Я перечитал свои записи, где передан этот наш разговор, и нашёл там утверждение, что, покуда она проявляет своё влияние лишь вполсилы, субъект ещё сознаёт свои действия; но когда она прилагает полное усилие, то он уже ничего не помнит и не сознаёт.

А у меня как раз теперь и нет никаких воспоминаний или представлений о том, что я делал сегодня ночью…

Я готов поклясться, что спал всю ночь крепким сном в своей постели и что мне даже ничего не снилось.

И однако – вот пятна, которые недвусмысленно доказывают, что я оделся, вышел и даже пытался открыть окна в банке, после чего вернулся домой.

Видел ли меня кто-нибудь?

Не исключено, что меня и видели за этим занятием. Может быть, даже шли за мной до самого дома.

О, каким адом стала моя жизнь! Я не знаю больше ни отдыха, ни покоя. Но скоро моему терпению придёт конец!


10 часов вечера. Я отчистил пижаму скипидаром. Думаю, меня всё-таки никто не видел.

Открыть окна я пытался с помощью своей отвёртки. Она оказалась вся перемазана краской, так что её мне тоже пришлось почистить.

Голова у меня болит так, словно сейчас разорвётся. Я принял пять гранул антипирина.

Если бы не Агата, я принял бы все пятьдесят, и всё было бы кончено.


3 мая. Три спокойных дня.

Эта адская ведьма играет со мной, словно кошка с мышкой: отпускает лишь затем, чтоб снова на меня прыгнуть.

Самый сильный страх овладевает мной, когда всё выглядит спокойным.

Здоровье моё в самом плачевном состоянии, равно как и облик: непрестанная икота и тик в левом глазу.

Я слышал, что Агата с матерью вернётся послезавтра.

Не знаю, радоваться мне этому или наоборот. В Лондоне они были в безопасности; но, попав сюда, могут оказаться втянутыми в липкую паутину, в которой я сейчас бьюсь один. И нужно, чтобы я им об этом сказал.

Я не могу жениться на Агате, поскольку не в состоянии отвечать за свои действия.

Да, мне необходимо им всё сказать, хотя это и грозит разрывом.

Сегодня вечером университетский бал, и я должен пойти туда. Но, видит Бог, я всего менее расположен к развлечениям. Однако нельзя, чтобы обо мне сказали, будто я уже не в состоянии показываться на людях.

Если же меня там увидят, если я смогу немного поговорить со своими коллегами, то тем самым я как бы докажу, что лишать меня кафедры было несправедливо.


11.30 вечера. Я был на балу.

Мы пришли туда вместе с Чарльзом Сэдлером, но ушёл я раньше него.

Во всяком случае, я дождусь его возвращения: в последнее время я стал бояться засыпать ночью – что-то ещё я выкину во время сна?

Сэдлер – весёлый и практичный парень, разговор с ним укрепит мои нервы.

В общем и целом вечер удался на славу.

Я беседовал со всеми сколько-нибудь влиятельными людьми, и мне кажется, доказал им, что место моё ещё не вакантно.

Мерзавка также была на балу. Она, конечно, не могла танцевать и сидела вместе с миссис Вильсон.

Не единожды взгляд её устремлялся в мою сторону. Но, оглядывая зал, я меньше всего обращал на это внимание.

Один раз, когда я сидел к ней боком и краем глаза наблюдал за нею, я заметил, что взгляд её обращён на кого-то ещё.

Посмотрев в том же направлении, я увидел, что это был Сэдлер, танцевавший тогда с младшей из мисс Тэрстон.

Глядя на девушку, с которою он вальсировал, становится понятным, как он должен быть счастлив, что, в отличие от меня, ускользнул из лап этой негодяйки. То-то обидно: он даже не знает, от чего спасся!

Кажется, его шаги раздаются на улице. Пойду спущусь, приглашу к себе. Если он захочет…


4 мая. И зачем я только прошлой ночью вышел из дому? Собственно, я даже не помню, выходил ли я и что было после. Но вместе с тем не помню и того, когда лёг спать.

Проснувшись утром, я обнаружил, что правая рука у меня распухла и отекла. Ума не приложу, где и как я разбил руку.

С другой стороны, после вчерашнего вечера я чувствую себя необыкновенно хорошо.

Не могу только никак понять, как случилось, что я не встретил Сэдлера, ведь мне так хотелось его видеть.

Боже мой, при одной только мысли… А ведь это возможно, это даже более чем вероятно… Неужели она опять втянула меня в какое-то грязное дело?

Спущусь к Сэдлеру и расспрошу его.


Полдень. Дела обстоят хуже некуда.

Моя жизнь теперь вовсе не стоит того, чтоб жить дальше. Но если я должен умереть, нужно хотя бы, чтоб умерла и она. Не могу же я в самом деле допустить, чтобы, пережив меня, она довела до безумия кого-нибудь ещё, как сделала со мной. Нет, терпение моё лопнуло.

Она превратила меня в загнанного зверя, в существо, опаснее которого на свете уже ничего не может быть. Бог свидетель, я и мухи не мог обидеть, а теперь, если только эта женщина когда-нибудь попадётся мне в руки – ей не быть живой!

Сегодня же увижусь с ней, и она узнает, чего от меня ждать.

Спустившись к Сэдлеру, я был немало удивлён, застав его в кровати.

