– «Ничего не говорите. Ждите указаний», – процитировал Томми записку, найденную на полу у миссис Спрот. – Да, черт побери, это ведь что-то означает!

– Наверняка. Не может не означать. Единственное объяснение, которое мне приходит в голову, это что миссис Спрот или ее мужу доверено на хранение что-то ценное, доверено именно потому, что они такие ничтожные, заурядные люди и никому в голову не придет, что это может храниться у них.

– А что, это мысль.

– Мысль-то мысль. Но слишком уж похоже на шпионский роман. Неубедительно как-то.

– А ты просила миссис Спрот порыться в памяти?

– Да. Но трудность в том, что ее это не особенно интересует. Бетти с ней, а до остального ей дела нет. И еще закатывает истерики, из-за того что, видите ли, застрелила человека.

– Удивительные существа – женщины, – сказал Томми. – Взять, например, эту. Рвалась в бой, как настоящая фурия, перестреляла бы, не моргнув глазом, хоть целый полк, лишь бы вернуть свое дитятко. А потом, всадив поразительным образом пулю прямо в лоб похитительнице, теряет самообладание и проливает ручьи слез.

– Коронер с нее вину, во всяком случае, снял, – заметила Таппенс.

– Еще бы. Я бы, ей-богу, не решился бы выстрелить на ее месте.

– Она и сама бы, наверно, не решилась, если бы соображала, что делает. Она выстрелила просто потому, что не представляла себе, чем рискует.

Томми кивнул.

– Прямо как в Библии: Давид и Голиаф[56].

– Постой, постой… – проговорила Таппенс.

– Ты о чем, старушка?

– Сама не знаю. Сейчас, когда ты сказал про Библию, у меня мелькнула какая-то мысль. Мелькнула – и забылась.

– Ничего не скажешь, ценное подспорье.

– А ты не язви. Так бывает.

– Что-нибудь в связи со стрельбой не целясь?

– Нет, скорее с… Погоди, погоди… По-моему, это было как-то связано с царем Соломоном[57].

– Кедры, храмы, сотни жен и наложниц?

– Замолчи, – попросила Таппенс. – Ты только мешаешь.

– Евреи? – продолжал гадать Томми. – Колена Израилевы?

Но Таппенс качала головой. Немного спустя она сдалась.

– Не могу вспомнить, кого же она мне напоминала?

– Кто? Убитая Ванда Полонская?

– Да. Когда я ее первый раз увидела, ее лицо показалось мне немного знакомым.

– Думаешь, ты ее где-то встречала?

– Нет. Определенно нет.

– У миссис Переньи и Шейлы наружность совсем в другом роде.

– Да, конечно. На них она не похожа. А знаешь, Томми, я много думала об этих двух женщинах.

– И что-нибудь надумала?

– Сама не знаю. Насчет той записки, которую миссис Спрот нашла у себя на полу, когда хватились Бетти.

– И что же?

– Будто бы ее забросили в окно, и в ней был завернут камень, – все это вздор. Ее просто кто-то положил на пол у порога, чтобы миссис Спрот сразу увидела. Я думаю, это миссис Перенья положила.

– Тогда, выходит, миссис Перенья, Карл, Ванда Полонская работали втроем?

– Да. Ты обратил внимание, как миссис Перенья вошла в самый ответственный момент и сразу решила все по-своему: в полицию не звонить! Она взяла дело в свои руки.

– Значит, ты по-прежнему думаешь, что она – Игрек?

– Да. А по-твоему, нет?

– Наверно, да, – с сомнением ответил Томми.

– Томми! У тебя что, есть другая гипотеза?

– Глупость, вернее всего.

– Расскажи!

– Нет. Лучше не буду. У меня нет никаких фактов. Абсолютно никаких. Но если я прав, то мы имеем дело не с Игреком, а с Иксом.

Томми принялся размышлять вслух:

– Блетчли. Он вроде бы вне подозрений. Против него ничего нет. Типичный отставной моряк, даже, может быть, чересчур типичный. И в конце концов, это ведь он хотел непременно звонить в полицию. С другой стороны, он знал, что мать девочки ни за что не согласится. Угроза, содержащаяся в записке, это гарантировала. Так что он мог без опасений настаивать на своем…

И они снова вернулись к вопросу, который вертелся в голове и не давал покоя.

Зачем кому-то понадобилось похищать Бетти Спрот?

3

У ворот «Сан-Суси» стояла автомашина с надписью «Полиция».

Таппенс, занятая своими мыслями, не обратила на нее внимания, а поспешила в дом и по ступеням – наверх к себе в комнату. Отворив дверь, она оторопело остановилась на пороге: у окна темнела высокая женская фигура.

– Господи, – недоуменно проговорила Таппенс. – Шейла?

Девушка шагнула ей навстречу. Вблизи Таппенс разглядела ее яснее, увидела, как горят ее глубоко посаженные глаза на трагическом, белом как мел лице.

Шейла произнесла:

– Я рада, что вы пришли. Я ждала вас.

– Что случилось?

Голос Шейлы прозвучал ровно, без выражения:

– Арестовали Карла.

– Кто? Полиция?

– Да.

– О господи!

