Во всяком случае, аргумент буров был бы более действительным, если бы они не получали никакой пользы от эмигрантов. Если бы они их совершенно игнорировали, тогда они могли бы сказать, что не желают их присутствия; но даже когда уайтлендеры протестовали, буры наживались на их счет. Для них не было двух выходов: они могли или притеснять уайтлендеров и не наживаться на их счет, или же они должны были бы дать уайтлендерам все преимущества и тогда уже на их деньги заняться благоустройством страны. Но обижать их и в то же время обогащаться на их счет, является большой несправедливостью.

Кроме того, весь аргумент буров основан на чисто национальном предположении, что всякий натурализованный гражданин не бурского происхождения не может быть патриотом. Историей это не доказано. Новопришедший в самом скором времени так же гордится своей новой родиной и так же ревниво охраняет ее свободу, как и старый гражданин.

Если бы президент Крюгер великодушно даровал бы льготы на право гражданства уайтлендерам, то пирамида его держалась бы твердо в своем основании и вершина ее не колебалась бы. Правда, что развращенная олигархия исчезла бы и дух более широкий и снисходительной свободы управлял бы представителями страны. Республика сделалась бы более сильной и прочной, и население ее, хотя и расходящееся в деталях, в основе имело бы много общего. Совершенно другой вопрос — было ли бы подобное разрешение задачи выгодно для великобританских интересов в Южной Африке. Президент Крюгер неоднократно выказывал Великобританской империи свои дружеские чувства.

Во время конвенции в Претории (1881 г.) право гражданства приобреталось после одного года пребывания в стране. В 1882 году оно было повышено до пятилетнего пребывания в стране — законный срок, дающий право гражданства как в Великобритании, так и в Соединенных Штатах. Если бы это было так оставлено, то можно с уверенностью сказать, что никогда не было бы ни уайт-лендерского вопроса, ни войны. Обиженные были бы восстановлены в своих правах внутренним порядком, без всякого внешнего вмешательства.

В 1890 году большой прилив иностранцев встревожил буров, и ввиду этого право гражданства приобреталось по закону только после четырнадцатилетнего пребывания в стране. Уайтлендеры, число которых быстро возрастало и которые страдали от страшных притеснений, перечень которых помещен выше, поняли, что их многочисленным обидам ничем нельзя помочь, как только получением прав гражданства, благодаря которым они могли бы сбросить с себя тяжелое бремя, их угнетавшее. В 1893 году петиция от тринадцати тысяч уайтлендеров, изложенная в очень почтительной форме, была предложена Raad'y» но была встречена с презрительным пренебрежением. Не обескураженное этой неудачей, собрание национальной реформы (National Reform Union), в состав которого не входили капиталисты, возобновило атаку в 1894 году. Они представили петицию, подписанную тридцатью пятью тысячами взрослых уайтлендеров мужского пола — число равное, вероятно, всему мужскому бурскому населению страны. Маленькое число либеральных представителей в Raad'e поддерживало эту петицию и старалось восстановить справедливость для уайтлендеров, но напрасно. Господин Жеп (Jeppe), представитель этих либералов, сказал: «Им принадлежит половина земли, они платят по крайней мере 3/4 всех налогов, они своим капиталом, энергией и воспитанием по крайней мере равны нам. Что будет с нами или нашими детьми в тот день, когда мы окажемся в меньшинстве, как один среди двадцати, без единого друга между теми, которые тогда скажут нам, что они желали быть братьями, но мы нашими собственными действиями сделали их чужими для республики?» Такие справедливые и либеральные чувства были побеждены депутатами, которые уверяли, что подписи не могут принадлежать законным гражданам, так как они в действительности агитируют против закона на право гражданства, и другими депутатами, нетерпимость которых была выражена неприязнью к депутату (о котором мы выше упомянули), призывавшему уайтлендеров к открытой борьбе. Поборники исключительности и расовой ненависти остались победителями в этот день. Петиция была отвергнута десятью голосами против восьми, и по инициативе президента закон о праве приобретения гражданства издан был на более строгих началах, чем прежде: постановлено, чтобы желающий получить право гражданства в продолжение 14 лет испытания должен отказаться от своей прежней национальности, и таким образом выходило, что за этот период (14 лет) он не принадлежал никакой стране. Не оставалось надежд на то, чтобы какой-либо новой постановкой дела со стороны уайтлендеров возможно было бы смягчить решение президента и его бургеров.

Одного ярого защитника этого вопроса президент вывел из казенного здания и, указывая на национальный флаг, развевавшийся над домом, сказал ему: «Вы видите этот флаг? Если я дам льготы, то в то же самое время придется спустить и этот флаг». Его вражда к эмигрантам была ужасна. «Бургеры — друзья, воры, разбойники — новопришедшие» были вступительными словами одной из его официальных речей.

Хотя Йоханнесбург находится всего в 32 милях от Претории и хотя страна, во главе которой он, президент Крюгер, стоит, зависела в денежном отношении от золотых россыпей Йоханнесбурга, он посетил его только три раза в течение девяти лет.

