Агата Кристи - И тогда никого не осталось

Он любил Лесли. Он мог сейчас ее представить. Ее лицо в форме сердца, ее танцующие серые глаза и коричневую вьющуюся копну волос. Он любил Лесли и верил в нее абсолютно.

И там, во Франции, посреди этого ада, он думал о ней, вынимал ее изображение из нагрудного кармана своего мундира и смотрел.

И потом… он узнал!

Все произошло именно так, как описывается в книгах. Письмо не в том конверте. Она написала им обоим и положила письмо Ричмонда в конверт, адресованный мужу. Даже сейчас, спустя столько лет, он чувствовал шок… и боль…

Господи, какую он испытал боль!

И их роман продолжался уже некоторое время. Из письма это было ясно. Уикэнды! Последний отпуск Ричмонда… Лесли… Лесли и Артур!

Черт бы побрал этого парня! Черт бы побрал его улыбающееся лицо, его живое: «Да, сэр»! Лжец и лицемер! Похититель чужой жены!

Он нарастал медленно — этот ледяной убийственный гнев.

Ему удалось вести себя, как обычно, — ничего не выдавать. Он попытался относиться к Ричмонду, как и раньше.

Удалось ли ему? Он думал, что да. Ричмонд ничего не заподозрил. Перемены настроения там объяснялись легко, ведь у всех нервы были напряжены до предела.

Только юный Эрмитэйдж раз иди два как-то странно взглянул на него. Совсем молодой парень, но мальчишка с пониманием.

Возможно, Эрмитэйдж догадался, когда пришло время.

Он намеренно послал Ричмонда на смерть. Только чудо могло еш спасти. Чуда не произошло. Да, он послал Ричмонда на смерть и не жалел. Ведь это было так просто. Ошибки совершались постоянно, офицеров без всякой надобности посылали на смерть. Неразбериха, паника. Люди потом могли бы сказать: «Старый Макартур немного разнервничался, наделал колоссальных промахов, принес в жертву некоторых лучших своих людей». Но ничего больше.

Но юный Эрмитэйдж был другой. Он очень странно поглядывал на своего начальника. Возможно, он знал, что Ричмонд был специально послан на смерть.

(Когда война закончилась, Эрмитэйдж заговорил?)

Лесли не знала. Лесли оплакивала своего любовника (он так полагал), но когда он вернулся в Англию, ее стенания закончились. Он так и не сказал ей, что узнал. Они по-прежнему жили вместе… только почему-то она больше не казалась реальной. И через три-четыре года она заболела двусторонней пневмонией и умерла.

Это было давным-давно, 15 лет назад… 16?

И он вышел в отставку, и приехал в Девон; купил маленькое поместье, о каком всегда мечтал. Приличные соседи приятное место. Можно было и поохотиться, и порыбачить! По воскресеньям он ходил в церковь (но только не в тот день когда читалась проповедь о том, как Давид приказал послать Урию во время сражения во главе войска.[22] Почему-то он не мог ее слушать. Сразу начинал испытывать какое-то неприятное чувство).

Все были к нему очень любезны. Точнее говоря, сначала. Потом он обеспокоенно почувствовал, что люди говорят о нем за его спиной. И почему-то смотрели на него как-то иначе. Словно что-то услышали, какую-то лживую сплетню.

(Эрмитэйдж? Наверное, Эрмитэйдж заговорил?)

Тогда он стал избегать людей, замкнулся в себе. Неприятно чувствовать, что другие тебя обсуждают. Все это было так давно. И теперь так… так бесцельно. Лесли со временем поблекла, и Артур Ричмонд — тоже. Уже ничто не имело значения. А вот жизнь стала одинокой. Он начал избегать своих старых армейских друзей.

(Если Эрмитэйдж говорил, они все знают.)

И сейчас… сегодня вечером… скрытый голос сорвал все покровы с той давнишней тайны.

Он повел себя, как полагалось? Как говорится, верхняя губа у него не дрогнула? Выказал ли он нужное количество чувств… негодования, отвращения… но ни капли вины, замешательства? Трудно сказать.

Конечно, никто не мог серьезно отнестись к обвинению. Тут было полным-полно другой чепухи, такой притянутой за уши. К примеру, та очаровательная девушка — голос обвинил ее в том, что она утопила ребенка! Идиотизм! Просто какой-то сумасшедший городит всякую чепуху! Эмили Брент тоже она ведь племянница старого Тома Брента из полка. Голос обвинил ее в убийстве! Даже слепой бы сразу видел, что человека набожней ее не найти… из тех, кого с пасторами водой не разольешь.

Чертовски странное дело! Безумство какое-то.

Все время с тех пор, как они сюда прибыли… когда же это было? Черт подери, только сегодня днем! А кажется, уже столько времени прошло.

Он подумал: «Интересно, когда мы отсюда уедем?

Конечно, завтра, когда придет катер с материка».

