Агата Кристи - Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Он твердил упрямо, что она совсем еще девочка — ей всего девятнадцать — и надо еще подождать.

— Я чувствовал бы себя настоящей сволочью, ухватись я за тебя сейчас. Может, ты передумаешь — может, встретишь того, кто куда больше придется тебе по душе.

— Не передумаю — нет!

— Откуда тебе знать. Разве мало девушек, которые в девятнадцать лет кем-то увлекутся, а потом, к двадцати двум, удивляются, что они смогли в этом человеке найти. Подгонять тебя я не собираюсь. Тебе надо дать побольше времени — ты должна быть до конца уверена, что не совершаешь ошибки.

Побольше времени. Так Мейтланды и рассуждали: никогда не торопить события — впереди уйма времени. И поэтому опаздывали на поезда, на встречи, опаздывали к столу, а иной раз случалось им прозевать и что-нибудь поважнее.

С Мириам Питер говорит в таком же духе.

— Вы знаете, как я люблю Силию, — сказал он. — По-моему, вы это знали с самого начала. Поэтому и доверяли ее мне со спокойным сердцем. Я понимаю, что не за такого вам бы хотелось ее выдать..

Мириам перебила:

— Я хочу, чтобы она была счастлива. Думаю, с тобой она будет.

— Я бы жизни не пожалел, чтобы сделать ее счастливой, — вы это знаете. Но подгонять ее не хочу. Может, ей подвернется человек с деньгами и, если будет по душе.

— Не в одних деньгах счастье. Я и в самом деле надеялась, что Силии ни в чем не придется испытывать нужду. Но если вы любите друг друга — на жизнь у вас достаточно, только будьте бережливы.

— Для женщины такая жизнь — собачья. Да и от вас ее придется увезти.

— Если она тебя любит..

— Вот именно «если». Вы это понимаете. Надо, чтобы у Силии был выбор. Она еще совсем девочка и не знает, чего хочет. Через два года я вернусь в отпуск. Если чувства ее останутся прежними…

— Надеюсь, останутся.

— Знаете, она такая красивая. По-моему, она заслуживает лучшего. Партия я для нее никудышная.

— Незачем себя принижать, — решительно произнесла Мириам. — Женщины не любят этого.

— Наверное, вы правы.

Две недели, что Питер провел дома, они с Силией были очень счастливы. Два года пролетят незаметно.

— И обещаю быть тебе верной, Питер. Вернешься и увидишь, что я тебя жду.

— Вот этого, Силия, делать и не следует — не считай, что ты связана обещанием. Ты совершенно свободна.

— Я не хочу быть свободной.

— Все равно, ты свободна.

Она вдруг возмутилась:

— Если бы ты любил меня по-настоящему, то женился бы сейчас и увез с собой.

— Любовь моя, разве ты не понимаешь, что я не делаю этого как раз потому, что очень тебя люблю?

Глядя на расстроенное его лицо, она понимала, что — да, он любит ее, но той любовью, когда боишься прикоснуться к желанному сокровищу.

Через три недели Питер уплыл в Индию. А через год и три месяца Силия стала женой Дермута.

В жизнь Силии Питер входил постепенно, Дермут же буквально ворвался.

Он тоже был военным, но на этом сходство и кончалось: трудно представить себе людей, более разных, чем Дермут и Питер.

Силия встретила его на офицерском балу в Йорке, где была с четой Люков.

Когда ее познакомили с этим высоким молодым человеком с ярко-голубыми глазами, он попросил:

— Будьте добры, запишите меня на три танца.

Протанцевав два, он попросил еще три. Все ее танцы были расписаны. Тогда он сказал:

— Ерунда, выбросьте кого-нибудь.

Он взял у нее программку и вычеркнул три первых попавшихся имени.

— Готово, — сообщил он. — Не забудьте. Я подойду пораньше, чтобы вас вовремя перехватить.

Загорелый, высокий, с темными вьющимися волосами и голубыми, чуть раскосыми, как у фавна[227], глазами — метнет и тут же отведет взгляд. Держится решительно, с таким видом, что своего обязательно добьется — при любых обстоятельствах.

Когда бал подходил к концу, он полюбопытствовал, долго ли Силия намерена пробыть в этих краях. Она ответила, что уезжает завтра. Доводится ли ей бывать в Лондоне, поинтересовался он.

Она ответила, что в будущем месяце поедет погостить к бабушке. Дала ему адрес.

Он сказал:

— Может, и я буду тогда же в городе. Заеду вас проведать.

— Заезжайте — сказала Силия.

Но ни секунды не думала всерьез, что он заедет. Месяц — это так долго. Он налил ей лимонаду, и она его потягивала, и они болтали о жизни, и Дермут сказал, что если чего-то очень захочешь, то, на его взгляд, обязательно своего добьешься.

Силия чувствовала себя виноватой, что так получилось с обещанными танцами, — поступать подобным образом было не в ее привычках, — но почему-то ничего не могла поделать Такой уж он был, этот Дермут.

