И в самом деле это было что-то ужасное. Бабушка прожила в доме в Уимблдоне пятьдесят лет и, как истинная представительница поколения бережливых, никогда не выбрасывала то, что еще могло «пригодиться».

Громадные платяные шкафы и массивные комоды красного дерева, каждая полка и ящик в которых были доверху забиты аккуратно сложенными отрезами тканей и разными мелочами, припрятанными бабушкой в надежном месте и забытыми. Бесчисленные «остатки», обрезки шелка, и атласа, и ситца, и бумажных тканей. Дюжины проржавевших иголочных наборов «служанкам к Рождеству». Ветошь и обрывки платьев. Письма, и документы, и записные книжки, и вырезки из газет, и кулинарные рецепты. Сорок четыре подушечки для булавок и тридцать пять пар ножниц. Бесчисленные ящики, набитые нижним бельем из тончайшего полотна, совсем дырявым, но хранившимся из-за «искусной вышивки, милочка».

Печальнее всего обстояло дело с кладовкой (сохранившейся в памяти Силии с детства). Одолела бабушку кладовка. Сил забираться в ее глубины у бабушки уже не было. Поверх нетронутых запасов продуктов накапливались новые. Мука, пораженная жучком, рассыпающееся печенье, заплесневелые джемы, прокисшие консервированные фрукты — все это откапывали и выбрасывали, а бабушка сидела и плакала, горько сетуя на «скандальную расточительность». «Ведь наверняка же, Мириам, это можно было бы употребить на пудинг для служанок».

Бедная бабушка — такая способная, энергичная и бережливая хозяйка, побежденная старостью и подступающей слепотой, — вынуждена была сидеть и смотреть на свое публичное поражение…

Она билась не на жизнь, а на смерть за каждое свое сокровище, которое эта безжалостная молодежь хотела выбросить.

— Только не это коричневое бархатное! Это же мое коричневое бархатное! Мне его шила в Париже мадам Бонсеро. Такое французское! Как его надену, все, бывало, заглядывались.

— Но оно совсем выношено, дорогая, ворса почти не осталось. И все в дырах.

— Можно починить. Конечно же можно.

Бедная бабушка — старенькая, беззащитная, во власти молодых, ох уж эти молодые, которые только и знают, что твердить: «Выброси, это никуда не годится».

С самого рождения ее приучали ничего не выбрасывать. Пригодится когда-нибудь. А эти молодые… они ничего не понимают.

Молодые старались быть добрыми. Они настолько пошли ей навстречу, что с десяток допотопных сундуков забили обрезками тканей и старенькими, порченными молью мехами — таким барахлом, которое никогда и ни на что уже не сгодилось бы, но незачем лишний раз расстраивать старушку.

Бабушка заявила твердо, что сама будет паковать выцветшие фотографии старомодных джентльменов.

— Это, дорогуша, мистер Харри… и мистер Лорд… Мы такой красивой были парой, когда танцевали. Все это говорили.

Увы, бабушка! Стекла на фотографиях мистера Харри и мистера Лорда, когда их потом распаковали, оказались разбитыми вдребезги. А ведь когда-то бабушка славилась умением укладывать вещи: то, что она паковала, всегда прибывало в целости и сохранности.

Иной раз, думая, что никто не замечает, бабуля потихоньку подбирала кусочки отделки для платьев, лоскутки ажурного рюша, какие-то блестки, кружева, набивала ими свой вместительный карман и украдкой относила в один из огромных сундуков, что стояли в ее комнате и предназначены были для личных ее вещей.

Бедная бабуля! Переезд едва не убил ее — но все-таки не убил! У нее была воля к жизни. Именно воля к жизни погнала ее из дома, в котором она прожила столько лет. Немцам не удастся уморить ее голодом — и своими воздушными налетами они до нее не доберутся. Бабушка намеревалась жить и наслаждаться жизнью. Дожив до девяноста лет, понимаешь, какое необычайное удовольствие доставляет жизнь. Как раз это-то молодежи и невдомек! Послушать их — так любой старик почти что труп и уж конечно жалок. Молодежь, размышляла бабушка, вспоминая афоризм из своей юности, думает, что старики — глупцы, а старики-то знают, что глупа молодежь. Ее тетушка Кэролайн сказала это, когда ей было восемьдесят пять, и тетушка Кэролайн была права.

Словом, бабушка держалась невысокого мнения о современной молодежи. Выносливости — никакой. Взять грузчиков, которые мебель возят, — четверо здоровых молодых парней, а еще и просят, чтобы она вытащила ящики из комода.

— Наверх-то его втаскивали вместе с ящиками! — говорит бабушка.

— Видите ли, мэм, это же красное дерево. И в ящиках тяжелые вещи.

— Таким комод и был, когда его наверх втаскивали! Просто тогда мужчины были! А теперь все вы слабые. Из-за какой-то ерунды шум поднимают.

Грузчики ухмыльнулись и, поднатужившись, с трудом спустили комод вниз и отнесли в фургон.

