— Что вы думаете о тех огнях, дю Лю? — осведомился молодой де ла Ну.

Искатель приключений набивал себе трубку отвратительным индейским табаком. Он словно нехотя взглянул на два столбика дыма, вырисовывавшихся на красном фоне закатного неба.

— Они не нравятся мне, — отрывисто произнес он.

— Так там ирокезы?

— Да.

— Ну, по крайней мере, это доказательство того, что они еще на том берегу.

— Нет, наоборот, на этом.

— Как?

Дю Лю зажег трубку.

— Ирокезы на этом берегу, — отчетливо повторил он. — Они переправились к югу от нас.

— И вы молчали! На чем основываются ваши заключения, и почему вы до сих пор не сказали нам об этом?

— Я не знал, пока не увидал этих огней.

— Ну, а что же они значат?

— Эх, каждый индейский Мальчишка скажет вам это, — нетерпеливо ответил дю Лю. — Ирокезы во время войны ничего бесцельно не делают. Они умышленно показывают нам этот дым. Будь их боевые отряды на той стороне, это было бы бесполезно. Очевидно, храбрейшие из них уже переплыли реку. А с севера они не могли этого проделать, так как их заметили бы из форта. Вывод: они переправились на юге.

Амос одобрительно кивнул головой.

— Это в обычаях индейцев, — подтвердил он. — Ручаюсь, что он прав.

— Так они могут уже быть в лесах вокруг нас. Нам может угрожать опасность! — воскликнул де ла Ну.

Дю Лю утвердительно мотнул головой и вновь зажег трубку.

Де Катина окинул взглядом громадные стволы деревьев, желтеющую листву, мягкую траву под ногами… Как трудно было вообразить, что за этой красотой таится опасность, да еще такая грозная, что могла бы напугать и одинокого мужчину, что уж говорить о том, рядом с которым шла любимая женщина. Глубокий вздох облегчения вырвался из груди де Катина, когда на большой поляне мелькнул частокол с возвышавшимся за ним высоким каменным домом. Вдоль изгороди тянулись в линию около дюжины маленьких домиков, крытых кедровым гонтом, с крышами, загибавшимися вверх наподобие нормандских; здесь, под защитою господского замка, обитали вассалы — странный обломок феодальной системы в сердце американских лесов. Подойдя ближе к воротам, путники различили громадный деревянный щит с нарисованным на нем гербом: по серебряному полю две полосы под углом между тремя красными значками. Из бойниц на каждом углу выглядывали маленькие медные пушки. Едва они вошли, как сторож запер ворота изнутри, заложив их огромной поперечиной. Небольшая кучка мужчин, женщин и детей столпилась у крыльца замка, где на высоком кресле восседал какой-то старик.

— Вы знаете моего отца, — сказал, пожимая плечами, молодой человек. — Он воображает, будто никогда не покидал своего нормандского замка и продолжает быть французским феодалом и вельможей древнейшей крови. Сейчас он принимает дань и ежегодную присягу от своих вассалов и счел бы неприличным прервать эту торжественную церемонию даже ради самого губернатора. Если вам интересно понаблюдать эту церемонию, то отойдите сюда и дождитесь конца. Вас же, мадам, я сейчас провожу к моей матери, если вы соблаговолите последовать за мной.

Зрелище, по крайней мере для американцев, было совершенно необычным. Перед крыльцом тройным полукругом стояли мужчины, женщины и дети; первые — грубые и загорелые, вторые — простые на вид, чисто одетые, с белыми чепчиками на голове и, наконец, третьи — дети с разинутыми ртами и вытаращенными глазами, необычайно присмиревшие при виде благоговейного почтения старших. Среди них на высоком резном стуле прямо и неподвижно восседал очень пожилой человек, с чрезвычайно торжественным выражением лица. Это был красивый мужчина, высокий, широкоплечий, с резкими, крупными чертами начисто выбритого лица, с глубокими морщинами, большим носом, напоминавшим клюв, и густыми, щетинистыми бровями, подымавшимися дугообразно почти вплоть до громадного парика, пышного и длинного, как носили во Франции в дни его молодости. На парик была надета белая шляпа с красным пером, грациозно вздернутая с одного бока, а сам мужчина был одет в камзол из коричневого сукна, отделанный серебром на воротнике и на рукавах, очень изящный, хотя довольно поношенный и очевидно не раз бывавший в починке. Камзол, черные бархатные штаны до колен и высокие, хорошо начищенные сапоги — все это вместе взятое составляло такой костюм, какого де Катина никогда прежде не видывал в диких дебрях Канады.

Из толпы вышел неуклюжий земледелец и, став на колени на маленький коврик, вложил свои руки в руки вельможи.

— Господин де Сен-Мари, господин де Сен-Мари, господин де Сен-Мари, — произнес он подряд три раза. — Приношу вам, по долгу, присягу на верность за мой лен Хебер, которым владею в качестве вассала вашей милости.

— Будь верен, сын мой. Будь храбр и верен, — торжественно проговорил старый вельможа и внезапно прибавил совсем другим тоном: — Какого черта тащит там твоя дочь?

Из толпы вышла девушка, неся широкую полосу коры, на которой лежала куча рыбы.

— Это те одиннадцать рыбин, которые я присягой обязан передавать вам, — почтительно произнес земледелец. — Тут их семьдесят три, так как за этот месяц я поймал восемьсот штук.

