— Да, теперь ты должна быть хорошей девочкой. Помни, тебе надо быть матери утешением. — Сестра скрылась в комнате Мириам.

Онемев, Силия побрела в сад. Прошло немало времени, пока она поняла все, что сказала ей сестра. Папочка. Папочки больше нет — мертв.

Мир ее в одно мгновение рухнул.

Папочка… а все казалось таким же, как обычно. Она поежилась. Это как если бы Стрелец — все вроде бы в порядке, и вдруг является он… Она оглядела сад, ясень, тропинки — все словно бы прежнее и, однако же, какое-то другое. Все может измениться — всякое случиться может.

Папочка теперь на небесах. Он счастлив?

О, папочка…

Силия заплакала.

Она вошла в дом. Бабушка была там — сидела в столовой, жалюзи были спущены. Бабушка писала письма. Иногда по щеке у нее скатывалась слеза, и она прикладывала носовой платок.

— Моя бедная малышка пришла? — сказала она, увидев Силию. — Ну, ну, не надо, милая, не надо себя терзать, на все воля Божья.

— Почему жалюзи опущены? — спросила Силия.

Ей не нравилось, когда жалюзи были опущены — дом от этого становился темным и странным, как бы совсем Другим.

— Это в знак уважения, — ответила бабушка.

Она принялась рыться в кармане и извлекла оттуда ягодку черной смородины и мармеладку — уж она-то знала, что любит Силия.

Силия взяла, поблагодарила. Но есть не стала. Она чувствовала, что не сможет проглотить ни кусочка.

Так и сидела она, зажав угощение в ладошке, и следила за бабушкой.

А бабушка писала и писала — письмо за письмом — на листах бумаги с черной каймой.

5

Два дня мать Силии была очень больна. До Силии долетали отдельные фразы из того, что сестра, вся в накрахмаленном, шепотом сообщала бабушке:

— Долгое напряжение… отказывалась поверить… тем страшнее потом шок… нужна встряска.

Силии сказали, что она может пойти проведать мамочку.

Шторы в комнате опущены. Мать лежала на боку, каштановые с серебряными нитями волосы разметались по подушке. Глаза были такие странные, очень блестели и смотрели в упор на что-то — что-то там, за Сидней.

— Вот и малышка ваша любимая, — сказала сестра высоким противным голосом, в котором звучало: «Я знаю, что для вас лучше».

Мамочка улыбнулась Силии… но не настоящей улыбкой, не такой, какой она всегда улыбалась. Сестра заранее провела с Сидней беседу. И бабушка тоже.

Силия засюсюкала вымученным голосом послушной девочки:

— Мамочка, дорогая, папочке хорошо, он в раю. Ты же не захочешь звать его назад.

Мать вдруг расхохоталась.

— О да, захочу, еще как захочу! Если б я могла его вызвать, я бы звала его и звала все время — днем и ночью. Джон, Джон, вернись ко мне!

Она приподнялась на кровати, опираясь на локоть, лицо ее было диким и прекрасным, но чужим.

Сестра поспешила выпроводить Силию из комнаты. Силия слышала, как она прошла назад к постели, и сказала:

— Вы должны жить ради ваших детей, помните это, дорогая.

И услышала, как мать отозвалась незнакомым покорным голосом:

— Да, я должна жить ради детей. Вы могли и не говорить мне этого. Я знаю.

Силия сошла в гостиную и направилась туда, где висели на стене два цветных эстампа. Один назывался «Горюющая мать», другой — «Счастливый отец». Об этом, втором, Силия не была высокого мнения. Женоподобный мужчина на этом эстампе никак не походил на то, как, с точки зрения Силии, должен выглядеть отец — счастливый или какой-то другой. А вот обезумевшая от горя женщина, с разметанными волосами, обхватившая детей, — да, вот так выглядела мамочка. Горюющая мать. Силия кивнула с чувством странного удовлетворения.

Теперь то и дело что-нибудь происходило, — а иногда очень даже интересное, — как тогда, например, когда бабушка взяла ее с собой покупать траурные платья.

Силия ничего не могла с собой поделать: ей ужасно понравились эти черные одеяния. Траур! Она в трауре! Звучит очень солидно и по-взрослому. Она представляла, как все на улице на нее смотрят: «Видите ту девочку всю в черном?» — «Да, у нее только что умер отец». — «О Господи, какое горе. Бедная девочка». А Силия шла в это время с печально склоненной головой. Ей было немножко стыдно за такие мысли, но что она могла поделать, если ощущала себя интересной и романтической особой.

Приехал Сирил. Он стал совсем взрослым, но с голосом у него то и дело происходило что-то странное, и тогда он заливался краской. Держался он грубовато и чувствовал себя не в своей тарелке. Иной раз в глазах его блестели слезы, но стоило кому-нибудь заметить это, как он приходил в ярость. Он застал Силию, когда та вертелась перед зеркалом в новом платье, и не стал скрывать презрения.