Таппенс с горечью ощутила собственную беспомощность. Как ни тих был голос Шейлы, Таппенс отчетливо понимала, что делается у той в душе. Заговорщики они или нет, но эта девушка любит Карла фон Дейнима, и от сострадания к этому юному существу у Таппенс больно сжалось сердце.

Шейла спросила у нее:

– Что мне делать?

Вопрос прозвучал так простодушно и безнадежно! Что могла Таппенс ей ответить?

– Дорогая моя, – вздохнула она.

Шейла проговорила медленно, врастяжку, будто запела погребальную кельтскую песнь:

– Его увезли. Я больше никогда его не увижу. – И тут же перешла на верхний регистр: – Что мне делать? Что мне делать?

Она упала на колени у кровати и горько зарыдала.

Таппенс погладила ее по темным волосам, потом сглотнула и слабым голосом произнесла:

– Может быть… может быть, это не так. Возможно, его просто решено интернировать. Ведь он же все-таки иностранец, приехал из вражеской страны.

– Они этого не говорили. Сейчас они обыскивают его комнату.

Таппенс неуверенно сказала:

– Ну что ж. Если там ничего не найдут…

– Конечно не найдут! Что они могут там найти?

– Откуда мне знать. Я думала, может быть, вы знаете?

– Я?

В этом единственном слове прозвучало такое искреннее, неподдельное, высокомерное недоумение, что Таппенс сразу отбросила мысль о том, что Шейла Перенья может быть его соучастницей. Эта девушка ничего не знает. И никогда не знала.

Таппенс сказала:

– Если он невиновен…

Шейла перебила ее:

– Какая разница? В полиции ему состряпают дело.

Таппенс возразила:

– Что за вздор, моя милая? Это совершенная неправда.

– Английская полиция способна на все. Так говорит мама.

– Ваша мама может так говорить, но она неправа. Уверяю вас, что это неправда.

Шейла взглянула на нее с сомнением, но, помолчав, сказала:

– Ну хорошо. Раз вы так считаете. Я вам доверяю.

Таппенс стало неловко. Она сказала с упреком:

– Вы слишком легко доверяете людям, Шейла. Может быть, вы напрасно доверяли Карлу.

– Значит, вы тоже против него? Я-то думала, вы к нему хорошо относитесь. И он так считал.

Трогательные юные создания, полагающиеся на симпатию других людей! К тому же это правда, Таппенс действительно симпатизировала Карлу. И продолжает симпатизировать.

Она устало произнесла:

– Поймите меня, Шейла, хорошее или плохое отношение тут ни при чем. Наша страна воюет с Германией. Есть много способов служить своей стране. Один из них – сбор информации, работа в тылу врага. Эта работа требует отваги, потому что, когда ты пойман, – голос Таппенс дрогнул, – тебе конец.

– Вы думаете, что Карл?.. – не договорила Шейла.

– …служит таким образом своей стране? Разве этого не может быть?

– Нет, – ответила Шейла.

– Понимаете, тогда он должен был приехать сюда под видом беженца, выказывать резко-антинацистские настроения, ну и собирать информацию.

Шейла сказала тихо и убежденно:

– Это неправда. Я знаю Карла. Я знаю его мысли и чувства. Он предан науке, предан своей работе, ценит знания и правду. И он благодарен Англии за то, что ему дали возможность работать здесь. Иногда, слыша, как о Германии говорят с ненавистью, он страдает. Но нацистов он сам ненавидит и не приемлет их идеи, их отрицание свободы.

Таппенс возразила:

– Естественно, он должен был так говорить.

Шейла посмотрела на нее с укоризной.

– Значит, вы верите, что он – шпион?

– Я считаю, что… – Таппенс затруднилась сразу найти верные слова, – что этого нельзя исключить.

Шейла пошла к двери.

– Понимаю. Я сожалею, что пришла просить вас о помощи.

– Но что, по-вашему, я могла бы для вас сделать, дитя мое?

– У вас есть знакомые. Ваши сыновья служат в армии и во флоте, и я не один раз слышала, как вы говорили, что они связаны с влиятельными людьми. Я думала, может быть, они могли бы как-то похлопотать?

Эти мифические Дуглас, Реймонд и Сирил.

– Боюсь, что они бы ничего не могли сделать, – сказала Таппенс.

Шейла вскинула голову. И со страстной горечью проговорила:

– В таком случае для нас нет никакой надежды. Его увезут, посадят в тюрьму и в один прекрасный день придут рано утром, поставят его к стенке и расстреляют – и конец всему.

Она вышла, плотно закрыв за собой дверь.

«Черт бы драл этих проклятых ирландцев! – подумала Таппенс. – Умеют так все повернуть, что и сама уже не знаешь, что думать. Если Карл фон Дейним немецкий шпион, он заслуживает расстрела. Надо твердо держаться за эту мысль и не позволять, чтобы чары этой юной ирландки превращали простую ситуацию в трагедию героя и мученика»[58].

И тут же еще подумала: «Господи! Если бы это было неправдой! Если бы только это было неправдой!»

Но, зная то, что знала она, разве можно было сомневаться?

4

Рыбак на дальнем конце Старого пирса забросил удочку и стал аккуратно сматывать лесу на катушку.

– Боюсь, что ни малейших сомнений, – сказал он.

– А знаете, меня это огорчает, – вздохнул Томми. – Потому что он… как бы сказать… славный малый.