Первое, что почувствовала Мириам, было облегчение. Ей никогда не нравился Джонни де Бэр — она никогда не доверяла ему полностью, хотя и не могла бы сказать, что именно вызывало у нее подозрения. Он был, вне всякого сомнения, увлечен Силией. Ничего скандального в его прошлом не было, к тому же Мириам выросла в убеждении, что из мужчины, который перебесился, получится лучший супруг.

А больше всего ее беспокоило собственное здоровье. Сердечные приступы, которые прежде случались редко, теперь участились. Из недомолвок, умолчаний и дипломатического языка врачей она сделала вывод, что она может и долго прожить — и внезапно умереть. А что тогда будет с Силией? Осталось так мало денег. Как мало, знала только Мириам.

Совсем… совсем мало.

Комментарий Дж. Л.

Напрашивается мысль: «Так почему же, если денег было так мало, Мириам не учила Силию какому-нибудь ремеслу?»

Но не думаю, чтобы такая мысль когда-либо приходила в голову Мириам. Она, мне кажется, была очень восприимчива к новым идеям и новым веяниям, но вряд ли она набрела именно на эту идею. А если бы даже и так, — не думаю, чтобы она с горячностью за нее ухватилась.

Надо полагать, она знала, сколь ранима Силия. Вы скажете, что девочку следовало бы воспитать иначе, но я не верю, что это возможно Как и все, кто живет, ориентируясь на внутреннее видение, Силия не поддавалась влиянию извне Когда дело касалось обыденных вещей, она становилась просто дурочкой.

Думаю, Мириам знала недостатки дочери. Думаю, что Подбором книг для Силии — Бальзака и других французских романистов — она преследовала некую цель. Французы — великие реалисты. Я думаю, она хотела, чтобы Силия воспринимала жизнь и человеческую натуру такими, какие они есть, — как нечто обыденное, чувствительное, прекрасное и неизменное, и трагическое, и в высшей степени забавное. В этом Мириам не преуспела, поскольку характер Силии был под стать ее внешности: она была холодна как скандинавка. Ей по вкусу были длинные саги[215] и эпические сказания о путешествиях и героях. Если в детстве она предпочитала волшебные сказки, то, когда выроста, читала в основном Метерлинка[216], Фиону Маклеод[217] и Йейтса[218] Читала она и другие книги, но они казались ей такими же ненастоящими, как практичному реалисту кажутся ненастоящими сказки и всякие фантастические истории.

Какими уродились, такие мы и есть. Какой-нибудь скандинавский предок обрел новое воплощение в Силии. Цветущая бабушка, веселый и компанейский Джон, живая, как ртуть, Мириам — через кого-то из них передалось ей то потаенное, что они, не догадываясь, носили в себе.

Интересно наблюдать, как из повествования Силии совсем исчезает ее брат. Но ведь Сирил наверняка часто приезжал домой — на праздники или в отпуск.

Сирил поступил на военную службу и отбыл служить в Индию до того, как Силия вышла в свет. Ни в ее жизни, ни в жизни Мириам брат никогда не занимал очень большого места. Он, подозреваю, был — с тех пор, как пошел служить в армию — причиной больших расходов. Потом он женился, оставил военную службу и уехал в Родезию[219], где стал фермером и постепенно ушел из жизни Силии.

Глава 8

Джим и Питер

1

И Мириам, и ее дочь верили в силу молитвы. Сначала Силия молилась добросовестно, с осознанием греха, потом молитвы ее стали умозрительными и суховатыми. Но она так никогда и не рассталась с детской своей привычкой молиться по каждому поводу. Входя в бальный зал, Силия непременно скажет тихонько: «О Господи, сделай так, чтобы я не стеснялась. Пожалуйста, Господи. И пусть шея у меня не покрывается пятнами». На званых ужинах взмолится: «Помоги мне придумать, Господи, о чем говорить, пожалуйста». Молилась она и о том, чтобы по-умному составить очередность партнеров и танцевать с теми, с кем ей хотелось. Молилась, чтобы не было дождя, когда они отправлялись на пикник.

Молитвы Мириам были более пылкими и дерзкими. Она вообще была женщиной смелой. Для своей любимицы она не просила, а требовала у Бога! Она молилась с таким пылом, с такою страстью, что не могла поверить, чтобы Господь не откликнулся. Хотя, возможно, многие из нас, говоря, что их молитвы остались без ответа, на самом деле имели в виду, что ответом было «Нет».

Мириам не была уверена, стало ли появление Джонни де Бэра ответом на ее молитву, но в том, что Джим Грант явился в ответ на ее мольбу, не сомневалась.

Джиму очень хотелось заняться фермерством, и родители отослали его на ферму, что была неподалеку от дома Мириам. Сделали они это сознательно, полагая, что та присмотрит за их мальчиком. И это поможет ему избежать беды.

В свои двадцать три года Джим выглядел почти так же, как и в тринадцать. То же славное скуластое лицо, круглые яркие синие глаза, та же добродушная и энергичная манера говорить. Та же ослепительная улыбка и та же привычка хохотать, закинув назад голову.

