Дэшилл Хэммет - Худой

— Но он не может так сделать, Ник.

— Может и сделает, — заверил я ее. — А если он еще откопал факты сокрытия тобой доказательств, то тогда берегись.

Она закусила нижнюю губу и спросила:

— Ты правду говоришь?

— Я говорю тебе, что точно произойдет, если только районные прокуроры не очень изменились с тех пор, как я работал сыщиком.

Она снова закусила губу.

— Я не хочу, чтобы его отпускали, — сказала она, — и самой мне неохота ввязываться ни в какие передряги. — Она посмотрела на меня. — Если ты мне врешь, Ник…

— А тут ничего нельзя поделать: или верить мне, или нет.

Она улыбнулась, поднесла руку к моему лицу, поцеловала меня в губы и встала.

— Ты такой пройдоха. А я тебе верю.

Она прошлась по комнате взад и вперед. Глаза ее сияли, лицо было приятно возбуждено.

— Я позову Гилда, — сказал я.

— Нет, подожди. Я хочу сначала узнать, что ты думаешь по этому поводу.

— Хорошо, только без фиглярства.

— Ты, конечно, боишься своей тени, — сказала она, — но на беспокойся, я не собираюсь хитрить.

Я сказал, что это замечательно, и попросил ее показать найденное доказательство.

— А то они беспокоиться начнут.

Она обошла кровать и подошла к шкафу, открыла дверцу, отодвинула в сторону одежду и засунула внутрь руку.

— Это интересно, — сказала она.

— Интересно? — Я встал. — Да это же сногсшибательно, Гилд по полу будет валяться. — Я пошел к двери.

— Не горячись, — сказала она. — Я нашла.

Она повернулась ко мне, держа в руке смятый носовой платок. Когда я подошел, она раскрыла платок, чтобы показать мн «небольшую цепочку, оборванную с одного конца, а другим концом прикрепленную к небольшому золотому ножу. Платок был женский, и на нем были бурые пятна.

— Ну и что? — спросил я.

— Она была в руке у нее. Я увидела ее, когда оставалась с ней одна. Я знаю, это цепь Клайда, поэтому взяла ее.

— Ты уверена, что это его цепь?

— Да! — сказала она нетерпеливо. — Смотри, у нее золотые, серебряные, медные звенья. Он сделал ее из первой партии металла, полученного в результате процесса плавления, который он изобрел. Любой, кто хоть мало-мальски знает его, может доказать это. Другой такой цепи быть не может. — Она передала мне нож, чтобы я посмотрел на буквы, выгравированные там, — «К. М. У.» — Это его инициалы. Я никогда не видела раньше ножа, но цепь я бы везде узнала, Клайд носил ее все время.

— Ты так хорошо знала эту цепь, что могла бы описать ее не глядя?

— Конечно.

— Это твой носовой платок?

— Да.

— И пятна на нем — это кровь?

— Да. Цепь была у нее в руке, я тебе говорила, и там была Кровь. — Она сердито посмотрела на меня. — Не… Ты так себя едешь, как будто ты мне не веришь.

— Не совсем так, — сказал я, — но я думаю, ты сейчас должна рассказать все, ничего не скрывая.

Она топнула ногой.

— Ты!.. — Она засмеялась, и вся злость сошла у нее с лица. — Ты можешь быть самым надоедливым человеком. Сейчас я правду говорю, Ник. Я рассказала тебе все как было.

— Надеюсь, что так. Как раз вовремя. Ты уверена в том, что Джулия не пришла в себя и ничего не сказала, когда ты оставалась наедине с ней?

— Ты опять хочешь свести меня с ума. Конечно, я уверена.

— Хорошо, — сказал я. — Подожди здесь. Я приведу Гилда, но, если ты скажешь ему, что цепь была у Джулии в руке и она была еще не мертва, у него возникнет вопрос, а не пришлось ли лбе приложить немного силы, чтобы отнять ее.

Она широко раскрыла глаза:

— Что мне ему сказать?

Я вышел и закрыл дверь.

Нора, выглядевшая немного сонной, развлекала Гилда и Энди в гостиной. Детей Уайнента видно не было.

— Давай, — сказал я Гилду. — Иди в первую дверь налево. Я думаю, она созрела для тебя.

— Расколол ее? — спросил он.

Я кивнул головой.

— Что тебе удалось узнать?

— Посмотрим, что она скажет тебе, а затем сравним, — пред ложи л я.

— Хорошо. Пошли, Энди.

Они вышли.

— Где Дороти? — спросил я.

Нора зевнула.

— Я думала, что она с тобой и с матерью. Гилберт где-то здесь. Он был здесь всего несколько минут назад. Нам здесь долго еще нужно быть?

— Недолго.

Я пошел назад по коридору, мимо двери Мими, в другую спальню, дверь в которую была открыта, и заглянул. Там никого не было. Дверь напротив была закрыта. Я постучал. Раздался голос Дороти:

— В чем дело?

— Это Ник, — сказал я и вошел.

Она лежала на боку на кровати, одетая, только на ногах не было комнатных туфель. Гилберт сидел на кровати рядом с ней Губы у нее были слегка надуты, но, возможно, это оттого, что она плакала. Глаза у нее были красные. Она подняла голову и угрюмо посмотрела на меня.

