Три дня спустя, взволнованная и ликующая, Жанна приступила к своим обязанностям. Она побаивалась маленькой англичанки, за которой ей предстояло присматривать. Ни слова по-английски она не понимала. Выучила одну фразу, ее и произнесла с надеждой:

— Доброе утро, мисс.

Увы, произношение у Жанны было такое странное, что Силия ничего не поняла. Утренний туалет проходил в тишине. Силия и Жанна присматривались друг к другу, как две незнакомые собачки. Жанна расчесывала локоны Силии, едва придерживая их кончиками пальцев. Силия смотрела на нее не отрываясь.

— Мамочка, — сказала Силия за завтраком, — Жанна совсем не говорит по-английски?

— Нет.

— Вот умора.

— Тебе нравится Жанна?

— У нее очень смешное лицо, — сказала Силия. На мгновение задумалась. — Скажи ей, чтобы она посильнее меня расчесывала.

Но уже через три недели Силия и Жанна стали понимать друг друга. В конце четвертой недели они встретили на прогулке стадо коров.

— Mon Dieu! — вскричала Жанна. — Des vaches, des vaches! Maman, maman!..[137]

И, схватив Силию за руку, она помчалась вверх по холму.

— В чем дело? — спросила Силия.

— J'ai peur des vaches[138].

Силия посмотрела на нее теплым взглядом.

— Если мы опять встретим коров, — сказала она, — прячься за меня.

После этого они совсем подружились. Силия считала Жанну очень интересной подругой. Жанна наряжала куколок, которых дарили Силии, и начинались диалоги. По очереди Жанна была femme de chambre[139] (жутко наглой), маман, папа (который был очень военный и все время крутил свой ус) и тремя озорными детьми. Однажды она изобразила мосье кюре[140], выслушала по очереди их исповеди и определила всем страшное наказание. Это просто очаровало Силию, которая потом много раз просила показать еще.

— Non, non, mees, c'est tres mal se que j'ai fait-la[141].

— Pourquoi?[142]

Жанна объяснила.

— Я надсмеялась над мосье кюре. А это грех, понятно!

— Ну, пожалуйста, Жанна, покажи еще раз, это было так смешно.

И добросердечная Жанна, рискуя бессмертием своей души, сыграла еще раз, даже еще смешнее.

Силия уже знала все про семью Жанны. Про Берту, которая была tres serieuse[143], про Луи, который был si gentil[144], и про Эдуарда, который был spintuel[145], и про маленькую Лиз, которая только что впервые причастилась, и про кота, который был таким умным, что мог улечься спать в кафе посреди посуды и не разбить ничего.

Силия, в свою очередь, рассказывала Жанне о Золотке и о Раунси и Сьюзен, и о саде, и обо всем том, что они будут делать, когда Жанна приедет в Англию. Жанна никогда не видела моря. Сама мысль, что придется плыть на пароходе из Франции в Англию, ее очень пугала.

— Je me figure, — говорила Жанна, — que j'aurai horriblement peur. N'en parlons pas! Parlez-moi de votre petit oiseau[146].

4

Однажды, когда Силия прогуливалась с отцом, их окликнули из-за столика около гостиницы.

— Джон! Вот те раз, да это же старина Джон!

— Бернард!

Крупный мужчина с веселым лицом выскочил из-за стола и горячо стал жать руку отцу.

Это оказался мистер Грант, один из старинных друзей отца. Они не виделись много лет, и ни один из них понятия не имел, что другой находится в По. Гранты остановились в другой гостинице, но теперь обе семьи собирались вместе после dejeuner[147] и пили кофе.

Миссис Грант, на взгляд Силии, была самой красивой женщиной, какую она когда-либо видела. У нее были пепельные с серебристым отливом волосы, уложенные в изысканную прическу, чудесные синие глаза, тонкие черты лица и очень чистый, звонкий голос. Силия немедленно придумала себе новый персонаж — королеву Маризу. Королева Мариза очень напоминала миссис Грант и была любима своими подданными. Трижды на ее жизнь совершались покушения, но ее спасал юноша по имени Колин, которого она сразу же произвела в рыцари. Коронационная ее мантия была из бархата изумрудно-зеленого цвета, а корона на ней была серебряная с бриллиантами.

Мистера Гранта королем не сделали. Силия решила, что он славный, но очень уж толстая и очень красная у него физиономия — вовсе не такая симпатичная, как у отца, носившего каштановую бородку, которую он задирал вверх, когда смеялся. Ее отец, считала Силия, как раз такой, каким и должен быть отец, — веселый шутник, только от его шуток ты не чувствуешь себя глупой, как иногда от шуток мистера Гранта.

С Грантами был их сын, Джим, школьник, приятный на вид и веснушчатый. Он всегда был в хорошем настроении и улыбался; глаза у него были голубые и совсем круглые, отчего казалось, что он всегда чем-то удивлен. Свою мать он обожал.

Он и Сирил разглядывали друг друга, как два знакомых пса. Джим относился к Сирилу с уважением, поскольку тот был на два года старше и ходил в частную школу. Ни тот, ни другой не обращали никакого внимания на Силию, потому что Силия была всего-навсего ребенком.

