Таким образом, странное его имя в конечном счете не слишком повредило ему. Само собой разумеется, что носить такое имя было не очень-то приятно, но, тем не менее, он все-таки выжил, и даже стал хорошим человеком и хорошим полицейским. Постоянные треволнения не нанесли ему невосполнимого ущерба, не считая, правда, того, что в свои 37 лет Мейер был уже совершенно лысым. Конечно, какой-нибудь знаток Фрейда мог был предположить, что облысение – это результат многолетней сублимации. Но откуда, черт побери, взяться таким интеллектуалам в дежурке для детективов полицейского участка и кому они там нужны?

Смирившись за долгие годы с тем, что ненависть к отцу все равно не изменит его имени, он снова пережил щемящее чувство утраты, позабыв на мгновенье о всех своих обидах, о том, что живет он со своим именем как с клеймом. Вспоминая отца, он попытался придать ему облик мягкого и приятного во всех отношениях человека.

Именно поэтому Мейер сейчас с таким терпением слушал, как Раскин восхваляет этого шута горохового, который по стечению обстоятельств оказался его отцом, но при этом в глубине души он не верил ни единому его слову.

– Нет, этот совсем не похож на человека, который решил подшутить над кем-то, – продолжал тем временем Раскин. – Вы что думаете, если бы речь шла о шутке, то я оказался бы тут? Что, у меня нет никаких других дел, кроме как сидеть сейчас тут у вас и трепаться о разных розыгрышах?

– В таком случае Дэйв, что же вы сами об этом думаете? Вы считаете, что этот человек и в самом деле собирается убить вас, если вы не освободите это помещение?

– Собирается убить меня? Кто вам мог сказать такую глупость? – Мейеру даже показалось, что Дэйв Раскин при этом заметно побледнел. – Убить? Меня?

– А разве он не говорил вам, что он собирается убить вас?

– Нет, он, конечно, говорил так, но...

– И разве не вы мне только что сказали, что не считаете его слова шуткой?

– Ну я, конечно, говорил, но...

– Значит, судя по всему, вы и в самом деле считаете, что он собирается убить вас, если вы не покинете это помещение. В противном случае вы сюда и не заглянули бы, разве не так?

– Конечно, не так! – раздраженно возразил Раскин. – Если послушать вас, то получается, что все это именно так. Но если вы хотите узнать мое мнение, то лично я считаю, что это совсем не так. Дэйв Раскин и не подумал бы приходить сюда, если бы он решил, что кто-то хочет убить его.

– В таком случае, зачем же вы пришли сюда, Дэйв?

– Потому что этот занюханный хохмач, эта чумная язва, этот подонок, который звонит ко мне по два-три раза на неделе, совершенно запугал моих девушек. У меня там три пуэрториканки, которые заняты на глажке, и работают они как в этом самом помещении на Калвер-авеню. И каждый раз, когда, позвонив, эта гнида не застает меня на месте, он кричит в трубку этим девчонкам: “Передайте вашему сукину сыну Раскину, что я убью его, если он не уберется из этого помещения!” Просто псих, понимаете? Но девушек моих он уже успел запугать до смерти. Они просто не в состоянии работать!

– Ну хорошо... Так что же, по-вашему, я должен сделать? – спросил Мейер.

– Выяснить, кто это такой. А потом прищучить его и заставить прекратить эти дурацкие звонки. А чего же еще я могу от вас добиваться? Он же постоянно грозит мне!

– Так, понятно. Но я не думаю, что в его действиях наберется достаточно оснований для возбуждения дела о вымогательстве, а в этом случае я не могу... Скажите, а этот тип не предпринимал никаких попыток привести в исполнение свою угрозу?

– А что же вы собираетесь делать? – спросил Раскин. – Сидеть себе спокойно и дожидаться, когда он и в самом деле убьет меня? Этого вы добиваетесь, да? А потом устроите мне красивые похороны?

– Но вы же сами сказали, что не воспринимаете всерьез его угроз.

– Что он убьет меня? Нет, так я не думаю. Ну, а предположим, что это так и будет, а, Мейер? Послушайте, ведь город просто кишит разными психами, и вы это знаете лучше меня, так или не так?

– Да, конечно.

– Вот и предположим теперь, что этот сумасшедший явится вдруг ко мне с ружьем там, или с ножом, или еще с чем-нибудь, и что тогда? Тогда я стану героем одного из тех дел, о которых пишут в газетах. Я буду одним из тех несчастных, которые идут в полицию, а им, как и полагается, говорят, чтобы они шли себе спокойно домой и ни о чем не беспокоились, да?

– Но, Дэйв...

– Что Дэйв? Что Дэйв?.. И какой я тебе Дэйв, если я помню, как ты барахтался в пеленках? Нет, вы только посмотрите: я прихожу сюда и говорю, что какой-то тип собирается убить меня. Он все время звонит мне и предупреждает об этом. Ведь такое у вас должно называться попыткой к совершению убийства, так?

– Нет, это не подпадает под категорию попытки к совершению убийства.

– Под попытку не подпадает, под вымогательство тоже не подпадает... А подо что же это тогда подпадает, хотел бы я знать?