— Ты все еще хочешь со мной поговорить? — спросил я.

Гилберт встал с кровати:

— Где мама?

— Разговаривает с полицией.

Он что-то сказал, что — я не разобрал, и вышел из комнаты Дороти вздрогнула.

— Он меня раздражает, — сказала она, а затем снова угрюмо посмотрела на меня. — Ты все еще хочешь поговорить со мной?

— Что заставило тебя так ко мне относиться?

— Ты ведешь себя глупо. — Я сел на место, где раньше сидел Гилберт. — Знаешь ли ты что-нибудь о ноже и цепочке, которые якобы нашла мать?

— Нет. А где?

— Что ты хотела мне сказать?

— Теперь ничего, — ответила она недовольно, — за исключением того, что ты можешь вытереть эту помаду со своих губ.

Я вытер ее. Она выхватила носовой платок из моих рук, свернула его, взяла коробок спичек со столика, стоящего с другой стороны кровати, зажгла спичку.

— Да вонять же будет неимоверно, — сказал я.

Она ответила:

— Мне все равно. — Но спичку задула. Я взял платок, подошел к окну, открыл его, выкинул платок, закрыл окно, пошел и сел на свое место на кровати.

— Если тебе от этого лучше…

— Что мама сказала обо мне?

— Она сказала, что ты влюбилась в меня.

Она резко села.

— Что ты сказал?

— Я сказал ей, что нравлюсь тебе с детских лет.

Ее нижняя губа задрожала.

— Ты считаешь, это так и есть?

— А что еще может быть?

— Я не знаю. — Она заплакала. — Надо мной все потешаются — и мама, и Гилберт, и Харрисон. Я…

Я обнял ее.

— Ну их к черту всех!

Через некоторое время она спросила:

— Мама любит тебя?

— Боже мой, нет! Она ненавидит мужчин больше любой другой женщины, у которой нет патологического отвращения.

— Но у нее всегда есть к тебе что-то…

— Да это плотское чувство. Не обманывай себя. Мими ненавидит мужчин — всех нас — очень сильно.

Она прекратила плакать. Сморщила лоб и сказала:

— Я не понимаю. Ты ненавидишь ее?

— Обычно нет.

— А сейчас?

— Я думаю нет. Она глупая, а считает себя очень умной, вот в чем беда, но я не думаю, что ненавижу ее.

— А я — да, — сказала Дороти.

— Ты сказала мне это на прошлой неделе. Я хотел тебя спросить: знала ли ты или видела Арта Нунхайма, о котором мы говорили в забегаловке?

Она недовольно посмотрела на меня.

— Ты просто хочешь сменить тему разговора?

— Я хочу знать. Ты знала его?

— Нет.

— О нем упоминалось в газетах, — напомнил я ей. — Это он рассказал полиции, что Морелли знал Джулию Вулф.

— Я не помню его имени, — сказала она. — Я не помню, чтобы я слышала о нем до вчерашнего вечера.

Я описал его.

— Видела когда-нибудь?

— Нет.

— Знаешь ли ты кого-либо из людей, которые были у Стадси. или что-нибудь о них?

— Нет, честно, Ник. Я бы рассказала тебе все, что знаю, что могло бы помочь.

— Не думая о том, кому это может повредить?

— Да, — сразу сказала она. — Что ты имеешь в виду?

— Ты хорошо знаешь, что я имею в виду.

Она закрыла лицо руками, слова ее едва были слышны:

— Я боюсь, Ник, я… — Она резко опустила руки, так как кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — сказал я.

Энди открыл дверь настолько, чтобы можно было просунуть голову. Он пытался скрыть любопытство, когда говорил:

— Лейтенант хочет видеть вас.

— Я сейчас приду, — пообещал я.

Он шире раскрыл дверь.

— Он ждет. — Он мне многозначительно моргнул, но при этом губы его искривились, и в результате получилось поразительное выражение лица.

— Я вернусь, — сказал я Дороти и пошел за ним.

Он закрыл за мной дверь и приставил свой рот к моему уху.

— Парень подслушивал, — прошептал он.

— Гилберт?

— Да. У него было время, чтобы убежать, когда он услыхал, как я иду, но он точно подслушивал.

— Это его слабость, — сказал я. — Как у вас дела с миссис Йоргенсон?

Он свернул губы трубочкой и громко выдохнул:

— Что за дама!

Мы вошли в комнату Мими. Она сидела в глубоком кресле у окна, очень довольная собой. Она весело улыбнулась мне и сказала:

— Моя душа теперь чиста. Я во всем призналась.

Гилд стоял у стола, вытирая платком лицо. На висках у него были еще видны капли пота, и лицо у него казалось постаревшим и усталым. Нож, цепочка и платок, в который они раньше были завернуты, лежали на столе.

— Кончили? — спросил я.

— Я не знаю, и это факт, — сказал он. Он повернулся к Мими, чтобы спросить ее: — Вы бы сказали, что мы кончили?

Мими засмеялась:

— Я представить не могу, о чем еще можно тут говорить.