Примерно недели через три Гранты отправились домой, в Англию Силия слышала, как мистер Грант сказал ее матери:

— Я потрясен тем, как выглядит Джон, но он говорит мне, что с тех пор, как приехал сюда, чувствует себя куда лучше.

Силия сказала потом матери:

— Мамочка, а папа болен?

Мама как-то странно посмотрела на нее и ответила:

— Нет, конечно нет. Он сейчас совсем здоров. Это просто от сырости и дождей в Англии.

Силия обрадовалась тому, что отец не болен. Какой же он больной — никогда не лежит в постели, никогда не чихает и не страдает разлитием желчи. Иногда он кашляет, но это оттого, что много курит. Силия знала это, потому что отец ей так говорил.

«Но почему, — подумала она, — мама посмотрела так… странно…»

5

Настал май, и они уехали из По — сначала в Аржелес, у подножия Пиренеев[148], а потом в Котрэ[149], высоко в горах.

В Аржелесе Силия влюбилась. Предметом ее обожания был мальчик-лифтер по имени Огюст. Не Анри, маленький светловолосый мальчишка-лифтер, который иногда разыгрывал ее, Бари Беатрис (они тоже приехали в Аржелес), а Огюст. Огюсту было восемнадцать, он был высокий, смуглый, с изжелта-бледным лицом и очень мрачным видом.

Его вовсе не интересовали пассажиры, которых он возил вверх и вниз. Силия так и не набралась храбрости заговорить с ним. Никто — даже Жанна — не догадывался о ее романтической страсти. Ночью в постели Силии рисовались картины того, как она спасает жизнь Огюсту, на скаку останавливая его коня, или как они с Огюстом единственные выжили при кораблекрушении и как она спасает ему жизнь, плывя к берегу и держа его голову над водой. Иногда, наоборот, Огюст спасал ее из огня, но это почему-то было не так приятно. Она получала наибольшее удовольствие, когда Огюст, со слезами на глазах, говорил ей: «Мадемуазель, я обязан вам жизнью. Как могу я отблагодарить вас?»

Страсть была бурной, но короткой. Через месяц они отравились в Котрэ, и Силия влюбилась в Джейнет Петтерсон.

Джейнет было пятнадцать лет. Она была славной девушкой с каштановыми волосами и добрыми голубыми глазами. Она не была красавицей и ничем особенно не выделялась. Но проявляла доброту к малышам и не утомлялась игрой с ними.

Самой большой радостью в жизни для Силии было бы вырасти и стать похожей на своего кумира. Когда-нибудь она тоже наденет полосатую блузку с воротничком и галстуком, волосы заплетет в косу и завяжет черным бантом. И у нее тоже будет эта загадочная штука — фигура. У Джейнет фигура была очень даже заметная, она так и выпирала из блузки. А Силия, ребенок очень худенький (Сирил, когда ему хотелось досадить Силии, называл ее «костлявым цыпленком», чем неизменно доводил до слез), была влюблена в полноту. Но ведь настанет же такой день, такой чудесный день, когда она вырастет и все у нее будет выпирать там, где положено.

— Мамочка, — спросила она однажды, — когда у меня будет такая грудка, чтоб торчало?

Мать взглянула на нее и сказала:

— Тебе что, она так нужна?

— О да, — прерывисто задышала Силия.

— Когда тебе будет лет четырнадцать или пятнадцать — как Джейнет.

— Можно, у меня будет тогда полосатая блузка?

— Пожалуйста, только она не кажется мне красивой.

Силия взглянула на нее с упреком.

— По-моему, она восхитительна. Мамочка, ну, пожалуйста, скажи, что купишь мне такую блузку, когда мне будет пятнадцать.

— Куплю, если она тебе еще будет нужна.

Конечно же будет.

И Силия побежала разыскивать своего кумира. К величайшей ее досаде, Джейнет гуляла с подругой, француженкой Ивонной Барбье. Силия ненавидела Ивонну Барбье лютой ненавистью и завидовала ей. Ивонна была прехорошенькая, очень изящная, не по летам развитая. Хотя ей было всего пятнадцать лет, выглядела она как восемнадцатилетняя. Она держала Джейнет под руку и ворковала, как голубок.

— Naturallement je n'ai rien dit a Maman. Je lui ai repondu…[150]

— Беги, милочка, — ласково сказала Джейнет, — мы с Ивонной сейчас заняты.

Силия уныло поплелась домой. Какая же гадкая эта Ивонна Барбье.

Увы, через две недели Джейнет со своими родителями уехала из Котрэ. Образ ее быстро изгладился из памяти, зато сохранилось восторженное предвкушение того дня, когда у нее, Силии, появится «фигура».

Время в Котрэ текло весело. Тут прямо над головой высились горы. Впрочем, даже и здесь они выглядели вовсе не так, как Силия их себе представляла. До конца жизни она так и не научилась восхищаться горным пейзажем. В подсознании жило чувство, что ее обманули. В Котрэ были всевозможные развлечения. По утрам они энергично шагали в Ла Пайер, где отец и мать пили из стаканов воду, очень неприятную на вкус. После этого покупали леденцовые палочки. Закрученные как спираль — они были разного цвета и вкуса. Силия обычно получала палочку ананасовую, матери нравилась зеленая — анисовая. Отцу, как ни странно, никакие не нравились. С тех пор, как они приехали в Котрэ, он выглядел более жизнерадостным и счастливым.