Эта постоянная злоба была прискорбна, но вполне естественна. Человек, пропитанный идеями об избранном народе и ничего не читавший, кроме книги, в которой развивается именно эта идея, не мог узнать из истории о тех выгодах, которые государство может получить от либеральной политики. Для него это было чем-то вроде того, как если бы амонитяне и моавитяне потребовали права присоединения к двенадцати коленам. Он принял агитацию против исключительной политики государства за агитацию против существования самого государства. Широкие льготы на право приобретения гражданства укрепили бы республику на более твердом основании и сделали бы ее более прочной. Только меньшинство уайтлендеров желало иметь британскую систему правления; это была толпа космополитов, которую объединяла общая несправедливость. Большинство великобританских эмигрантов не имело никакого желания ниспровергнуть государство. Когда же все другие попытки не помогли и их петиция относительно прав была им брошена обратно, то, весьма естественно, их взоры обратились тогда к тому флагу, который развевался на севере, на западе и на юге от них, к флагу, который означает чистоту управления с одинаковыми правами и одинаковыми обязанностями для всех людей. Конституционная агитация была оставлена, оружие привозилось тайно, и все подготовлялось к организованному восстанию.

Восстание должно было начаться в заранее всем известную ночь, причем решили атаковать Преторию, занять крепость и захваченные ружья и амуницию употребить на вооружение уайтлендеров. Замысел казался выполнимым, но для нас, имевших случай убедиться в военной доблести бургеров, подобный замысел казался слишком рискованным. Весьма понятно, повстанцы могли бы удержать за собой Йоханнесбург до тех пор, пока всеобщая симпатия, которую к ним питали во всей Южной Африке, не заставила бы Великобританию вмешаться. К несчастью, они усложнили дело просьбою посторонней помощи.

Господин Сесиль Родс (Cecil Rhodes) был тогда премьером в Капской колонии; человек громадной энергии, оказавший большие услуги Великобританской империи. Мотивы его действий для нас неясны, но, конечно, мы можем сказать только, что они не были скверными, а Сесиль Родс отличался своими широкими замыслами и очень простыми привычками. Чем бы он ни руководствовался, дурно ли направленным желанием подчинить Южную Африку под великобританское правление или горячей симпатией к уайтлендерам и их борьбе против несправедливости — верно то, что он позволил своему лейтенанту доктору Джемсону собрать конную полицию «Chartered Company», основателем и директором каковой компании был сам Родс, и действовать заодно с повстанцами в Йоханнесбурге. Далее, когда восстание в Йоханнесбурге было отложено, вследствие разногласия, под каким флагом они должны восстать, оказалось, что Джем-сон (по приказанию ли Родса или без его приказа) уговорил заговорщиков завладеть страной силами, далеко не соответствовавшими тому труду, выполнить который он взялся. Пятьсот полицейских с двумя полевыми пушками были теми смельчаками, которые вышли из Мефкинга и перешли трансваальскую границу 29 декабря 1895 года.

2 января 1896 г. они были окружены бурами близ Дорнгопа и, потеряв много убитыми и ранеными, голодные и с истощенными лошадьми, они вынуждены были сложить оружие. Шесть буров было убито в этой стычке.

Были сделаны решительные попытки для того, чтобы вмешать великобританское правительство в фиаско, и утверждали, будто бы министр колоний и другие государственные люди были осведомлены обо всем. Такое впечатление произвело кажущееся нежелание следственной комиссии вести расследование более энергично. Остается сожалеть, что не все телеграммы и письма были представлены по этому случаю; идея же, что это не было сделано из боязни, что господин Чемберлен и великобританское правительство оказались бы замешанными, является абсурдом уже вследствие того факта, что в числе членов следственной комиссии были сэр Генри Кэмпбелл Банерман и сэр Вильям Гаркурт. Допустимо ли, чтобы эти господа не решились действовать открыто из боязни повредить правительству или чтобы господин Чемберлен впоследствии имел бесстыдство публично и торжественно отрицать всякое знакомство с этим делом в присутствии этих же лиц, которые потворствовали бы ему в укрывательстве доказательств тех фактов, о которых он знал? Такое предположение просто смешно, но все-таки в нем видели причину того, что следственная комиссия сдерживалась в своих действиях из боязни скомпрометировать родину.

Даже самые злейшие враги Чемберлена должны сознаться, что он человек с светлым умом, человек настойчивый и человек, имеющий понятие о мерах, которые следует принять для достижения какой-нибудь цели. Допустимо ли, чтобы такой человек, знающий военные подвиги бургеров, смотрел бы сквозь пальцы на вторжение в их страну 500 полицейских с двумя пушками? Возможно ли, если бы даже он одобрил в общем этот план действий, чтобы он мог допустить такое безрассудство? Одобрив раз эту идею, неужели он был бы настолько легкомыслен, чтобы, услыхав о вторжении, немедленно принять самые энергичные меры к уничтожению того, что сам же задумал, и таким образом погубил бы свою затею? Зачем тогда он посылал в Йоханнесбург такие энергичные приказы, воспрещающие англичанам содействовать повстанцам? Все обвинение до такой степени нелепо, что только страдающие манией злопамятства или национальной ненависти решились бы убеждать кого-нибудь поверить этому.