Вот текст прочитанного мною письма:


«Моя бесконечно дорогая жена!

С тех пор как сэр Уильям поведал мне, как сильно ты больна и как опасно для твоего сердца любое потрясение, я никогда не обсуждал с тобой мои коммерческие дела. Но настало время, когда я не могу больше, невзирая на риск, воздерживаться от горькой правды. Дела мои сильно расстроились, и это обстоятельство вынуждает меня расстаться с тобой на короткое время, но я поступаю так в полной уверенности, что очень скоро мы увидимся вновь. Ты можешь твёрдо на это рассчитывать. Разлука наша пролетит быстро и незаметно, моя любимая, поэтому не позволяй ей отражаться на твоём настроении, а пуще того – на твоём здоровье, ибо о нём я беспокоюсь более всего на свете.

А теперь у меня есть одна просьба, и я заклинаю тебя всем, что связывает нас вместе, исполнить её в точности, как я прошу. В тёмной комнате, расположенной в конце коридора, выходящего в сад, той самой, что я использовал для занятий фотографией, имеются кое-какие вещи, которые я не хочу, чтобы кто-нибудь видел. Чтобы избавить тебя от мучительных раздумий, дорогая, позволь уверить раз и навсегда, что в ней не содержится ничего такого, чего я мог бы стыдиться. Тем не менее я не желаю, чтобы ты или Феликс входили в эту комнату. Она заперта на ключ, и я призываю вас сразу по получении этого послания поставить печать на замочную скважину и больше ничего не трогать. Не продавайте дом и не сдавайте внаём, так как в обоих случаях мой секрет будет обнаружен. Пока ты или Феликс остаётесь в доме, я буду знать, что мои пожелания выполняются. Как только Феликсу исполнится двадцать один год, он получит право войти в комнату, но ни днём ранее.

А сейчас я прощаюсь с тобой, моя бесценная супруга. Во время нашей краткой разлуки ты можешь пользоваться услугами и советами мистера Персивела по поводу любой возникшей проблемы. Я ему полностью доверяю. Мне ужасно тяжело покидать Феликса и тебя даже на короткое время, но выбора, к сожалению, у меня нет.

Твой вечно любящий супруг,

Станислав Стэннифорд.4 июня 1887».

– Разумеется, все эти предметы касаются исключительно нашего семейства и носят частный характер, – извиняющимся тоном заговорил мой собеседник, – поэтому мне хотелось бы, чтобы вы рассматривали их с чисто профессиональной точки зрения. Я столько лет мечтал поговорить об этом.

– Польщён вашим доверием и должен отметить, что чрезвычайно заинтересован изложенными фактами, – ответил я.

– Мой отец отличался почти маниакальным пристрастием к правдивости и в этом отношении всегда был скрупулёзен до педантичности. Если он написал, что надеется в ближайшем будущем снова встретиться с матерью, а в тёмной комнате не имеется ничего постыдного, вы можете смело принять его слова на веру.

– Что же тогда там может быть? – не сдержался я.

– Мы с матерью и представить не могли. Все пожелания отца были выполнены точь-в-точь, как он просил. Мы опечатали дверь, и с тех пор она так и стоит. Мать прожила ещё пять лет после исчезновения отца, несмотря на уверения врачей, что долго она не протянет. У неё было очень больное сердце. В течение первых нескольких месяцев она получила от отца два письма. На обоих стоял парижский штемпель, но не было обратного адреса. Оба были короткими и сходными по содержанию: скоро мы встретимся вновь и ни о чём не волнуйся. Потом наступило долгое молчание, тянувшееся до самой её смерти, а затем я получил письмо от отца, носившее столь личный характер, что вам я его показать не могу. В нём он умолял меня никогда не думать о нём плохо, давал множество полезных советов и сообщал, что запечатанная комната больше не имеет такого значения, как при жизни матери. Вместе с тем он писал, что её открытие по-прежнему может болезненно отразиться на других людях, поэтому, по его мнению, это действие следует отложить до достижения мной совершеннолетия, когда время сгладит и залечит былые раны. А до тех пор он поручил заботу о комнате мне, своему сыну. Теперь вы понимаете, почему я, будучи бедняком, не могу ни сдать, ни продать этот огромный дом?

– Вы могли бы заложить его.

– Это уже сделал мой отец.

– Весьма своеобразное состояние дел.

– Мать и я были принуждены постепенно распродать мебель и рассчитать слуг, и сегодня, как видите, я должен один ютиться в крохотной комнатушке. Но мне осталось всего два месяца.

– Что вы имеете в виду?

– Очень просто, через два месяца я достигну совершеннолетия. Первым делом я открою эту дверь, вторым избавлюсь от дома.

– Вы не задумывались, почему ваш отец не вернулся, когда положение со вложенными средствами выправилось?

– Полагаю, он уже был мёртв.

– Вы сказали, что он бежал за границу, будучи официально чист перед законом?

– Верно.

– Почему же он не взял с собой вашу мать?

– Не знаю.

– Для чего ему было скрывать свой адрес?

– Понятия не имею.

– Почему, наконец, он позволил любимой жене умереть и быть похоронённой без него? Почему он так и не вернулся?

– И этого я тоже не знаю.