Забавно, в эту самую минуту он не захотел уезжать с острова… Возвращаться на материк, назад в свой маленький дом, назад ко всем заботам и тревогам. В открытое окно вливался шум волн, бьющихся о скалы, — теперь он стал немного громче, чем был вчера. И ветер тоже крепчал. Он подумал: «Мирный звук. Мирное место… Место, полное покоя…»

Он подумал: «В острове самое лучшее то, что, попав на него, идти больше некуда… на острове конец всему…»

И неожиданно он понял, что не хочет уезжать с острова.

Вера Клэйторн лежала в постели. Она не спала. Ее глаза уставились в потолок.

Лампа рядом с кроватью была включена. Темнота ее пугала.

Она думала:

«Хьюго… Хьюго… почему сегодня я чувствую, что ты совсем рядом?.. Где-то близко-близко…

Где он в самом деле? Не знаю. И никогда не узнаю. Он просто ушел… навсегда… из моей жизни».

Не стоит пытаться не думать о Хьюго. Он был рядом. Она должна о нем думать… вспоминать…

Корнуэлл…

Черные скалы — гладкий желтый песок. Миссис Хамилтон, коренастая добродушная крепышка. Сирилл, всегда хнычущий, дергает ее за руку.

— Я хочу поплыть к той скале, мисс Клэйторн. Почему я не могу поплыть к той скале?

Поднимает голову… встречает взгляд Хьюго, который пристально наблюдает за ней. Вечером Сирилла уложили спать.

— Пойдемте прогуляемся, мисс Клэйторн.

— Я не против.

Приличная прогулка по пляжу. Лунный свет, мягкий воздух Атлантики. И потом руки Хьюго, заключившие ее в объятья.

— Я люблю вас. Я люблю вас. Вы знаете, что я люблю вас, Вера?

Да, она знала.

(Или думала, что знала.)

— Я не могу попросить вас выйти за меня замуж. У меня нет ни пенни. Я могу лишь содержать себя. Знаете, странно, целых три месяца у меня был шанс стать богатым человеком. Сирилл родился через три месяца после смерти Мориса. Если бы он был девочкой.

Если бы ребенок был девочкой, Хьюго получил бы все. Он признал, что испытал разочарование.

— Конечно, я не должен был строить планов. Но все равно было тяжело. О, что ж, удача есть удача! Сирилл — милый ребенок. Я ужасно его люблю.

И он действительно его любил. Всегда готов был поиграть со своим маленьким племянником, позабавить его. Хьюго по природе был совсем не враждебным человеком.

Сирилл был не очень здоровым. Хилый ребенок, невыносливый. Вполне возможно, что он не дожил бы до зрелости…

И тогда?..

— Мисс Клэйторн, почему я не могу поплыть к той скале?

Раздражающее писклявое бормотанье.

— Они слишком далеко, Сирилл..

— Но, мисс Клэйторн…

Вера встала. Она подошла к туалетному столику и проглотила три таблетки аспирина.

Она подумала:

«Хорошо бы иметь настоящее снотворное.

Если бы я решила покончить с собой, то приняла бы смертельную дозу веронала, или чего-то в этом роде, не цианид».

Она поежилась, вспомнив перекошенное пурпурное лицо Энтони Марстона.

Проходя мимо камина, она взглянула на обрамленные вирши.

Она подумала:

«Ужасно… прямо как сегодня вечером…»

Почему Энтони Марстон захотел умереть?

Она не хотела умирать.

Она не могла себе представить, как можно хотеть умереть…

Смерть была предназначена другим…

Доктор Армстронг видел сон…

В операционной было очень жарко…

Ну не слишком ли они натопили? Пот струился по его лицу. Руки были влажные и липкие. Трудно твердо держать скальпель…

Какой он был острый…

Легко убить таким ножом. И, конечно, он совершал убийство…

Тело женщины было тугим. Оно должно было быть большим и громоздким. А было тощим и хрупким. И лицо было спрятано.

Кого он должен убить?

Он не мог вспомнить. Но должен же он знать! Может быть, спросить сестру?

Сестра наблюдала за ним. Нет, он не мог ее спросить. Она подозревала, он видел, что она подозревала.

Но кто же на операционном столе?

Не надо было так покрывать лицо…

Если бы только он мог видеть лицо…

А! Вот так лучше. Молодой практикант убрал платок.

Ну, конечно, Эмили Брент. Он должен убить Эмили Брент. Какие злобные у нее глаза! Ее губы движутся. Что она говорит?

«В расцвете жизни нас подстерегает смерть…»

А сейчас она смеялась. Нет, сестра, не кладите снова носовой платок. Я должен видеть. Я должен дать наркоз. Где эфир? Я должен был захватать с собой эфир. Что вы сделали с эфиром, сестра? Chateau Neuf du Pape[23]) Да, тоже пойдет. Уберите носовой платок, сестра.

Конечно. Я все время это знал! Это Энтони Марстон! Его лицо пурпурное и перекошенное. Но он не мертв — он смеется. Говорю вам, он смеется! Он раскачивает операционный стол.

Осторожней, осторожней. Сестра, держите его… держите стол…

Неожиданно вздрогнув, доктор Армстронг проснулся. Было утро. Солнечный свет потоком вливался в комнату.