Поэтому-то и была затеяна поездка в Египет, где у Мириам осталось много друзей — еще с тех времен, когда они с Джоном туда ездили. Чтобы раздобыть нужную сумму денег, она, не задумываясь, продала кое-какие акции из тех немногих, что имелись у нее. Силии не придется завидовать другим девушкам — она тоже будет «наслаждаться жизнью», как самой Мириам не довелось.

И потом — как она призналась Силии годами позже — она боялась ее дружбы с Бесси Уэст.

— Я знаю, многие девушки начинают интересоваться другими девушками и теряют интерес к мужчинам. Это противоестественно — и это нехорошо.

— Бесси? Да я никогда Бесси и не любила особенно.

— Теперь я это знаю. Но тогда не знала. Я испугалась. И вся эта чушь насчет медицинской сестры. Я хотела, чтобы ты наслаждалась жизнью, чтобы у тебя были красивые наряды и чтобы тебе все было в радость, как и подобает молодым и здоровым людям.

— У меня, — ответила Силия, — так все и было.

Глава 7

Взрослая

1

Силия отлично проводила время, ничего не скажешь, но пережила она и немало мук из-за собственной врожденной застенчивости. Из-за этого она сделалась неловкой, очень замкнутой и совершенно неспособной высказать свои чувства, когда что-либо доставляло ей удовольствие.

Силия редко думала о своей внешности. Она нисколько не сомневалась, что она хорошенькая, а была она очень хорошенькой: высокой, стройной, изящной, с очень светлыми, по-скандинавски золотыми волосами. У нее был прекрасный цвет лица, хотя, нервничая, она бледнела. В те времена, когда краситься считалось позором, Мириам самую чуточку подрумянивала вечером щеки дочери. Она хотела, чтобы та выглядела как можно лучше.

Силию беспокоила не внешность. Ее тяготило сознание, что она глупа. А она и не была особенно умной. Быть неумной — это ужасно. Она понятия не имела, о чем говорить с партнером по танцу. Держалась серьезно, с туповатым видом.

Мириам все время старалась расшевелить дочь:

— Говори что-нибудь, лапочка. Хоть что-нибудь. Да же если ты глупость скажешь, это не важно. Но так трудно мужчине разговаривать с девушкой, которая произносит только «да» и «нет»! Надо поддерживать разговор.

Никто не мог понять Силию лучше матери — та сама страдала от робости всю жизнь.

Никто и не представлял себе, насколько застенчива Силия. Все считали ее надменной и самодовольной. Никто не мог себе и представить, сколь убогой она себя считала и сколь мучительно ощущала свою светскую ущербность.

Но благодаря своей красоте время она проводила хорошо. К тому же она прекрасно танцевала. К концу зимы она побывала на пятидесяти шести танцевальных вечерах и потихонечку в известной мере овладела искусством салонной беседы: стала не такой неуклюжей, более уверенной в себе и наконец получила возможность наслаждаться жизнью, а не только страдать от то и дело нападающей застенчивости.

Жизнь протекала для нее как бы в тумане, где были танцы, золотистый свет ламп, поло[213] и теннис и молодые люди. Молодые люди, которые брали ее за руку, ухаживали за ней, спрашивали, нельзя ли ее поцеловать, и были ошарашены ее надменностью. Силию же интересовал только один человек — черный от загара полковник Шотландского полка, редко танцевавший и никогда не утруждавший себя разговорами с молодыми девицами.

Ей нравился развеселый, невысокого роста, огненнорыжий капитан Гейл, который каждый вечер танцевал с ней по три танца. (Три — наибольшее число танцев, которые позволялось танцевать с одним и тем же партнером.) Он все шутил насчет того, что танцевать учиться ей не надо, а вот говорить — надо бы подучиться.)

Как бы то ни было, она немало удивилась, когда Мириам спросила по дороге домой:

— А ты знала, что капитан Гейл хочет жениться на тебе?

— На мне? — поразилась Силия.

— Да, он говорил со мной об этом. Он хотел узнать, может ли он, с моей точки зрения, хоть немного надеяться.

— А почему он меня об этом не спросил? — Силия слегка обиделась.

— Не знаю. Полагаю, ему было трудно. — Мириам улыбнулась. — Но ты же не хочешь выйти за него замуж, не хочешь, Силия?

— Нет, но мне кажется, следовало спросить меня!

Это было первое предложение, сделанное Силии. Не очень, правда, удачное, на ее взгляд.

А в общем это не имело значения. Она хотела бы выйти замуж только за полковника Монкриффа, а он предложения ей не сделает. И она навсегда останется старой девой, сохранив в тайне свою любовь к нему.

Можно только пожалеть загорелого полковника Монкриффа! Через полгода он будет так же забыт, как и Огюст, и Сибила, и епископ Лондонский, и мистер Джеральд дю Морье.

2

Быть взрослой так трудно. Очень интересно, но утомительно: постоянно из-за чего-нибудь да мучаешься. Из-за прически, или из-за того, что нет «фигуры», или из-за того, что не хватает ума поддерживать разговор и люди — особенно мужчины — заставляют тебя стесняться.