– Скорее всего под хулиганство, – сказал Мейер. – Он употребляет оскорбительные выражения, грозит вам и ведет себя вызывающе. – Мейер на какое-то мгновение задумался. – А впрочем, не знаю, возможно, что действия его подпадают и под статью о вымогательстве. Ведь он пытается выселить вас из занимаемого вами помещения, прибегая для этого к угрозам, так ведь?

– Вот именно. Значит, вам остается только арестовать его, – констатировал Раскин.

– А кого именно? – спросил Мейер.

– Ну, того, кто мне постоянно звонит.

– Видите ли, мы ведь так с вами и не выяснили, кто же он такой, так ведь?

– Так нет ничего проще, – сказал Раскин. – Выясните, откуда он будет звонить в следующий раз.

– Внутри города это невозможно сделать, – ответил Мейер. – Здесь все линии автоматизированы.

– Так что же нам делать?

– Не знаю, – ответил Мейер. – Скажите, а он звонит вам в определенное время?

– До сих пор все звонки от него были в послеобеденное время. Примерно к концу рабочего дня, между четырьмя и пятью часами.

– Ну хорошо, – сказал Мейер. – Давайте сделаем так: по пути домой я загляну к вам сегодня же или завтра. И посижу у вас, подожду звонка. Может, что и выйдет, если тип этот не отказался, конечно, от своей идеи. А где находится это ваше заведение?

– На Калвер-авеню, в доме номер 1213, – сказал Раскин. – Вы его сразу увидите: в этом доме банк, а моя мастерская находится прямо над его конторой.

* * *

Играющие на улицах ребятишки то и дело вопили своими звонкими голосами: “С первым апреля!”, будучи в полном восторге от веселого праздника шуток и розыгрышей. Сегодня, как и в любой другой день, они носились по лужайкам и аллеям Гровер-парка, забирались на живописно разбросанные валуны, прятались за деревьями и кустами.

– Берегись, Фрэнки! Из-за камня на тебя тигр бросается! – крикнул один из них и, не дождавшись реакции товарища, завопил: – С первым апреля!

– Посмотри наверх, Джонни! На тебя орел пикирует! Орел! С первым апреля!

Они носились по негустой еще траве, и тут один из них скрылся в рощице стоявших особняком деревьев, и почти сразу же оттуда донесся его голос, испуганный и тревожный:

– Фрэнки! Тут кто-то мертвый лежит!

Однако на этот раз никто не выкрикнул “С первым апреля!”

Глава 2

Джентльмен, обнаруженный в Гровер-парке, был одет разве что в расчете на приближающуюся летнюю жару, а если выразиться точнее, то он был в достаточной степени для нее раздет, но это уж как посмотреть. Однако в любом случае вы не обнаружили бы на нем ничего, кроме ботинок черного цвета и белых носков, а наряд этот мало чем отличается от наготы, если говорить о человеке, который появляется в нем на улицах большого города. Впрочем, обстоятельство это не очень-то смущало джентльмена, как не тревожило его и определенное нарушение некоторых общепринятых норм. Дело в том, что джентльмен этот был мертв.

А вернее, если судить по беглому осмотру ран на его груди, он был убит выстрелом из охотничьего ружья с очень близкого расстояния. Лежал он на спине под деревьями, а вокруг него сгрудилась кучка экспертов, специалистов по делам о насильственной смерти. На их лицах отражалось отвращение, негодование, скука или безразличие, но в подавляющем большинстве – сочувствие. Карелла тоже был в числе этих полицейских и тоже рассматривал труп нагого мужчины. Прищуренные глаза Стива превратились в узенькие щелочки, хотя под деревьями почти не было солнца, а выражение лица было мрачным и злым, но с некоторым налетом неловкости. Он пристально смотрел на труп, а в голове у него все время вертелась навязчивая фраза: “Никто не должен стать жертвой убийства в апреле”. Одновременно с этим он автоматически отмечал про себя расположение ран на груди убитого, не преминув заметить одно большое входное отверстие, а вокруг него несколько более мелких сделанных отдельными картечинами, отклонившимися от направления основного заряда. Большая рана свидетельствовала о том, что выстрел был произведен с расстояния от одного до трех ярдов. Если бы выстрел был сделан с расстояния менее одного ярда, то рядом с отверстием было бы много следов, походящих на татуировку, а кожа вокруг была бы обожжена. А если бы стреляли с расстояния, превышающего три ярда, картечины успели бы уже разлететься в стороны, и следы их оставили бы так называемые “созвездия” на груди жертвы. Держа в памяти все эти данные наряду со многими прочими сведениями, Карелла спокойно и невозмутимо производил прикидки, в то время как другая часть его сознания детально анализировала ситуацию, рассматривая это тело, тело, которое когда-то было человеком и которое лежало сейчас перед ним в отвратительной наготе: просто какая-то груда мяса, туша, словом, нечто такое, что никак нельзя назвать человеком. У этой груды мяса была отнята кем-то жизнь и теперь в телесной оболочке не скрывалось ничего, кроме самой смерти. Карелла провел ладонью по лбу, хотя там не было и признаков пота.