— Так-то лучше, — с одобрением сказала бабушка, — вот видите, никогда не знаешь, на что способен, пока не попробуешь.

Вместе с другими вещами погрузили и тридцать здоровенных оплетенных бутылей с бабушкиной домашней наливкой. Доехало до места только двадцать восемь…

Возможно, ухмылявшиеся молодые люди так отомстили?

— Мужланы, — сказала бабушка, — вот кто они — мужланы. А еще говорили, будто непьющие. Наглость какая.

Однако она щедро дала им на чай, и, по правде говоря, не очень рассердилась. Как-никак, а это была ловкая похвала ее наливкам.

10

Когда бабушка устроилась на новом месте, нашли кухарку на замену Раунси, девушку двадцати восьми лет по Имени Мэри. Она была доброй и приветливой со стариками и без устали болтала с бабушкой о своем женихе и своей родне, страдавшей всевозможными недугами. Бабушка упивалась, как вурдалак, рассказами о больных ногах, варикозных венах и прочих хворях Мэриной родни. Она посылала им с нею бутылочки патентованных микстур и шали.

Силия опять стала подумывать о том, чтобы устроиться работать в госпитале, хотя бабушка решительно этой затее противилась и предрекала ужасные напасти, если Силия «переутомится».

Бабушка любила Силию. С таинственным видом она давала ей предостережения от всяких напастей и пятифунтовые банкноты. Это был один из главных жизненных принципов бабушки: «иметь под рукой» пятерочку.

Она вручила Силии пятьдесят фунтов пятифунтовыми банкнотами и наказала «держать при себе».

— Пусть даже муж не догадывается, что они у тебя есть. Откуда женщине знать, когда ей может понадобиться то, что отложено про черный день… Помни, милочка, мужчинам доверять не стоит. Каким бы приятным джентльмен ни был, верить ему нельзя — если только он не полная размазня и совсем ни на что не годится.

11

Переезд бабушки и связанные с ним хлопоты отвлекали Силию от дум о войне и Дермуте.

Но теперь, когда бабушка обосновалась на новом месте, Силию стала раздражать собственная бездеятельность.

Как удержать себя от мыслей о Дермуте — что с ним там?

С отчаяния она выдала замуж «девочек»: Изабелла вышла за богатого еврея, Элси — за путешественника.

Элла стала школьной учительницей. Она вышла за пожилого человека, в некотором смысле даже инвалида, которого очаровала болтовня молоденькой девушки. Этель и Энни вели хозяйство вместе. Вера вступила в романтический морганатический[232] союз с наследником престола, и оба трагически погибли в день свадьбы в автомобильной катастрофе.

Устройство свадеб, выбор подвенечных платьев, аранжировка траурной музыки для Веры — все это помогало Силии отключаться от реальной жизни.

Ей очень хотелось трудиться не покладая рук. Но тогда придется уехать… Как обойдутся без нее Мириам с бабушкой?

За бабушкой нужен был уход. Силия понимала, что не может бросить мать.

Но как раз Мириам и убеждала Силию уехать. Она прекрасно знала, что работа, тяжелая физическая работа как раз и помогла бы сейчас Силии.

Бабушка плакала, но Мириам стояла на своем.

— Силии надо уехать.

Однако Силии так и не пришлось работать.

Дермут был ранен в руку и отправлен домой, в госпиталь. Когда он выздоровел, его признали годным к службе в тылу и направили в Военное министерство. Они с Силией поженились.

Глава 10

Замужество

1

Представления Силии о замужней жизни были ограниченными до крайности.

«И жили они счастливо до конца своих дней» — вот что говорилось в ее любимых волшебных сказках и вот что значило для нее замужество. Она не видела впереди никаких трудностей, не представляла себе возможности кораблекрушения. Если люди любят друг друга, значит, они счастливы. Несчастливые браки, — а она, разумеется, знала, что таких немало, — бывают оттого, что люди друг друга не любят.

Ни характеристики, в духе Рабле, которыми награждала мужчин бабушка, ни предостережения матери (Силии они казались такими старомодными) о том, что мужчину надо держать в узде, ни написанные в реалистическом духе книдо, завершавшиеся несчастьями и ужасами, — все это не произвело на Силию ровным счетом никакого впечатления. Ей и в голову не приходило, что мужчины из бабушкиных разговоров — одной породы с Дермутом. Литературные персонажи оставались литературными персонажами, а предостережения Мириам казались Силии особенно забавными, потому что мамин брак был необычайно счастливым.

— Ты же знаешь, мамочка, что папа никогда ни на кого, кроме тебя, не смотрел.

— Не смотрел, потому что в молодости повеселился изрядно.

— По-моему, Дермут тебе не нравится, ты не веришь ему.

— Он очень мне нравится, — ответила Мириам. — Я считаю, что он очень хорош собой.

Силия засмеялась и сказала:

— Но за кого бы я ни вышла, все равно этот человек не будет для меня достаточно хорош — я же твой бесценный любименький ягненочек, твоя голубка, твоя тыквочка, — не будет, признавайся, а? Даже самый супермен из всех суперменов!