Будет жалко, если она никогда его больше не увидит.

Но, по правде говоря, она и думать о нем забыла, как вдруг однажды, переступив порог дома в Уимблдоне, она увидела, что бабушка, наклонившись в своем огромном кресле вперед, оживленно болтает с молодым человеком, лицо и уши которого полыхают от смущения.

— Надеюсь, вы меня еще помните, — промямлил Дермут.

С чего это он стал таким застенчивым?

Конечно, помню, заверила Силия, а бабушка, у которой молодые люди всегда находили сочувствие, пригласила его остаться поужинать, что он и сделал. После ужина они перешли в гостиную, и Силия для него спела.

Перед уходом он предложил план на завтра. У него есть билеты на дневной спектакль — не хочет ли Силия приехать в город и сходить с ним в театр? Когда обнаружилось, что он приглашает только Силию, бабушка засомневалась. По ее словам, матери Силии это может не понравиться. И все же молодой человек ухитрился уломать бабушку. Она сдалась, но наказала ему ни в коем случае никуда не водить Силию пить чай после театра. Пусть сразу же едет домой.

Так и решили, и Силия встретилась с ним на дневном спектакле, и ни один спектакль ей еще так не нравился, как этот, и чай они пили — в буфете на вокзале Виктории, ибо Дермут сказал, что пить чай на вокзале — не считается…

Он приезжал еще два раза, пока Силия гостила у бабушки.

На третий день после своего возвращения домой Силия пила чай у Мейтландов, когда ее позвали к телефону. Звонила мама:

— Родная, тебе просто непременно надо вернуться домой. Приехал на мотоциклете один из твоих знакомых молодых людей, а мне, ты знаешь, мучительно вести разговоры с молодыми людьми. Поскорее возвращайся и займись им сама.

Всю дорогу домой Силия гадала, кто бы это мог быть Он так невнятно, по словам мамы, пробормотал свое имя, что она не сумела разобрать.

Это оказался Дермут. Вид у него был отчаянный, решительный и несчастный, и, казалось, он был совершенно не в состоянии говорить с Силией, когда увидел ее. Он лишь сидел и, не глядя на нее, бормотал что-то невнятное.

Мотоциклет, по его словам, он взял у знакомых. Ему показалось, что было бы неплохо выбраться из Лондона и поездить несколько дней по окрестностям. Остановился он в гостинице. Завтра утром уезжает. А что, если им сначала пойти прогуляться?

В таком же состоянии он был и на другой день — молчаливый, несчастный, он избегал смотреть на Силию. Вдруг он сказал:

— Отпуск мой кончается, пора возвращаться в Йорк. Надо что-то решать. Я должен тебя видеть. Я хочу тебя видеть всегда — постоянно. Выходи за меня замуж.

Силия остановилась как вкопанная — она была потрясена. Она видела, что нравится Дермуту, но ей и в голову бы не пришло, что двадцатитрехлетний младший офицер вознамерится жениться.

Она сказала:

— Мне жаль… очень жаль… но я не могу… нет, не могу.

Как она, действительно, могла? Она же собиралась замуж за Питера. Она любит Питера. Да, по-прежнему любит, совсем как раньше, — но и Дермута она любит…

И она поняла, что больше всего на свете хочет стать женой Дермута.

— А мне все равно необходимо тебя видеть… Я, наверное, слишком поспешил с предложением… Я не мог ждать.

Силия сказала:

— Видишь ли, я обручена с другим…

Он взглянул на нее — один из этих его взглядов искоса — и сказал:

— Не важно. Откажись от него. Ты ведь любишь меня?

— По-моему, люблю.

Да, она любила Дермута больше всего на свете. Уж лучше быть несчастной с Дермутом, чем счастливой с кем-нибудь другим. Но зачем сразу думать о плохом? Почему с Дермутом она будет несчастна? Потому, что она не знает, что он за человек. Он для нее совсем чужой.

Запинаясь, Дермут произнес:

— Я… я… это прекрасно… мы сразу же поженимся — я не могу ждать…

Силия подумала: «Питер. Я не смогу обидеть Питера…»

Но она знала, что Дермут, не задумываясь, обидит сколько угодно Питеров, она знала также, что, как Дермут скажет, так она и сделает.

В первый раз Силия глядела ему в глаза, и взгляд его больше не ускальзывал и не убегал в сторону.

Глаза такие голубые…

Робко… нерешительно… они поцеловались.

Мириам отдыхала, лежа на диване у себя в комнате, когда вошла Силия. Достаточно было одного взгляда на лицо дочери, чтобы понять: произошло нечто из ряда вон выходящее. Молнией пронеслось в голове: «Тот молодой человек — не нравится он мне».

— Что случилось, родная? — спросила она.

— Мама, он хочет жениться на мне… и я хочу за него выйти, мама…

И бросилась к матери в объятия, уткнулась лицом ей в плечо.

А в мозгу Мириам, заглушая мучительное биение ее уставшего сердца, бешено застучала мысль: