Когда Силия приезжала погостить к бабушке, та порой водила ее на спектакль в Музыкальную комедию. Они ехали до станции на извозчике, дальше поездом до вокзала Виктория и потом на обед — в Офицерский универмаг, до которого тоже добирались на извозчике; в этом магазине, в продовольственном отделе, бабушка совершала множество покупок по длинному списку, и ее всегда обслуживал один и тот же старичок. Потом они поднимались в ресторан и обедали, заказывая напоследок «маленькую чашечку кофе, но в большой чашке», чтобы можно было долить побольше молока. А потом шли в кондитерский отдел и покупали полфунта шоколадных конфет с кофейной начинкой и уж тогда садились на извозчика и ехали в театр, и бабушке все это доставляло ничуть не меньшую радость, чем Силии.

Часто после спектакля бабушка покупала Силии партитуру. Это открывало для «девочек» новые широкие возможности. Теперь они становились звездами музыкальной комедии. У Изабеллы и Веры было сопрано, голос Изабеллы звучал сильнее, зато у Веры — мелодичнее. У Этель было великолепное контральто, у Элси — тоненький прелестный голосок. Энни, Элле и Сью доставались небольшие роли, но у Сью постепенно развился голос, и ей стали давать партии субреток[191]. «Сельская девушка» была любимым мюзиклом Силии. «Под кедрами гималайскими» казалась ей самой прекрасной арией на свете. Она пела ее и пела — до хрипоты в голосе. Вере досталась роль принцессы, поскольку она могла ее спеть, а роль героини — Изабелле. «Сингали» была другой любимой опереттой, потому что в ней была хорошая партия для Этель.

Мириам, страдавшая головными болями, — а спальня ее находилась как раз под той комнатой, где стоял рояль, — в конце концов запретила Силии играть больше трех часов подряд.

2

Сбылась детская мечта Силии. У нее появилось платье с плиссированной юбочкой, и она стала оставаться после занятий специально для «танцев с юбочкой».

Теперь она вошла в круг избранных. Не надо будет больше танцевать с Дороти Пайн, у которой было всего-навсего обыкновенное белое платье, в таких ходят в гости. Девочки в платьях с плиссированными юбочками танцевали только друг с другом — если, конечно, им не хотелось проявить «доброту». Силию поставили в пару с Джейнет Мейтланд. Джейнет танцевала прекрасно. Они сговорились всегда танцевать вальс вместе. Стояли они вместе и на выходе, но тут их иногда разлучали, поскольку Силия была на полторы головы выше Джейнет, а мисс Макинтош нравилось, чтобы пары выглядели симметрично. Поскольку было модно танцевать с малышней, старшие девочки выбирали себе малюток. Шесть девочек оставались для «танцев с юбочкой». Силии было очень горько оттого, что ее ставили во второй ряд. Ладно Джейнет — тут Силия не возражала, потому что Джейнет танцевала лучше всех, но Дафна танцевала скверно и ноги у нее часто заплетались. Силия считала, что так нечестно, но ей и в голову не пришло, что мисс Макинтош так делает лишь потому, что в первый ряд ставили девочек ростом пониже, а более высоких во второй.

Мириам волновалась, как и Силия, решая, какого цвета сделать плиссированную юбочку. Они долго и горячо обсуждали это, не упуская из виду того, во что будут одеты другие девочки, и в конце концов выбрали цвет пламени. Больше ни у кого такого платья не было. Силия пришла в восторг.

С тех пор как умер муж, Мириам редко выезжала и редко принимала гостей. Она поддерживала связь только с теми, у кого дети были возраста Силии, да еще с несколькими старыми друзьями. Однако та легкость, с какою она оказалась «вне круга», ее немножко огорчала. Вот что значит деньги! Где все те люди, которые не могли нахвалиться ею и Джоном! Теперь они едва вспоминают об ее существовании. О себе она не очень беспокоилась — она была всегда застенчива и только ради Джона становилась общительной. Он любил, чтобы в доме бывали гости, любил выезжать. Он даже и не догадывался, что Мириам этого терпеть не могла, — так хорошо исполняла она свою роль. Теперь она от этого избавлена, но ей было обидно за Силию. Когда девочка подрастет, ей нужно будет общество.

Вечера, которые они проводили вместе, были самой счастливой порой и для матери, и для дочери. Ужинали они рано, в семь часов, а потом шли наверх, в классную, и Силия вышивала, а мать ей читала. Чтение вслух нагоняло сон на Мириам. Голос ее делался странным и хриплым, она начинала клевать носом.

— Мамочка, — с неодобрением говорила Силия, — ты сейчас уснешь.

— Нет, нет, — возмущалась в ответ Мириам. Она садилась в кресле очень прямо и страницы две-три читала ясно и отчетливо. Потом вдруг говорила: — По-моему, ты права. — И, захлопнув книгу, мгновенно засыпала.

Спала она минуты три. Потом просыпалась и с новой энергией принималась за чтение.

Иногда Мириам вместо чтения рассказывала истории из собственной жизни. О том, как она, дальняя родственница, приехала жить к двоюродной бабушке.

— Мама моя умерла, и после ее смерти денег не осталось, а бабушка была очень добра и предложила меня удочерить.

