Смотритель двигался уверенно. Быстрым лёгким шагом он подошёл к одной из больших витрин и, вынув из кармана ключ, отпер её. С верхней полки снял мумию, отнёс её на свободное место и бережно, точно она была хрустальная, положил на пол. Поставив возле неё свою лампу, сел, скрестив ноги по-турецки, и принялся разматывать своими длинными дрожащими пальцами бинты и пелены, в которые она была завёрнута. С треском отрывались друг от друга слои пропитанного ароматическими маслами льна, по залу поплыла густая волна благовоний, на мраморный пол сыпались кусочки ароматической древесины, цветы, пахучие травы.

Джон Ванситтарт-Смит понимал, что с этой мумии снимают пелены в первый раз. Процедура вызвала у него такой интерес, что он позабыл обо всём на свете. Сгорая от волнения, он высовывался из-за двери всё дальше и дальше, как птица. Когда же наконец голова, пролежавшая в погребальных пеленах четыре тысячи лет, освободилась от последнего слоя льна, ему едва удалось сдержать возглас изумления. На руки смотрителя хлынул водопад длинных чёрных блестящих волос. Следующий слой бинта освободил невысокий белый лоб и слегка изогнутые брови. Потом он увидел блестящие глаза, осенённые длинными пушистыми ресницами, и маленький точёный нос, и вот наконец взору открылись нежные пухлые губы и прелестно очерченный подбородок. Лицо было редкой красоты, в нём был единственный изъян – коричневое пятнышко неправильной формы в самой середине лба. Эта мумия была апофеозом искусства бальзамирования. Ванситтарт-Смит глядел на красавицу, не веря своим глазам, и от восхищения даже издал горлом как бы воркующий звук.

Если наш египтолог был потрясён, то что говорить о загадочном смотрителе. Воздев руки к небу, он разразился гневными, горькими словами, потом бросился на пол рядом с мумией, обнял её и стал целовать в губы и лоб.

Голос его прерывался от горя, мелкие бесчисленные морщины на лице дрожали, меняя очертания, но в блестящих глазах – учёный ясно видел это в свете лампы – не было слёз, казалось, то блестят не человеческие глаза, а сталь. Несколько минут смотритель лежал, глядя на прекрасную египтянку, шептал что-то скорбно и нежно, и по его лицу пробегала судорога непереносимого страдания. Но вдруг он улыбнулся, сказал что-то на неизвестном Смиту языке и легко вскочил на ноги с решительным видом человека, который отважился на дерзостный поступок.

В центре зала находилась большая круглая витрина, где размещена великолепная коллекция древнеегипетских перстней периода Среднего царства – наш учёный много о нём писал. Именно к этой витрине и подошёл смотритель, отпер её и раскрыл. Поставил лампу на выступ сбоку и возле лампы – маленький фаянсовый флакон, который вынул из кармана. Потом сгрёб с полки витрины пригоршню перстней и с чрезвычайно серьёзным, сосредоточенным выражением на лице принялся протирать их один за другим жидкостью, которая была во флаконе, и потом подносил близко к огню лампы. Первая партия его явно разочаровала, потому что он с отвращением швырнул перстни обратно на полку и взял порцию других.

Увидев массивный перстень с большим кристаллом горного хрусталя, он, как коршун, схватил его и в страшном волнении мазнул жидкостью из флакона. С уст его сорвался крик радости, он возбуждённо взмахнул руками и нечаянно опрокинул флакон – жидкость вылилась на пол, и струйка побежала прямо к ногам англичанина. Смотритель выхватил из-за пазухи красный носовой платок и, вытирая пол, двинулся за струйкой в угол, где и оказался лицом к лицу с наблюдавшим за ним англичанином.

– Ради бога, простите меня, – проговорил Джон Ванситтарт-Смит со всей любезностью, на какую только был способен, – я попал в абсурднейшее положение: заснул в кресле за этой дверью.

– Это что же, вы подсматривали за мной? – спросил смотритель по-английски, и его мертвенное лицо исказилось от ненависти.

Учёный был человек правдивый.

– Не буду скрывать, – сказал он, – я оказался свидетелем ваших действий, и они чрезвычайно меня заинтриговали.

Смотритель вынул из-за пазухи кинжал с длинным лезвием и богато украшенной рукояткой.

– Ваша жизнь висела на волоске, – произнёс он, – если бы я увидел вас десять минут назад, этот кинжал пронзил бы ваше сердце. Но я убью вас и сейчас, если вы только попытаетесь схватить меня или каким-нибудь образом помешать мне.

– У меня нет ни малейшего желания мешать вам, – ответил учёный. – Я оказался здесь по чистой случайности. И прошу вас лишь об одном: выпустите меня через какой-нибудь боковой выход, я буду бесконечно благодарен вам за эту любезность. – Он говорил чрезвычайно учтиво, потому что смотритель по-прежнему прижимал кончик лезвия к ладони левой руки, как бы проверяя, достаточно ли кинжал острый, и лицо его сохраняло всё то же грозное выражение.

– Если бы я знал… – проговорил он. – Впрочем, не всё ли равно? Кто вы?

Англичанин назвал своё имя.

– Ванситтарт-Смит, – повторил смотритель. – Вы что же, тот самый Ванситтарт-Смит, который сделал в Лондоне сообщение о текстах Эль-Каба? Я его пролистал. То, что вы там понаписали, свидетельствует о вашем глубоком невежестве.

