— «Не нравится мне все это… не нравится… Но ведь это эгоизм: я просто не хочу, чтобы она ушла от меня».

3

Трудности начались чуть ли не с первого дня. Давить на Мириам так, как он это позволял себе с Силией, Дермут не мог. Он сдерживался, потому что не хотел настраивать мать против себя, но даже намек на возражение злил его.

Он признал, что денег у него нет — всего восемьдесят фунтов в год сверх его жалованья. Но разозлился, когда Мириам спросила, как же они с Силией намереваются жить. Ответил, что у него еще не было времени об этом подумать. Уверен, что проживут как-нибудь — Силия не боится немножко побыть бедной. Когда Мириам заметила, что младшие офицеры обычно не женятся, он заметил с раздражением, что он таких порядков не заводил.

Силии он сказал с горечью:

— Кажется, твоя мать решила всё свести к деньгам.

Словно ребенок, которому не дают понравившуюся игрушку, он не хотел слушать никаких доводов разума.

Когда он уехал, Мириам пребывала в великом расстройстве. Она чувствовала, что помолвка будет тянуться долго, многие годы — без особых надежд на брак. Может, думала она, не надо допускать помолвки… Но она слишком любит Силию, чтобы причинить ей такую боль…

Силия сказала:

— Мама, я должна выйти замуж за Дермута. Должна. Другого я никогда не полюблю. Всё как-нибудь образуется — скажи, что да.

— Мне это кажется таким безнадежным, родная. Ни у тебя, ни у меня — ничего за душой. И он еще совсем мальчишка.

— Но когда-нибудь… если подождать…

— Может быть…

— Тебе он не нравится, мама. Почему?

— Очень нравится. Мне кажется, он очень хорош собой — очень хорош. Но невнимателен к другим…

Ночью Мириам не могла уснуть, прикидывая так и сяк мизерный доход, удастся ли выделить хоть какие-нибудь деньги Силии — пусть совсем немного? А если продать дом…

Аренду ей платить не надо — расходы на содержание дома сведены к минимуму. Отчаянно нужен ремонт, а сейчас на такие дома спроса почти совсем никакого.

Она не могла уснуть и беспокойно ворочалась. Как же помочь девочке в том, о чем она так мечтает?

4

Писать Питеру и ставить его в известность о случившемся было ужасно.

Письмо получилось неубедительное — ну, что она могла сказать в оправдание своего вероломства?

Когда пришел ответ, он был совершенно в духе Питера. Настолько в его духе, что Силия расплакалась.

Не вини себя, Силия (писал Питер). Вина здесь только моя. Это все пагубная моя привычка вечно откладывать на потом. Такие уж мы есть. Вот почему и опаздываем повсюду. Я хотел, как лучше — дать тебе возможность выйти замуж за человека богатого. А ты влюбилась в бедняка, еще более бедного, чем я.

Но дело, видимо, в том, что у него оказалось больше напора. Надо было ловить тебя на слове, когда ты готова была выйти за меня и уехать со мной сюда… Я был последним дураком. Я потерял тебя и сам виноват в этом. Он лучше меня — твой Дермут. Должно быть, он славный малый, иначе бы ты его не полюбила. Удачи вам с ним — всегда. И не переживай из-за меня. Это я должен плакать, а не ты… Я волосы готов на себе рвать, что оказался таким болваном.

Благослови тебя Бог, дорогая…

Милый Питер… милый, милый Питер… Она подумала: «Наверное, с Питером я была бы счастлива. Очень счастлива всю жизнь…»

Зато с Дермутом жизнь обещала быть увлекательным приключением!

5

Год, пока Силия была помолвлена, протекал весьма бурно. То она получала вдруг от Дермута письмо:

Теперь я понимаю — твоя мать была совершенно права. Мы слишком бедны, чтобы жениться. Я не должен был делать тебе предложение. Забудь обо мне как можно скорее.

А потом, двумя днями позже, он являлся на мотоцикле, у кого-то одолженном, обнимал заплаканную Силию и заявлял, что жить без нее не может. Что-то должно произойти.

А произошло то, что началась война[228].

6

Как и для многих, война грянула для Силии словно гром с ясного неба. Убийство эрцгерцога[229], запугивание войной в газетах — до ее сознания все это едва доходило.

И затем вдруг оказалось, что Германия и Россия уже по-настоящему воюют, а Бельгия оккупирована. И то, что казалось совершенно невероятным, становилось возможным.

Дермут писал:

Похоже, мы тоже будем воевать. Все говорят, что, если мы вступим в войну, к Рождеству все будет кончено. Они говорят, что я пессимист, но мне кажется, понадобится никак не меньше двух лет…

Затем и это свершилось — Англия вступила в войну…

Для Силии это значило только одно: Дермута могут убить…

Пришла телеграмма: он никак не может удрать, чтобы попрощаться, — не могли бы Силия с матерью приехать к нему?

Банки были закрыты, но у Мириам оказалось две пятифунтовые банкноты (бабушкино воспитание: «В сумке, милочка, всегда должна быть пятерочка»). Но кассир на станции банкноты принять отказался. Тогда они прошли через товарную станцию, перебрались через пути и залезли в вагон. Контролеры ходили один за другим: «Как, нет билетов? Нет, мэм, я не могу принять пятифунтовую банкноту…» И бесконечное записывание имени и адреса.