— Peste! — крикнул вельможа. — Почему это ты решил, Дюбуа, что я намерен расстраивать здоровье, съев все эти семьдесят три рыбины? Разве ты думаешь, что у моей дворни, домочадцев и остальных членов дома только и дела, что уничтожать твою рыбу? Впредь приноси в уплату подати не более пяти рыбин сразу. Где дворецкий? Терье! Отнеси рыбу на склад, да смотри, чтобы вонь не дошла до голубой комнаты или апартаментов госпожи.

Человек в очень потертой черной ливрее, полинялой и залатанной, подошел с большим жестяным подносом и унес кучу поднесенной рыбы. Затем вассалы выходили один за другим, приносили старозаветную присягу и каждый. из них оставлял известную часть своего промысла на содержание сюзерена: кто сноп пшеницы, кто меру картофеля; некоторые принесли оленьи и бобровые шкуры. Дворецкий уносил подношения, пока вся дань не была уплачена и странная церемония не закончилась. Когда владелец замка поднялся со своего места, его сын, уже вернувшийся, взял за руку де Катина и провел его сквозь толпу.

— Отец, — проговорил он, — это господин де Катина. Помните, вы встречали его в Квебеке несколько лет тому назад.

Вельможа поклонился с чрезвычайно снисходительным видом и пожал гвардейцу руку.

— Очень рад видеть в своих владениях как вас, так и ваших слуг.

— Это мои друзья, сударь, Амос Грин и капитан Эфраим Савэдж. Моя жена тоже со мной, но ваш сын был столь любезен, что уже отвел ее к вашей супруге.

— Я польщен… очень польщен, — промолвил старик с вычурным поклоном. — Я очень хорошо помню вас, сударь, так как людей подобных вам не часто встретишь в здешней стране. Помню и вашего отца, мы вместе сражались с ним при Рокруа, хотя он служил тогда в пехоте, а я в красных драгунах у Гриссо. У вас в гербе молоток на перекладине по лазоревому полю… а, вспомнил. Вторая дочка вашего прадедушки вышла замуж за племянника одного из де ла Ну де Андали, принадлежавших к младшей ветви нашего рода. Добро пожаловать, родственник.

Он вдруг обнял обеими руками де Катина и трижды похлопал его по спине.

Молодой человек был в восторге от столь радушного приема.

— Я недолго буду злоупотреблять вашим гостеприимством, сударь, — произнес он. — Мы направляемся к озеру Шамплен и надеемся дня через два будем в состоянии продолжать путь.

— В ваше распоряжение будет отведен ряд апартаментов на все время пребывания здесь. Черт возьми! Мне не каждый день приходится принимать человека благородной крови. Ах, сударь, в том-то и заключается тягость моего изгнания, что не с кем поговорить здесь как с равными. Разве что с чиновниками, губернатором, интендантом, пожалуй, одним-двумя священнослужителями, с тремя-четырьмя офицерами, — но из дворянства?.. Едва ла найдется здесь хоть один дворянин. Титулы у нас покупают, как пушнину, и лучше, пожалуй, в этой стране иметь челнок, полный бобровых шкур, чем родословную от Роланда. Но я забыл про обязанности хозяина. Вы и ваши друзья, наверно, устали и проголодались с дороги. Пройдемте в столовую и посмотрим, не найдут ли мои слуги, чем угостить вас. Вы, если не ошибаюсь, играете в пикет? Ах, я немного разучился, но буду очень рад переброситься картой с вами.

Замок был высок, крепок, со стенами из серого камня. Большая входная дверь, окованная железом, с бойницами для мушкетных дул, вела в целый ряд погребов и кладовых, где хранились свекла, морковь, картофель, капуста, солонина, сушеные угри и разные другие зимние запасы. По винтовой каменной лестнице гости в сопровождении хозяина прошли в огромную, высокую кухню, от которой во все стороны расходились комнаты дворни, или свиты, как предпочитал называть их старый вельможа. Этажом выше располагались апартаменты господ, в центре которых находилась обширная столовая с громадным камином и грубой, домашней работы, мебелью. Богатые ковры из медвежьих и оленьих шкур покрывали сплошь темный деревянный пол, а по стенам рогатые оленьи головы выглядывали между рядами висящих мушкетов. Большой, грубо сколоченный кленовый стол занимал середину комнаты. На нем стояли пироги с дичиной и брусникой и кусок копченой лососины. Голодные путники не преминули оказать всему этому должную честь. Хозяин объяснил, что он уже ужинал, но, позволив себя уговорить, закусил вместе с гостями, кончив тем, что съел больше Эфраима Савэджа, выпил посолиднее дю Лю и в заключение спел перед разомлевшими беглецами любовную французскую песенку, вольные слова которой, к счастью для всей остальной компании, остались совершенно непонятными жителю Бостона.

— Ваша супруга кушает в комнате моей жены, — заметил он, когда унесли блюда. — Можете подать бутылку фронтиньяка из ларя номер тринадцать, Терье. О, вы увидите, месье, что даже в дебрях можно встретить кое-что любопытное. Итак, вы прямо из Версаля, де Катина? Он был построен после моего отъезда… но как я хорошо помню старую придворную жизнь в Сен-Жермене, пока еще Людовик не стал набожным! Ах, что это были за невинно очаровательные дни, когда г-же де Нейваль приходилось загораживать окна комнат фрейлин, дабы король не забрался туда, а мы все с восьми часов утра выходили на лужайку для утренних поединков. Клянусь св. Дионисием, я еще не совсем позабыл некоторые из приемов и, как ни стар, был бы рад поупражняться.