— О чем еще может думать такая малявка. О новом наряде. Ну, видно, ты совсем еще дитя, раз не понимаешь, что произошло.

Силия ревела и думала, до чего же он злой.

Матери Сирил избегал. Он больше был с бабушкой. При ней он играл роль единственного мужчины в семье, и бабушка его всячески в этом поощряла. Она советовалась с Сирилом насчет писем, которые писала, спрашивала его мнение о самом разном.

Силии не разрешили пойти на похороны, что она сочла очень несправедливым. Бабушка тоже не пошла. Холил Сирил с матерью.

Мать впервые вышла из своей комнаты утром в день похорон. В своей вдовьей шляпке — маленькой и довольно милой — она казалась Силии чужой — и… и… да, совсем беспомощной.

Сирил держался как настоящий мужчина и заступник.

Бабушка сказала:

— Тут у меня несколько белых гвоздик, Мириам. Я подумала, что, может, тебе захочется положить их на гроб, когда его будут опускать.

Но Мириам покачала головой и сказала тихо:

— Нет, лучше я ничего такого делать не буду.

После похорон подняли жалюзи, и жизнь пошла своим чередом.

6

Силия задавалась вопросом, так ли уж бабушка любит маму и так ли уж мама любит бабушку. Она не вполне понимала, отчего подобные мысли пришли ей в голову.

Она очень переживала за мать. Мать ходила как тень, все больше молчала.

А бабушка почти весь день занималась тем, что получала и читала письма. Она то и дело говорит:

— Мириам, тебе, безусловно, это будет интересно. Мистер Пайк так прочувственно пишет о Джоне.

Но в ответ мать морщится как от боли и просит:

— Будь добра, не надо, не сейчас.

И бабушка чуть поднимает брови в удивлении и откладывает письмо, сухо бросив:

— Как угодно.

Но вот приходит новая почта, и история повторяется.

— Мистер Кларк — добрейший человек, — сообщает бабушка, шмыгая носом. — Мириам, послушай это обязательно. Тебе станет легче. Он так красиво говорит, что наши умершие навеки остаются с нами.

И вырванная из своего безмолвия Мириам восклицает:

— Нет! Нет!

После этого внезапного вскрика Силия и решила, что она знает, что испытывает мать. Мать хотела, чтобы ее оставили в покое.

Однажды пришло письмо с иностранной маркой… Мириам разорвала конверт и села читать — четыре листа, исписанных изящным убористым почерком. Бабушка не сводила с нее глаз.

— От Луизы? — полюбопытствовала она.

— Да.

Наступило молчание. Бабушка не сводила с письма жадного взгляда.

— Что она пишет? — наконец не выдержала бабушка.

Мириам неторопливо складывала письмо.

— Я не думаю, что оно предназначено для кого-либо еще кроме меня, — спокойно отозвалась мать. — Луиза все понимает.

На этот раз брови бабушки взвились до самой кромки волос.

Через несколько дней мать с кузиной Лотти уехала, чтоб переменить обстановку. Месяц Силия прожила у бабушки.

А потом Мириам вернулась, и они с Силией поехали домой.

И жизнь началась опять — новая жизнь. Силия с мамой одни в большом доме с садом.

Глава 5

Мать и дочь

1

Мать объяснила Силии, что многое теперь будет по-другому. Когда папа был жив, они считали себя сравнительно богатыми. Но теперь, после его смерти, адвокаты обнаружили, что денег он оставил очень мало.

— Придется нам жить очень, очень скромно. Дом, видимо, надо продать и снять где-нибудь коттеджик.

— Ой, нет, мама, не надо.

Мириам улыбнулась: дочь просила с такой горячностью.

— Ты так любишь его?

— Да, очень.

Силия произнесла это очень серьезно. Продать Дом? Она этого не вынесет.

— И Сирил говорит то же самое… Не знаю, право, разумно ли я поступаю… Значит, придется считать каждый пенс…

— Ну, пожалуйста, мамочка. Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста.

— Очень хорошо, родная. В конце концов, это счастливый дом.

Да, дом был счастливый. Через много лет, оглядываясь на прошлое, Силия поняла правоту этих слов. В доме была какая-то особая атмосфера. Атмосфера счастья и счастливо прожитых лет.

Произошли, конечно, кое-какие перемены. Жанна вернулась во Францию. Садовник стал приходить только два раза в неделю и лишь затем, чтобы присматривать за садом, а оранжерея потихоньку приходила в упадок. Ушли горничная и Сьюзен. Зато Раунси, не проявляя чувств, стоически решила остаться.

Мать убеждала ее:

— Вы же понимаете, что работы прибавится. Я могу себе позволить только одну служанку, и некому будет ни обувью заняться, ни ножи точить.

— Я вполне, мэм, готова. Начинать все по новой мне не хочется. Привыкла я тут на своей кухне, тут меня вполне устраивает.

О преданности или привязанности — ни словечка. Даже намек на что-либо подобное смутил бы Раунси необычайно.