Дурной сон — реально не существовало ничего, кроме Дермута…

7

Дермут — в военной форме, на себя непохожий, какой-то дерганый и суетливый, с тревожным взглядом. Никто ничего не знает об этой войне — да с этой войны может вообще никто не вернуться… Новые средства уничтожения. Война в воздухе — никто же не знает, что это такое.

Силия и Дермут — словно два ребенка — припали друг к другу…

— Дай мне остаться в живых…

— Боже, пусть он вернется ко мне…

Все остальное не имело значения.

Томительное ожидание в первые недели. Почтовые открытки, нацарапанные бледным карандашом:

«Говорить, где мы, не разрешено. Все в порядке. Люблю».

Никто не знал, что происходило.

Первые списки убитых ввергли всех в шок.

Друзья. Мальчишки, с которыми ты танцевала, — убиты…

Но Дермут был невредим, только это и было важно. Для большинства женщин война — это судьба одного человека…

8

Прошла первая неделя томительного ожидания, вторая, — надо было заниматься чем-то и дома. Неподалеку от дома Силии Красный Крест разворачивал госпиталь, но, чтобы работать там, нужно было сдать экзамены по оказанию первой помощи и по уходу за больными. Рядом с бабушкиным домом открылись курсы, и Силия отправилась туда.

Глэдис, новая горничная, юная и хорошенькая, открыла ей дверь. Делами теперь заправляла она вместе с молодой кухаркой. Старенькой Сэры уже не было.

— Как поживаете, мисс?

— Очень хорошо. Где бабуля?

Хихиканье.

— Ее нет, мисс Силия.

— Нет?

Бабуля, которой в то время вот-вот должно было исполниться девяносто, особенно строго следила за тем, чтобы губительный свежий воздух не коснулся ее. А теперь бабуля ушла?

— Она отправилась в Офицерский магазин, мисс Силия. Сказала, что вернется к вашему приезду. Вот, кажется, и она.

Видавший виды экипаж подкатил к воротам. Опершись на руку извозчика, бабушка осторожно спустилась, ступив на здоровую ногу.

Твердой походкой она зашагала по дорожке к дому. Бабушка шла с бойким видом, — весьма даже бойким: стеклярус на ее накидке, переливаясь, сверкал под сентябрьским солнцем.

— Вот ты и здесь, Силия, голубушка.

Такое нежное старческое личико — словно сморщенный высохший лепесток розы. Бабушка очень любила Силию — и вязала Дермуту теплые носки, чтобы у того в окопах ноги были в тепле.

Но стоило ей взглянуть на Глэдис, и голос ее изменился. Бабушка находила все большее удовольствие в том, чтобы «гонять» прислугу (нынче они отлично научились о себе заботиться и вовсю раскатывают на велосипедах, даже если бабушке это и не нравится).

— Это почему бы, Глэдис, — резким голосом заявила бабушка, — не отправиться тебе к экипажу и не помочь человеку перетащить вещи? Да не забудь: не в кухню. Складывай в утренней комнате.

А в утренней комнате больше не властвовала бедняжка мисс Беннет.

Прямо у дверей свалили муку, печенье, десятки банок с сардинами, рис, тапиоку[230], саго[231]. Появился, осклабясь, извозчик, таща пять окороков. За ним следом вышагивала Глэдис, тоже с окороками. Всего шестнадцать сокровищ было загружено в кладовую.

— Может, мне и девяносто, — заметила бабушка (вообще-то ей столько еще не стукнуло, но она ждала этого, как события волнующего), — но я не позволю немцам уморить меня голодом!

Силия истерически расхохоталась.

Бабушка расплатилась с извозчиком, отвалив ему непомерные чаевые, и велела получше кормить лошадь.

— Слушаюсь, мэм, премного благодарен, мэм.

Он чуть приподнял цилиндр и, все еще ухмыляясь, уехал.

— Ну и денек выдался, — посетовала бабушка, развязывая ленты шляпки. Усталости в ней нисколько не было заметно, и время она явно провела чудесно. — В магазине было не протолкнуться, милочка.

Видимо, другие старушки тоже вывозили на извозчиках окорока.

9

В Красном Кресте Силии работать не довелось. Случилось несколько событий. Сначала расстроилось здоровье у Раунси и она уехала жить к брату, и кухней, ворча, занималась Грегг, не одобрявшая войну и тех дам, что берутся не за свое дело.

Потом бабушка написала Мириам письмо.

Дорогая Мириам!

Несколько лет назад ты предложила, чтобы я поселилась у тебя. В тот раз я отказалась, так как посчитала, что чересчур стара для переезда. Однако доктор Холт (такой умнейший человек — и большой любитель анекдотов — боюсь, жена не в состоянии оценить его по достоинству) говорит, что я слепну и ничем тут помочь нельзя. Такова Божья воля, и я смирилась, но мне вовсе не хотелось бы оставаться на милость «прислуги». О каких только прегрешениях не пишут в наши дни, и в последнее время я кое-чего стала недосчитываться. Будешь писать мне — об этом прошу ни слова: они могут вскрывать мои письма. Это я отправлю сама. Итак, я думаю, самое для меня лучшее — переехать к тебе. С моим доходом легче будет прожить. И не по душе мне эта затея, что Силия занимается домашней работой. Милой девочке надо беречь силы. Помнишь Эву, дочь миссис Пинчин? Такая же была бледненькая. Перетрудилась и теперь в санатории для нервнобольных в Швейцарии. Обязательно приезжайте с Силией и помогите мне с переездом. Боюсь, это будет что-то ужасное.