– Не хочу делать вид, – сказал Артур Колгари, – что не понимаю, о чем речь. Когда я впервые услышал от вас эти упреки, они меня поразили, но теперь я понимаю, чем обернулось для вас мое... э... э... сообщение.

– До тех пор, пока мы считали, что это сделал Жако... – Эстер не договорила.

– Знаю, Эстер. Я знаю. Но надо смотреть глубже. Вы жили в мнимой безопасности. Она была ненастоящая, что-то вроде картонной театральной декорации. Только видимость благополучия, на самом же деле – сплошной обман.

– Если я верно поняла, – сказала Эстер, – вы призываете быть храброй, не хвататься за спасительную ложь, пусть даже это самое легкое? – Она умолкла, словно задумалась. А потом проговорила:

– Вот вы вели себя храбро. Это я понимаю. Пришли к нам в дом и рассказали, как все было на самом деле. Не зная, как мы к этому отнесемся, что будем чувствовать. Это был смелый поступок. Меня всегда восхищает смелость, потому что сама я, как вы видите, совсем не из храбрых.

– Расскажите мне, – ласково попросил Колгари, – что привело вас ко мне? Какая-нибудь новая неприятность?

– Мне приснился сон, – ответила Эстер. – Есть один молодой человек... врач...

– Понимаю, – кивнул Колгари. – Вы с ним друзья. Или, может быть, больше, чем просто друзья?

– Я думала, что больше, чем друзья... И он тоже так думал. Но теперь, когда это все всплыло...

– Да? – подбодрил ее Колгари.

– Он думает, что это я убила. – Эстер поспешила уточнить:

– То есть, может, и не думает, но не уверен и в обратном. Не может быть вполне уверен. Он считает – я ведь вижу, – что я на первом месте... ну среди подозреваемых. Возможно, так оно и есть. Возможно, мы все так думаем друг про друга. Ну, и я решила, что кто-то должен помочь нам в этой страшной неопределенности. А о вас я подумала из-за сна, который мне приснился. Я словно бы потерялась и никак не могу найти Дона. Он куда-то от меня ушел, и передо мной огромный овраг, вернее – бездна. Да-да, самая настоящая бездна. Это слово означает что-то очень глубокое, верно? Глубокое и... через нее невозможно пройти. А на той стороне были вы, и вы протянули мне руки и сказали: «Я хочу вам помочь». – Эстер перевела дух. – Вот я и пришла к вам. Убежала из дому и пришла сюда, потому что вы должны нам помочь. Если вы не поможете, я просто не знаю, чем все может кончиться. Вы должны, должны нам помочь! Ведь вы сами на нас это обрушили. Наверно, вы скажете, что вас все это не касается. Что однажды открыв... сообщив нам правду о том, что было, вы не имеете больше... что теперь это не ваше дело. Вы скажете, что...

– Нет, – перебил ее Колгари, – ничего подобного я Не скажу. Это мое дело, Эстер. Я с вами согласен. Раз я что-то начал, то обязан довести это до конца. Я убежден в этом так же, как и вы.

– О! – Лицо Эстер вдруг вспыхнуло. И сразу, как обычно в минуту радости, она необыкновенно похорошела. – Значит, я уже больше не одна. Есть еще кто-то!

– Да, дорогая, есть кто-то еще, если только от него вам будет прок. До сих пор проку от меня было не много, но я стараюсь, очень стараюсь. – Он сел и придвинул к ней свое кресло. – А теперь расскажите, что происходит? Вам очень плохо?

– Убийца – кто-то из нас, понимаете? Мы все это знаем. При мистере Маршалле мы делали вид, будто верим, что кто-то проник в дом. Но он, конечно, понимает, что это не так. Убил один из нас.

– А ваш молодой человек... как его зовут?

– Дон. Дональд Крейг. Он врач.

– Дон считает, что это вы?

– Он опасается, что это я, – с горечью уточнила Эстер, до боли стискивая ладони. Потом вопросительно взглянула на него. – Может быть, и вы думаете на меня?

– О нет, – ответил Колгари. – Вовсе нет. Я знаю, что вы невиновны.

– Вы говорите так, словно и вправду совершенно в этом убеждены.

– Совершенно убежден.

– Но откуда вы знаете? Что дает вам основание?

– Ваши слова, которые вы сказали мне, когда я уходил в тот вечер из вашего дома. Помните? Насчет невиновности. Почувствовать и выразить такое мог только человек, который невиновен.

– Ах, Боже мой, – произнесла Эстер. – Как это замечательно! Знать, что есть кто-то, кто это понимает!

– А теперь, – сказал Колгари, – мы можем спокойно обсудить создавшееся положение, верно?

– Да, – ответила Эстер. – Теперь мне гораздо спокойнее, теперь совсем другое дело.

– Для начала позвольте поинтересоваться (только не забывайте ни на минуту мое отношение ко всему этому): какие существуют основания предполагать, что вашу приемную мать убили вы?

– А что... Я могла бы, – ответила Эстер. – Мне часто хотелось это сделать. Иногда просто перестаешь соображать от бешенства. Из-за беспомощности, из-за собственной никчемности... Мама всегда была такая спокойная, уверенная, все всегда знала, во всем оказывалась права. И я часто думала: «Нет, когда-нибудь я ее все-таки убью!» Вам это понятно? Вы ни разу такого не испытывали, когда были молодым?