– Как вы смеете, сэр! – вскричал египтолог.

– Однако вы ещё приличнее прочих, те и вовсе профаны с непомерным самомнением. Разгадка нашей жизни в Древнем Египте не в текстах и не в памятниках, которым вы придаёте такое огромное значение, а в нашей тщательно хранимой от других народов философии и в наших мистических знаниях, о которых вы, по сути, ничего не пишете.

– Наша жизнь в Древнем Египте! – изумлённо повторил учёный и вдруг воскликнул: – Боже мой, что с мумией? Что с её лицом?

Таинственный смотритель быстро повернул лампу в сторону женщины, умершей четыре тысячи лет назад, и скорбно застонал. Действие воздуха погубило весь труд искусного бальзамировщика. Кожа обратилась в прах, глаза провалились, губы обесцветились и истлели, обнажив жёлтые зубы, только коричневое пятно на лбу осталось – единственное подтверждение, что всего несколько минут назад здесь лежала голова прекраснейшей юной женщины.

Смотритель заломил руки от ужаса и горя. Потом усилием воли овладел собой и снова устремил тяжёлый взгляд на англичанина.

– Что ж, пусть, мне всё равно, – сказал он срывающимся голосом. – Теперь ничто не имеет значения. Я пришёл сюда выполнить то, что задумал. И выполню. Всё остальное для меня просто не существует. Я искал – и нашёл. Древнее проклятие разрушено. Наконец-то я могу соединиться с ней. Разве важно, как выглядит её мёртвая оболочка, важно то, что по ту сторону завесы меня ждёт её живая душа!

– Что вы такое говорите? Это же бог весть какая несообразность, – возразил Ванситтарт-Смит. Он уже почти не сомневался, что перед ним – сумасшедший.

– Время не ждёт, мне пора, – продолжал тот. – Настал миг, которого я ждал столько нескончаемых лет. Но сначала я должен выпустить вас. Идёмте.

Взяв лампу, он двинулся прочь от разорённой витрины и быстро повёл учёного по длинной анфиладе египетских, ассирийских и персидских залов. В конце последнего он толкнул маленькую дверь в стене, и они стали спускаться по каменной винтовой лестнице. В лицо Ванситтарту-Смиту дохнул холодный ночной воздух. Против него оказалась дверь, которая, по всей видимости, выходила на улицу. Справа от него была ещё одна дверь, неплотно закрытая, и сквозь щель пробивалась полоска жёлтого света.

– Сюда! – властно бросил смотритель.

Ванситтарт-Смит стоял в нерешительности. Он-то надеялся, что ночное приключение закончилось. Но любопытство пересилило. Разве мог он уйти, не узнав, что означает эта более чем странная история, и потому последовал за своим загадочным спутником в освещённое помещение.

Это оказалась маленькая комнатка, какие отводят консьержкам. В камине жарко пылали дрова. У стены стояла раскладная кровать, по другую сторону камина – простое деревянное кресло, посередине комнаты круглый стол с остатками еды. Гость оглядел комнату: все предметы до последней мелочи поражали необычностью формы, и все старинные. Ванситтарт-Смит пришёл в величайшее волнение и восторг. Подсвечники, вазы на каминной полке, каминные щипцы, украшения на стенах наводили на мысль о глубокой древности. Суровый его спутник с тяжёлым взглядом сел на край кровати, а гостю указал на кресло.

– Может быть, это Судьба так распорядилась, – заговорил он всё так же по-английски, и надо сказать, что владел он этим языком безупречно. – Может быть, ей угодно, чтобы я открыл свою тайну и предостерёг дерзостных смертных, которые восстают против мудрости Природы. Я открою эту тайну вам. Можете делать с ней всё, что хотите. С вами говорит человек, готовый перешагнуть порог другого мира.


– Я, как вы тогда догадались, – египтянин, но принадлежу не к тому презренному племени рабов, которые сейчас прозябают в дельте Нила, – нет, в моих жилах течёт древняя кровь мужественного могучего народа, изгнавшего семитов, оттеснившего эфиопов в пустыни юга, построившего величественные пирамиды, дворцы и храмы, которым люди дивятся по сей день, не умея создать ничего подобного. Я появился на свет во время царствования Тутмоса Первого, за шестнадцать веков до рождения Христа. Вы отпрянули от меня. Подождите, скоро вы поймёте, что бояться меня не надо, ибо воистину я достоин жалости.

Многое интересовало меня, но больше всего меня волновала загадка жизни, ей я отдавал всё своё время, весь свой труд. Я глубоко заглянул в жизненное начало. Цель медицины состояла в том, чтобы излечить болезнь, когда она развилась. Я же считал, что можно найти средство, которое настолько укрепит организм, что он не поддастся никакой болезни, даже смерть будет бессильна против него. Не стану рассказывать вам о моих исследованиях – в том нет нужды. Да вы вряд ли и поймёте. Я проводил опыты на животных, на рабах, на самом себе. И вот наконец я получил вещество, которое, если ввести его в кровь, делает организм неуязвимым для старости, болезней, яда или кинжала убийцы. Правда, человек не обретает бессмертие, но может прожить несколько тысяч лет. Я испробовал раствор на кошке и потом травил её самыми сильными ядами. Кошка жива и по сей день, она по-прежнему в Нижнем Египте. Ничего таинственного или сверхъестественного в моём открытии не было. Просто я создал химическое соединение, его вполне можно повторить.