– Мой дорогой сэр, – начал я, – позвольте говорить с вами с профессиональной откровенностью юриста. Должен сказать, что мне представляется совершенно неоспоримым следующее: отец ваш имел очень веские причины скрываться за границей, и если против него никаких доказательств найдено не было, он, вероятно, считал, что в будущем таковые могут обнаружиться, почему и не решался отдаться в руки правосудия. Мне этот вывод кажется очевидным, иначе как объяснить все имеющиеся в нашем распоряжении факты?

Мои логические рассуждения не очень понравились собеседнику.

– Вы не имели удовольствия знать моего отца, мистер Олдер, – сказал он ледяным тоном. – Хотя я был ещё мальчишкой, когда он покинул нас, для меня отец навсегда остался идеалом человека и джентльмена. Единственными его недостатками были обострённая чувствительность и бескорыстие. Одна только мысль, что кто-то по его вине потерял деньги, заставляла кровоточить его сердце. Честь свою отец ставил превыше всего, и любая теория, которая этого не учитывает, является ошибочной.

Мне понравилось, с каким жаром молодой человек защищает память отца, но факты всё же говорили о другом, да и трудно было ожидать от него непредвзятого отношения в сложившихся обстоятельствах.

– Я для вас человек посторонний и только высказал своё мнение, – сказал я. – А теперь я вынужден вас покинуть. Мне довольно далеко добираться домой, а время позднее. История ваша заинтересовала меня в высшей степени, и я буду рад, если вы позволите узнать продолжение.

– Оставьте мне вашу карточку, – сказал он.

Я так и сделал, пожелал ему доброй ночи и удалился.

Больше я ничего не слышал об этом деле и начал уже подозревать, что оно так и останется мимолётным эпизодом в моей жизни, подобно многим другим уйдя из поля зрения в небытие и оставив по себе лишь смутное ощущение надежды или разочарования. Но в один прекрасный день в мою контору на Эбчерч-лэйн принесли визитную карточку с именем мистера Дж. Г. Персивела, а вслед за карточкой клерк пригласил в кабинет и её владельца – невысокого худощавого мужчину лет пятидесяти с удивительно ясными глазами.

– Я полагаю, сэр, – начал он, – моё имя уже упоминалось в вашем присутствии моим юным другом Феликсом Стэннифордом?

– Да, конечно, я помню его, – поспешно ответил я.

– Насколько я могу судить, он сообщил вам определённые факты, касающиеся исчезновения моего прежнего хозяина, мистера Станислава Стэннифорда, а также существования некой запечатанной комнаты в его нынешней резиденции.

– Совершенно верно.

– Вы, кажется, выразили интерес к данному предмету?

– Да, меня это чрезвычайно заинтересовало.

– Вы осведомлены о том, что, согласно воле мистера Стэннифорда, мы имеем право открыть дверь в двадцать первый день рождения его сына?

– Я припоминаю.

– Сегодня этот день настал.

– Вы уже открыли комнату? – спросил я с живостью.

– Ещё нет, сэр, – серьёзным тоном ответил мистер Персивел. – У меня есть основания считать необходимым присутствие свидетелей в момент открытия. Вы – юрист и уже знакомы с основными фактами. Согласны ли вы присоединиться к нам?

– Безусловно!

– Днём вы заняты на службе, как и я. Вас устроит в девять часов вечера в доме Стэннифордов?

– Приду с большим удовольствием.

– Мы будем ожидать вас. До скорого свидания.

Он с достоинством поклонился и вышел.

В тот вечер я спешил на встречу, а голова моя шла кругом, устав от бесплодных попыток предугадать более или менее правдоподобную развязку тайны, которую нам предстояло раскрыть. Мистер Персивел и мой молодой знакомый ждали меня в маленькой комнате. Меня не удивили бледность и нервозность последнего, но я, признаться, был поражён, увидев, в каком сильнейшем возбуждении, несмотря на все старания скрыть его, находится низенький сухощавый служащий из Сити. Щёки его горели румянцем, руки беспрестанно двигались, а сам он и секунды не мог постоять на одном месте.

Стэннифорд тепло приветствовал меня и несколько раз выразил благодарность за мой приход.

– Ну а теперь, Персивел, – обратился он к своему компаньону, – я полагаю, что на нашем пути к разгадке больше не существует препятствий? Как же я буду рад, когда всё это закончится!

Бывший клерк поднял лампу и пошёл первым. В коридоре перед дверью он остановился. Рука его заметно дрожала, заставляя плясать то вверх, то вниз по голой стене отбрасываемое лампой световое пятно.

– Мистер Стэннифорд, – заговорил он срывающимся голосом, – я надеюсь, вы сумели подготовиться к возможному потрясению, ожидающему вас, когда печать будет сломана и дверь открыта.

– Да что там такое может быть, Персивел? Вы пытаетесь напугать меня!

– Нет, мистер Стэннифорд, я лишь желаю, чтобы вы были готовы… собрались с силами… не позволили себе… – Он облизывал пересохшие губы после каждой отрывистой фразы, и я внезапно осознал с полной отчётливостью – как если бы он сам мне об этом сказал, – что Персивел знает, чтó скрыто за опечатанной дверью и что это – в самом деле нечто ужасное.