Последние ее слова неожиданно больно его укололи. Нечто похожее он ощутил тогда в драймутской гостинице, когда Микки сказал ему: «Вы выглядите старше». Когда он был молодым... Очевидно, по меркам Эстер, это было в глубокой древности. Ему вспомнилось прошлое. Вспомнилось, как девятилетним мальчишкой он всерьез обсуждал с одноклассником способы ликвидации мистера Уорборо, классного учителя, чьи саркастически-язвительные замечания часто приводили его в состояние беспомощной ярости. Должно быть, такое же чувство испытывала и Эстер. Но какими бы кровожадными фантазиями они с тем мальчиком – как бишь была его фамилия? Порч, кажется? Да, Порч – ни упивались, дальше этого, разумеется, дело не шло, на тот свет мистер Уорборо отправлен не был.

– Послушайте, – сказал он Эстер, – эти подростковые переживания вы уже давно должны были перерасти. Конечно, я вас понимаю.

– Но мама все время оказывала на меня такое действие. Я только теперь начинаю сознавать, что сама была виновата. Я думаю, проживи она еще хоть немного, чтобы я успела чуть-чуть повзрослеть, утвердиться в жизни, мы бы с ней в чем-то нашли общий язык и даже стали бы добрыми друзьями. Тогда я была бы рада ее совету, принимала бы ее помощь. Но такая, какой я была, я не могла этого выносить; ведь при ней я чувствовала себя совершенно никчемной. За что бы ни бралась, ничего не получалось... Я и сама видела, что делаю глупости. А делала я их просто назло: хотела всем показать, что я – это я. Хотя на самом деле я была никем. Во мне не было никакой твердости. Я была какая-то бесформенная... как какое-то жидкое вещество. И только все примеряла, примеряла к себе чужие образы, образы людей, которые мне нравились. Вообразила, что если убегу из дому, и стану актрисой, и заведу роман, то, по крайней мере...

– ..по крайней мере, ощутите самое себя, почувствуете себя кем-то?

– Да. Да, именно! Но теперь я вижу, что вела себя просто как неразумный ребенок. Вы и представить себе не можете, как бы мне сейчас хотелось, чтобы мама была жива. Потому что это так несправедливо, несправедливо по отношению к ней! Она столько для всех нас сделала, столько нам всем дала. А мы ее не отблагодарили – ничем! И вот теперь – поздно. – Эстер перевела дух, помолчала. И заключила с прежней горячностью:

– Я теперь твердо решила: хватит быть инфантильной дурочкой. Вы ведь поможете мне стать другой?

– Я же сказал: сделаю все, что в моих силах. Она одарила его быстрой прелестной улыбкой.

– Теперь расскажите поподробнее, что там у вас происходит, – попросил Колгари.

– То, что я и предвидела, – ответила Эстер. – Мы все глядим друг на друга и гадаем и не можем ничего решить. Отец смотрит на Гвенду и думает: может, это она? Она смотрит на него и не знает, что и думать. По-моему, они уже раздумали жениться. В общем, полная безысходность. Тина думает, что это Микки. Почему, не знаю, его же тогда здесь не было. Кирстен думает, что это я, и старается меня всячески опекать. А Мэри – это наша старшая сестра, вы с ней не знакомы, – Мэри думает, что убийца – Кирстен.

– А по вашему мнению – кто?

– По моему мнению? – удивленно переспросила Эстер.

– Да, по вашему. Мне очень важно это знать. Эстер подняла ладони с растопыренными пальцами.

– Я не знаю! – жалобно воскликнула она. – Не могу понять. Я... это звучит ужасно, но я... всех боюсь. Словно за каждым знакомым лицом прячется, как за маской, другое лицо, зловещее и незнакомое. Что, если с нами не отец, а кто-то другой в его облике? А Кирстен твердит, чтобы я никому не доверяла, даже ей. Или Гвенда, она мне всегда нравилась, я рада была, что отец собирается на ней жениться. Но теперь я и в Гвенде больше не уверена. Смотрю на нее и вижу кого-то другого, беспощадного и мстительного. Я больше не знаю, какие мы на самом деле. Знаю только, что страдают все, и это так мучительно.

– Могу себе представить, – тихо сказал Колгари.

– Столько горя... и мне почему-то кажется, что и сам убийца страшно мучается. И, наверное, ему тяжелее всех... Как по-вашему, может так быть?

– Может, наверно, – ответил Колгари. – Хотя – я, правда, не очень в этом разбираюсь, – мне что-то не верится, чтобы убийца был способен терзаться.

– Но почему же? Мне кажется, ничего нет ужаснее сознания, что ты кого-то убил.

– Да, – не мог не согласиться Колгари. – Это, должно быть, ужасно. И следовательно, убийцей может быть либо такой человек, для которого это совершенно не ужасно и который говорит себе: «Да, конечно, жаль, что пришлось убить, но ничего не поделаешь, это необходимо для моего благополучия... Я не виноват, меня вынудили обстоятельства». Или же...

– Или? – подхватила Эстер. – Или какой?

– Учтите, это всего лишь мои домыслы, но мне кажется, что есть еще убийца другого склада, который просто не смог бы спокойно жить, совершив такое преступление. Он должен либо покаяться, признавшись в содеянном, либо как-то переосмыслить для себя этот эпизод своей жизни. Переложить вину на другого, внушая самому себе: «Я бы никогда этого не сделал, если бы не случилось того-то и того-то. Я не убийца, я ведь не хотел убивать, это произошло помимо моей воли, виноват злой рок». Вы понимаете, что я хочу сказать?