Джиму исполнилось двадцать три, и сердце его было не занято. Стояла весна. Он был сильным здоровым юношей и часто бывал в доме у Мириам, а Силия была молода; белокура и красива, и, так как от природы никуда не деться, он влюбился.

Для Силии это была еще одна дружба — вроде той, какую она водила с Питером Мейтландом, с той только разницей, что характер Джима был ей больше по душе. Она всегда считала Питера немного «размазней». У него не было честолюбия. А Джима честолюбие переполняло. Он был молод и к жизни относился очень серьезно. Фраза «жизнь реальна, жизнь серьезна»[220] могла быть сказана специально для таких, как Джим. Его желание заняться фермерством происходило вовсе не от любви к земле. Сельское хозяйство интересовало его с научно-практической точки зрения агрономный сектор Англии должен давать большую отдачу, чем сейчас. Нужна только наука и воля к победе. А силы воли Джиму было не занимать. У него об этом были даже книги, которые он давал читать Силии. Он очень любил давать другим читать книги. Его интересовали также теософия[221], биметаллизм[222], экономика, христианская наука[223].

Ему нравилась Силия, потому что она так внимательно его слушала. Она читала все книги, которые он ей давал, и умно о них высказывалась.

Если ухаживание Джонни де Бэра за Силией было следствием плотского влечения, то ухаживание Джима Гранта шло почти целиком от ума. На этом этапе развития своей карьеры он был поистине нашпигован серьезными идеями — почти до занудства. Силии же он нравился больше всего не тогда, когда глубокомысленно рассуждал об этике или о миссис Эдди, а когда, запрокинув голову, хохотал.

Объяснение Джонни де Бэра в любви застало Силию врасплох, но то, что Джим будет просить ее руки, она поняла раньше, чем он это сделал.

Иногда у Силии возникало чувство, что жизнь — это словно узор на ткани — ты то челноком вплетаешься в нее, то выныриваешь, подчиняясь заданному образцу. И ей начинало казаться, что Джим — это образец для нее. Он был предначертан ей судьбой — с самого начала. Какой счастливой выглядела теперь ее мать!

Джим был просто прелесть — он ей безмерно нравился. Скоро он попросит ее руки, и тогда она будет чувствовать себя так же, как когда это произошло с майором де Бэром (она всегда так называла его про себя, никогда — Джонни), — взволнованной и растревоженной — и сердце будет так быстро биться…

Джим сделал предложение воскресным полднем. Он все спланировал еще несколько недель тому назад. Ему нравилось разрабатывать планы и выполнять их. Он считал, что это — разумно.

День выдался дождливый, после чая они сидели в классной комнате. Силия играла на рояле и пела. Джиму нравились песенки Гилберта и Саливена[224].

Когда Силия закончила, они сели на диван и заговорили о социализме и о доброте человеческой. Потом наступило молчание. Силия сказала что-то о миссис Безант[225], но Джим ответил невпопад.

Опять наступило молчание, и тогда Джим, густо покраснев, сказал:

— Ты, наверное, знаешь, что ты мне очень нравишься, Силия. Хочешь, чтобы мы обручились, или лучше подождешь немного? Мне кажется, мы будем очень счастливы вместе. У нас так много общего во вкусах.

Он вовсе не был так спокоен, как казалось. Будь Силия постарше, она бы это увидела. Она бы разгадала, почему у него слегка дрожат губы, а рука нервно пощипывает подушку дивана.

А так — ну что ей сказать?

Она не знала — и не сказала ничего.

— Мне кажется, я тебе тоже нравлюсь, — продолжал Джим.

— Нравишься, нравишься, — с жаром воскликнула Силия.

— Вот это — самое важное, — сказал Джим. — Чтобы люди действительно нравились друг другу. Это надолго. А страсть, — он слегка зарумянился, когда произнес это слово, — нет. Я думаю, мы с тобой, Силия, будем совершенно счастливы. Я хочу жениться молодым. — Он помолчал и добавил: — Послушай, по-моему, лучше всего будет, если мы обручимся с испытательным сроком, скажем, в полгода. Никому об этом не будем говорить — только твоей матушке и моей. А потом, через полгода, ты и решишь окончательно.

Силия с минуту размышляла.

— Ты думаешь, так лучше? Я хочу сказать, что я, может, даже и тогда не…

— Если не решишься, тогда, конечно, нам жениться не следует. Но ты решишься. Я знаю, все будет как надо.

Какая спокойная убежденность звучала в его голосе! Он так уверен. Он знает.

— Хорошо, — сказала Силия. И улыбнулась.

Она ждала, что он ее поцелует, но он не поцеловал. Ему очень хотелось, но он стеснялся. Они продолжили свой разговор о социализме и человеке, но рассуждения их стали, пожалуй, не столь логичны, как могли бы быть.

Потом Джим сказал, что ему пора, и встал.

Минуту они стояли в растерянности.

— Ну, — сказал Джим, — пока. В следующее воскресенье опять приеду, а может, и раньше. И напишу. — Он запнулся. — Я буду… ты меня не поцелуешь, Силия?