Ожидая, пока будут заняты места за длинным столом, Эллери думал о роли, которую собирался играть. Элрой-прокуратор — адвокат дьявола. (Если на то пошло, разве Сатана не был прокурором, обвиняя Иова?)[51] В Эдеме произошло жестокое убийство, и лидер общины с одобрения Совета поручил ему расследовать и предъявлять обвинение во имя правосудия.

Какой у них оставался выбор? В Квинане не было больше никого, обладающего знаниями в этой области.

И вновь в голове у Эллери мелькнула виноватая мысль, что ему следовало сообщить о преступлении властям. Но где были эти власти? Во всех аспектах, кроме географического, Квинан лежал за пределами границ Соединенных Штатов Америки.

«Королевские указы в Конноте не действуют», — гласила старая ирландская поговорка. Ни федеральные законы, ни законы штата никогда не действовали в Долине Квинана. А при отсутствии какой-либо власти народ не только имел право, но и был обязан временно установить собственную. И такая власть, существующая много десятилетий, могла даже не считаться временной. (Та часть Эллери, которая оставалась им самим, напоминала ему, что это всего лишь попытка оправдания, но другая часть, ставшая Элроем, одурманенная усталостью и печалью, не принимала это во внимание.)

В одном Эллери и Элрой были уверены. Это не инсценировка суда, не Звездная палата[52] и не толпа линчевателей, а справедливый суд, чей пристав собирался говорить.

Управляющий поднялся с места.

— Мы собрались здесь, — заговорил он сухим, лишенным модуляций голосом, — чтобы заседать в суде согласно законам и обычаям Квинана.

После чего он вновь сел.

Опять воцарилась тишина.

Эллери ожидал вопросов, возражений — чего-то, на чем он мог бы построить вступительную речь. Не пытались ли они своим молчанием воспрепятствовать ему в выполнении ими же возложенной на него задачи? Пассивное сопротивление? Несмотря на усталость, он почувствовал досаду. К чему задержки? Нежелание смотреть в лицо фактам не может их опровергнуть.

Постепенно Эллери начал чувствовать сходство происходящего с мертвой тишиной на собрании квакеров, безмолвной молитвой в ортодоксальной синагоге или ожиданием паствы первых слов имама в мечети. Однако по длине молчание превосходило все упомянутые процедуры и стало таким напряженным, что он не мог различить даже малейшей дрожи ресниц или ноздрей. Казалось, все, наподобие йогов, впали в транс, от которого их могла пробудить только труба Страшного суда.

На миг Эллери почувствовал себя одним из галлов, ворвавшихся в Рим и с благоговейным страхом смотрящих на седобородых сенаторов, сидевших так спокойно, что варварам они казались полубогами или статуями...

Но Эллери пришел в себя, и ему открылась правда. Ибо покуда он стоял в этом безмолвном зале перед неподвижной группой, досада, беспокойство и сомнения улетучивались, а туманная пелена спадала с глаз. Эллери понял цель этого сосредоточенного молчания. Оно приносило в умы и сердца сидящих здесь мир и покой.

Управляющий снова поднялся, но странный взгляд Учителя оставался прикованным к лицу Эллери.

— Гость, — заговорил Управляющий совсем иным голосом — голосом человека, а не робота, — расскажи нам о том, что ты узнал и что, по-твоему, мы должны делать. А мы будем слушать, размышлять и судить.

Он опять занял свое место.

Эллери окинул спокойным взглядом фигуры сидящих вокруг стола. Позднее он осознал, что это спокойствие было самовнушением с целью если не рассеять, то замаскировать предельную усталость. Он ощущал иллюзорное тепло, которое испытывает человек, замерзающий до смерти.


* * *

— Убийство... — начал Эллери и тут же осекся.

Действительно ли среди слушателей пробежала дрожь при этом слове, никогда ранее не произносимом в преддверии святилища мира и любви, или ему это только показалось?

— Позвольте сначала объяснить вам, что такое «убийство», — вновь, заговорил Эллери. — В этой комнате недавно лишили жизни человека... — (в самом ли деле все покосились на то место на полу, где новая травяная циновка скрывала пролитую кровь, или же снова ему это почудилось?) — и этот человек не был обвинен ни в каком преступлении, не был судим, осужден и приговорен к смерти в соответствии с законом. Лишение человека жизни без санкции суда и должной процедуры именуется убийством. Кладовщик Сторикаи был убит.

Слушатели сидели молча и неподвижно.

— Прежде чем обвинить кого-либо в убийстве, необходимо продемонстрировать три фактора, связывающие это лицо с преступлением. Эти три фактора — возможность, средства и мотив. Возможностью, — Эллери поднял палец, — в случае смерти в результате физического нападения на жертву — является доказательство, что обвиняемый или подозреваемый присутствовал на месте преступления во время его совершения или что он мог там присутствовать. Под средствами, — он поднял второй палец — подразумевается доказательство, что обвиняемый или подозреваемый располагал орудием, которым было совершено убийство. Мотивом, — Эллери поднял третий палец, — служит доказательство того, что обвиняемый или подозреваемый имел причину желать смерти жертвы.

Он сделал паузу. По бесстрастным лицам слушателей было трудно судить, понимают ли они его.

— Сначала я попытаюсь доказать возможность, — продолжал Эллери. — Пусть Мельник подойдет и сядет на это место. — Он указал на табурет, который Преемник по его просьбе поставил возле места во главе стола.

Мельник поднялся и шагнул вперед. Это был крепкий, могучий и широкоплечий мужчина с рыжими бровями и бородой, испачканными мукой. Тяжело дыша, он опустился на табурет.

— Что произошло вчера, когда вы закончили помол? — обратился к нему Эллери.

Мельник потер руками виски, словно это были жернова, и ответил громким голосом человека, привыкшего перекрикивать поток воды, приводящий в движение мельничное колесо, и хлопанье крыльев ветряка:

— Я упаковал первую порцию новой муки в белый мешок, как велит обычай, взвалил его на плечо... — он неуклюже это продемонстрировал, — и понес в священный дом, чтобы Учитель благословил его.

— В котором часу это было?

В котором часу? Незадолго до четверти пятого. Откуда он знает? Потому что посмотрел на водяные часы, прежде чем покинуть мельницу.

— Отлично. Что вы сделали, когда принесли первый мешок новой муки к Дому Священного Собрания?

Мельник уставился на него:

— Позвонил в колокол — что же еще? Но ответа не было, поэтому я не мог войти. Так как Учителя не было здесь — иначе он бы подошел к двери, — я начал возвращаться на мельницу.

— Начали?

Мельник объяснил, что успел пройти только небольшое расстояние и свернуть к деревьям, когда услышал шаги и обернулся. Это был Кладовщик Сторикаи, спешащий к священному дому.

— Я собирался окликнуть его и предупредить, что Учитель не отвечает на звонок, но прежде, чем успел заговорить, Сторикаи подошел к двери, огляделся вокруг, как будто...

— Как будто не хотел, чтобы его заметили?

Мельник с благодарностью кивнул:

— Это так, Гость.

— Сторикаи видел вас?

— Не думаю. Я был в тени деревьев.

В тени... Желтоватые фитили тлели, и воск стекал по свечам, подобно слезам. Тени извивались на стенах помещения.

— И что же тогда сделал Сторикаи?

Мельник переводил взгляд с одного лица на другое. Его голос стал хриплым и дрожащим. Кладовщик совершил грех. Он открыл дверь священного дома, не позвонив в колокол, и вошел, не дожидаясь разрешения — фактически, когда Учителя не было в доме.

— Он совершил грех, — повторил Мельник.

— Благодарю вас, — сказал Эллери. Мельник тяжело поднялся и вернулся на свое место. — Водовоз?

Водовоз встал и шатнул вперед. Он был высоким, молодым и худощавым, его смуглое бородатое лицо, загорелые руки и одежда поблескивали от влаги. Его внешний облик напомнил Эллери саламандру.

— Вчера во второй половине дня, — ответил Водовоз на вопрос Эллери, — я начал чистить колодец напротив священного дома. Находясь в колодце, я слышал, как звонил колокол, и стал подниматься, чтобы попросить звонившего помочь мне вытянуть ведро. Но я поскользнулся и услышал, как этот человек — очевидно, это был Мельник — уходит. Потом я услышал, как подошел кто-то еще, высунул голову из колодца и увидел... — Он остановился, чтобы вытереть мокрый лоб влажной рукой.

— И что же вы увидели, Водовоз? — спросил Эллери.

— То, о чем говорил Мельник. Я увидел, как Сторикаи вошел в священный дом, не позвонив и не дожидаясь, пока его впустит Учитель.

Эллери посмотрел на патриарха. Казалось, старик не замечает никого и ничего. Его лицо выражало великое спокойствие, глаза, отражающие пламя свечей, словно сосредоточились на чем-то, находящемся за пределами каменных стен дома.

Подобное отсутствие интереса удивляло Эллери. Неужели Учитель равнодушен к цели этой беспрецедентной процедуры? Или же это была покорность судьбе?

— Водовоз, в котором часу вы видели Сторикаи, входящего без разрешения в Дом Священного Собрания?

— Около четверти пятого, Гость.

— Вы говорите так потому, что такое время назвал Мельник, или потому, что знаете его сами?

— Знаю сам, — спокойно ответил Водовоз, — по наклону тени в колодце.

— Можете вернуться на ваше место, Водовоз. — Подождав, пока «саламандра» скользнет назад на скамью, Эллери обратился к неподвижным фигурам за столом: — Итак, благодаря показаниям Мельника и Водовоза мы знаем, что Кладовщик вошел в священный дом в четверть пятого. Спустя сколько времени он был убит? Через пять минут. Я знаю это, так как на запястье Кладовщика были мои часы, которые я одолжил ему на время своего пребывания в Квинане. Эти часы разбились от удара молотком, когда Сторикаи поднял руку, защищаясь от убийцы.