На всю жизнь Силии запомнился первый выезд в гости в загородную усадьбу. В поезде она настолько разнервничалась, что шея у нее пошла розовыми пятнами. Будет ли она вести себя как надо? Сумеет ли (никак не избавиться от этого кошмара) поддерживать разговор? Сможет ли накручивать локоны на затылке? (Те, до которых совсем не дотянуться, ей обычно накручивала Мириам.) Не примут ли ее за круглую дуру? Правильно ли она одета?

Трудно было представить себе людей более добрых, чем те, к кому она приехала в гости. С ними робости она совсем не чувствовала.

Роскошно было ощущать себя в просторной спальне, с горничной, которая сначала распаковывала ее багаж, а потом приходила застегнуть на спине платье.

Силия надела новое платье из розового гипюра и, чувствуя себя ужасно неловко, сошла вниз к ужину. В комнате было полным-полно народу. Ужас! Хозяин дома был очень к ней внимателен. Болтал, подшучивал над ней, называл Розанчиком из-за ее, как он говорил, пристрастия к розовым платьям.

Ужин был восхитительный, но Силия не могла им наслаждаться по-настоящему: ведь приходилось думать, о чем говорить с соседями по столу. Один был маленький толстячок с красной физиономией, другой — высокий мужчина с насмешливым взглядом и тронутыми сединой волосами. Он вел с ней серьезные разговоры о книгах и театре, а потом заговорил о деревне и поинтересовался, где она живет. Когда Силия ему ответила, сказал, что, возможно, будет в тех краях на Пасху. И, если она позволит, заедет ее навестить. Ей будет очень приятно, сказала Силия.

— Тогда почему же вид у вас такой, словно это вам вовсе не приятно? — рассмеялся он.

Силия залилась краской.

— А приятно это вам должно быть, — продолжал он. — Решение поехать я ведь принял всего минуту назад.

— Там у нас прекрасные пейзажи, — заверила Силия.

— Я не пейзажами еду любоваться!

Ну, зачем только люди должны говорить такое? Силия в отчаянии крошила хлеб. Сосед поглядывал на нее с удовольствием. Какой она еще младенец! Как забавно вгонять ее в смущение! Он и дальше с серьезным видом продолжал расточать ей нелепейшие комплименты.

У Силии как гора с плеч свалилась, когда он наконец повернулся к даме, что сидела по другую от него сторону, а Силию предоставил маленькому толстяку. Звали его Роджер Рейнс — так он ей представился, и очень скоро разговор зашел у них о музыке. Рейнс был певцом, но не профессиональным, хотя и выступал часто перед публикой. Болтая с ним, Силия повеселела.

Весь ужин она едва замечала, что подавали на стол, но сейчас гостей обносили мороженым — изящной башней абрикосового цвета, усыпанной засахаренными фиалками.

Башня рухнула как раз в тот момент, когда ее собирались предложить Силии. Дворецкий отнес мороженое на боковой столик и там все поправил. Затем он вновь стал обносить гостей, но — увы! — память его подвела: к Силии он не подошел!

Она так огорчилась, что едва ли слышала, о чем болтал толстячок. Он положил себе большую порцию мороженого и, судя по всему, получал громадное наслаждение. А Силии даже в голову не пришло попросить себе мороженого. Она смирилась со своим невезением.

После ужина музицировали. Она аккомпанировала на рояле Роджеру Рейнсу. У того был превосходный тенор. Силия с удовольствием ему играла. Она была хорошим, доброжелательным аккомпаниатором. Потом настал ее черед петь. Во время пения она никогда не волновалась. Роджер Рейнс любезно сказал, что у нее очаровательный голос, и тотчас снова заговорил о себе. Он предложил Силии спеть еще что-нибудь, но она сказала: «А может быть, вы споете?» И тот с готовностью согласился.

Силия ложилась спать вполне счастливая. Гостить в загородном доме, в конце концов, не так уж страшно.

Следующее утро прошло мило. Они ходили гулять, осматривали хлев, чесали свиньям спинки, а потом Роджер Рейнс спросил, не согласится ли она поаккомпанировать ему? Она согласилась. Пропев песен шесть, он запел «Лилии любви», а по окончании сказал:

— Теперь ответьте мне честно: что вы на самом деле думаете об этой песне?

— Ну, — Силия запнулась, — она, по-моему, предрянная.

— По-моему, тоже, — согласился Роджер Рейнс. — Только я не был уверен. Вы решили дело. Вам она не нравится — вот ее и нет.

И, разорвав ноты пополам, он швырнул их в камин. Силия была поражена. Совсем новая партитура, которую, по его словам, он купил всего день назад, и из-за одного только нелестного отзыва Силии безо всякой жалости разорвал ноты.

Она чувствовала себя совсем взрослой и важной.

3

На тот вечер назначен был большой костюмированный бал, ради которого и приглашены были гости в усадьбу. Силия должна была быть Маргаритой[214] из «Фауста» — вся в белом, с двумя косами. Выглядела она очень беленькой и златокудрой, как Гретхен: Роджер Рейнс сказал, что у него с собой партитура «Фауста» и что завтра они попробуют выступить с одним из дуэтов.