. Пленники, заглянув в окно, увидели перед собой громадное здание, окутанное тьмой. Фонари горели лишь на деревянных воротах, утыканных громадными скобами и гвоздями. В верхней части двери была вставлена маленькая железная решетка, и через нее пленники вдруг увидели свет фонаря и чье-то бородатое лицо. Де Вивонн поднялся на стременах и, вытянув шею, стал объяснять что-то так тихо, что даже наиболее заинтересованные в этом разговоре ничего не могли расслышать. Они заметили только, как всадник поднял кверху золотое кольцо, и бородатое лицо, недоверчиво качавшее головой, вдруг прояснилось и, улыбаясь, утвердительно кивнуло. Мгновение спустя дверь на скрипучих петлях отворилась и экипаж въехал во двор, а остальные всадники, за исключением де Вивонна, остались за воротами. Когда лошади остановились, вокруг кареты оказалась кучка грубых молодцов, вытащивших пленников. При свете факелов де Катина и Грин увидели высокие стены с башенками, окружавшие двор со всех сторон. Посреди вооруженных людей стоял толстяк с бородатым лицом, тот, что выглядывал раньше из-за решетки.