Едва я вошёл, он приподнялся на постели и повернул ко мне лицо, вид которого меня совершенно потряс.

– Ох, Сэдлер! – вырвалось у меня. – Что с вами случилось?

Внутри меня словно что-то оборвалось, когда слова слетели с моих губ.

– Джилрой, – ответил он, еле шевеля разбитыми губами, – вот уже несколько недель я задаюсь вопросом, не сумасшедший ли вы. Теперь у меня не осталось ни малейших сомнений. Более того, я уверен: вы – опасный сумасшедший. Не опасайся я скандала, способного повредить репутации колледжа, вы сейчас были бы уже в руках полиции.

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул я.

– Вот что я хочу сказать: вчера вечером, как только я открыл дверь, вы набросились на меня, дважды ударили кулаком по лицу, повалили наземь и принялись пинать ногами, а затем, почти без чувств, оставили меня лежать на улице. Посмотрите на свою руку! Она обличает вас.

Да, это была сущая правда: рука у меня, от самого запястья, распухла и вздулась, словно нанеся удар страшной силы.

Что же делать?

Хотя он и убеждён в моём сумасшествии, мне необходимо было рассказать ему всё.

Я сел возле его кровати и изложил ему историю своих мучений с самого начала.

Да, я рассказал ему всё, рассказал в таких выражениях, пыл которых победил бы неверие самого закоренелого скептика. Во время рассказа руки у меня дрожали.

– Она презирает и вас, и меня! – воскликнул я. – Вчера вечером она отомстила сразу нам обоим. Она не могла не видеть, как я ушёл с бала, и вас, я знаю, она также видела. Ей известно, сколько времени вам понадобится, чтобы вернуться к себе. И тогда-то она и пустила в ход всю свою преступную волю. О, раны, нанесённые вашему лицу, – сущая малость в сравнении с теми, что нанесены моей душе.

Мой рассказ потряс его. Правда моих слов была неоспоримой.

– Да, да, – в задумчивости проговорил он. – Она видела, как я покинул зал. Я знаю, она способна на такое. Но возможно ли, чтобы она впрямь довела вас до этого? Невероятно! И что вы собираетесь теперь делать?

– Положить этому конец! – вскричал я. – Я доведён до последней крайности. Сегодня я только честно предупрежу её, но в следующий раз говорить не стану, а буду действовать.

– Не действуйте опрометчиво, – предупредил он.

– Опрометчиво? – вырвалось у меня. – Опрометчиво для меня теперь только одно: медлить хотя бы минуту!

Выпалив это, я бросился вон из комнаты.

И вот я на пороге события, которое может перевернуть всю мою жизнь.

Примусь за дело сейчас же.

Сегодня я добился серьёзного результата: хотя бы одного человека мне удалось убедить в реальности чудовищных козней, жертвой которых я стал.

И если случится худшее, то этот дневник покажет, до какой крайности я доведён.


Вечером. Когда я пришёл к Вильсону, меня немедленно провели, и я нашёл его в обществе мисс Пенклосы.

В течение получаса мне пришлось выслушивать его шумную болтовню по поводу недавнего исследования им действительной природы спиритических стуков. За всё это время ни негодяйка, ни я не проронили ни слова. Мы лишь неприязненно глядели друг на друга.

В её взгляде читалось злорадство. Она же в моём, думаю, читала ненависть и угрозу.

Я уже начал терять надежду, что мне удастся перемолвиться с ней хоть словом, когда Вильсона вдруг позвали и он покинул комнату. На несколько минут мы остались с глазу на глаз.

– Итак, профессор Джилрой, – сказала она с присущей ей горькой улыбкой, – или, вернее сказать, просто господин Джилрой, как поживает после бала ваш друг Чарльз Сэдлер?

– Чёртова ведьма! – прорычал я. – Сейчас я положу конец вашим фокусам! Хватит с меня. Выслушайте-ка лучше, что я вам скажу.

В два прыжка я пересёк комнату и грубо тряхнул её за плечо.

– Как есть Бог на небе, я клянусь, что если вы ещё хоть раз проделаете со мной одну из своих дьявольских козней, то поплатитесь за это жизнью. Будь что будет, но я, право слово, лишу вас жизни! Я подошёл к пределу человеческого терпения.

– Наши счёты ещё не вполне улажены, – сказала она в запальчивости, не уступавшей моей. – Я умею любить, но умею и ненавидеть. У вас был выбор – и вы отпихнули мою любовь ногой! Так что теперь вам придётся отведать моей ненависти. Осталось приложить уже совсем небольшое усилие, и я покончу с вашим упрямством. И будьте уверены: я непременно с ним справлюсь! Мисс Марден, как я слышала, возвращается завтра.

– Какое вам до этого дело? – Я уже не владел собой. – Вы мараете её уже тем только, что смеете произносить её имя. Да если только вы попробуете вредить ей…

Она испугалась. Я видел это, хотя она и силилась выглядеть вызывающе. В моём уме она, несомненно, читала роковую мысль и пятилась от меня.

– Она должна быть счастлива, имея такого поклонничка, – прошипело чудовище, – мужчину, у которого хватает смелости угрожать одинокой и беззащитной женщине! Мне, видимо, следует поздравить мисс Марден с тем, что у неё есть такой галантный заступник!