Она, пожалуй, немного суховато отзывалась о доброте бабушки — сухость эта была не в словах, а в тоне. За этим таилось воспоминание об одиночестве, которое выпало в детстве, тоска по родной матери. А потом она заболела и вызвали врача, который сказал: «Ребенка что-то мучает». — «Ну нет, — решительно возразила бабушка, — она вполне счастливая и веселая крошка». Врач ничего не сказал, но, когда бабушка вышла из комнаты, подсел на кроватку и стал говорить с Мириам тепло и доверительно: она вдруг не выдержала и призналась, что ночами подолгу плачет, лежа в постели.

Бабушка очень удивилась, когда врач рассказал ей об этом.

— Но она ничего мне не говорила.

И после этого стало получше. Стоило только выговориться, и боль прошла.

— А потом появился твой отец. — Голос Мириам потеплел. — Он всегда был очень добр ко мне.

— Расскажи о папочке.

— Он был взрослым — восемнадцати лет. Домой приезжал не особенно часто. Отчим ему не слишком нравился.

— А ты сразу его полюбила?

— Да, с первого взгляда. Я выросла, его любя… Я и не мечтала, что он когда-нибудь подумает обо мне.

— Правда?

— Конечно. Видишь ли, его всегда окружали элегантные взрослые барышни, был он великим сердцеедом и считался к тому же очень хорошей партией. Я всегда думала, что он женится на ком-нибудь другом. Когда он приезжал, он был добр ко мне — дарил цветы, конфеты, брошки. Я была для него просто «крошкой Мириам». Моя преданность, думаю, ему нравилась. Он как-то сказал мне, что пожилая дама, мать одного из его друзей, заметила как-то: «Пожалуй, Джон, вы женитесь на своей маленькой кузине». А он со смехом ответил: «На Мириам? Да она же совсем дитя». Он был влюблен тогда в очень красивую девушку. Но по каким-то причинам ничего из этого не получилось… Я была единственной, кому он предложил выйти за него замуж… Помню… я представляла себе обычно, что, если он на ком-нибудь женится, я лягу на диван, буду лежать и чахнуть, и никто не узнает, что со мной! Я просто потихоньку угасну! В юности такие романтические мысли всегда приходили мне в голову — безнадежная любовь… и угасание на диване. Я умру, и никто не поймет, отчего, пока не найдут пачку его писем, перевязанных голубой ленточкой, с вложенными туда засушенными незабудками. Все это очень глупо… но не знаю сама почему… это помогало… когда так все себе представляешь…

Помню день, когда твой отец вдруг сказал: «Какие красивые глаза у малышки». Я была потрясена. Я всегда считала себя невзрачной. Забралась на стул и долго смотрелась в зеркало: хотела увидеть, почему он так сказал. В конце концов решила, что, пожалуй, глаза у меня и в самом деле красивые…

— А когда папочка предложил тебе выйти за него?

— Мне было двадцать два года. Он не был дома целый год. Я послала ему на Рождество открытку и стихотворение, которое для него сочинила. Он хранил стихотворение в своем бумажнике. Там оно и лежало, когда он умер… Трудно передать, как я удивилась, когда он сделал мне предложение. Я отказала.

— Ну, почему, мамочка, почему?

— Сложно объяснить. Я была очень неуверенной в себе — так меня воспитали. Переживала из-за того, что была коренастой, а не высокой и стройной. Может быть, я считала, что, как только мы поженимся, он во мне сразу же разочаруется. О себе у меня было очень скромное мнение.

— И тогда дядя Том… — подсказала Силия, которая эту часть истории знала почти так же хорошо, как Мириам.

Мать улыбнулась.

— Да, дядя Том. Мы были в Сассексе[192] в то время с дядей Томом. Он был стареньким, но очень мудрым, очень добрым. Я, помню, играла на рояле, а он сидел у камина. Он говорит: «Мириам, Джон просил твоей руки, не так ли? И ты ему отказала?» Я сказала: «Да». — «Но ты ведь любишь его, Мириам?» Я опять говорю: «Да». — «В следующий раз не отказывай, — сказал он. — Он предложит еще раз, но в третий раз просить уже не станет. Он хороший человек, Мириам. Не разбрасывайся своим счастьем».

— И он попросил твоей руки, и ты согласилась.

Мириам кивнула.

В глазах ее засияли звездочки, хорошо знакомые Силии.

— Расскажи, как вы переехали сюда жить.

Еще одна хорошо знакомая мамина история.

Мириам улыбнулась.

— Мы здесь жили на квартире. У нас было две малютки — твоя сестричка Джой, которая умерла, и Сирил. Отцу твоему надо было ехать по делам в Индию. Взять меня с собой он не мог. Мы решили, что место это очень приятное и мы снимем тут дом на год. Я ходила с бабушкой подыскивать нам дом.

Когда твой отец приехал домой обедать, я ему и говорю: «Джон, я дом купила». Он сказал: «Что?» Вмешалась бабушка: «Все в порядке, Джон, это хорошее вложение капитала». Видишь ли, бабушкин муж, отчим твоего отца, оставил мне в наследство немного денег. Единственный дом, который мне понравился, когда я его увидела, был этот самый. Он был такой мирный… такой счастливый. Но старушка, хозяйка дома, сдавать его отказалась — она согласна была только продать. Она была квакерша[193] — очень ласковая и кроткая. Я спросила бабушку: «Купить мне его — на свои деньги?»