Агата Кристи - Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

— Наверное, собака, — догадался врач. — Прыгала на стену и лаяла. Не надо бояться собак, мой мальчик.

— Я не боюсь.

— А почему ты оказался так далеко от дома, а? Не дело уходить так далеко.

— Никто мне этого не говорил, — сказал Вернон.

— Хм, хм, странно. Что ж, боюсь, ты получил по заслугам. Ты знаешь, что у тебя перелом ноги?

— Да ну?! — Вернон был вознагражден Как здорово. У него перелом ноги. Он почувствовал себя очень важным.

— Да, придется тебе полежать, а потом некоторое время походить на костылях. Знаешь, что такое костыли?

Да, Вернон знал. Мистер Джоббер, отец кузнеца, ходит на костылях. А теперь и у него будут костыли! Как здорово!

— Можно мне сейчас попробовать?

Доктор Коулз засмеялся.

— Так тебе понравилась эта идея? Нет, боюсь, придется немного подождать. Ты должен постараться и быть мужественным мальчиком. И тогда быстро начнешь поправляться.

— Спасибо, — вежливо сказал Вернон. — Пока я не очень хорошо себя чувствую. Нельзя ли убрать с кровати эту странную штуку? Тогда мне будет удобнее.

Оказалось, что «эта штука» называется рама, и убрать ее нельзя. Оказалось также, что Вернон не может двигаться на кровати, потому что его нога привязана к деревяшке. И сразу стало ясно, что иметь перелом ноги не так уж здорово.

У Вернона задрожали губы. Он не собирался плакать, нет, — он большой мальчик, а большие мальчики не плачут. Так Няня говорила. И тут он понял, что хочет, чтобы рядом была Няня, ужасно хочет. Спокойная, всеведущая, во всем своем шуршащем, хрустящем величии.

— Она скоро приедет, — сказал доктор Коулз. — Да, скоро. А пока за тобой будет ухаживать сестра Френсис. Няня Френсис.

Няня Френсис появилась в обозримом пространстве, и Вернон молча рассматривал ее. Она тоже шуршала и хрустела, это хорошо. Но она не была такая большая, как Няня. Она была тоньше Мамы — тонкая, как тетя Нина. Он не был уверен…

Но тут он встретился с ней глазами; спокойные глаза, скорее зеленые, чем серые; он, как и большинство людей, почувствовал, что с няней Френсис они поладят.

Она улыбнулась, но не так, как улыбаются мамины гости. Улыбка была серьезная, дружеская, но сдержанная.

— Мне очень жаль, что тебе плохо, — сказала она. — Хочешь апельсинового соку?

Вернон обдумал этот вопрос и сказал, что, пожалуй, хочет. Доктор Коулз вышел, а няня Френсис подала ему сок в ужасно смешной чашке с длинным носиком. Вдобавок оказалось, что пить надо из этого носика.

Он засмеялся, и от смеха ему стало больно, он перестал. Няня предложила ему поспать, но он сказал, что спать не хочет.

— Тогда и мне придется не спать, — сказала няня Френсис. — Хотела бы я знать, сумеешь ли ты сосчитать ирисы на стене? Ты начинай справа, а я слева. Ты ведь умеешь считать?

Вернон с гордостью сказал, что умеет считать до ста.

— Это очень много, — сказала няня Френсис. — Тут нет ста ирисов. Я думаю, их семьдесят пять. А как по-твоему?

Вернон предположил, что их пятьдесят. Он был уверен, что не больше. Он начал считать, но как-то получилось, что веки его закрылись, и он уснул..

Шум… шум и боль. Он рывком проснулся. Было очень жарко, одна сторона тела болела сверху донизу. Шум приближался. Такой шум всегда связан с появлением Мамы…

Она вихрем ворвалась в комнату — часть ее одежды развевалась сзади. Она была похожа на птицу, большую птицу, и как птица она спикировала на него.

— Вернон, дорогой, мамина крошка! Что с тобой сделали! Какой ужас! Кошмар! Дитя мое!

Она плакала. Вернон тоже заплакал. Он испугался. Майра стонала и заливалась слезами.

— Мое маленькое дитя! Все, что я имею в мире. Боже, не отнимай его у меня! Не отнимай его у меня! Если он умрет, я тоже умру!

— Миссис Дейр…

— Вернон… Вернон… дитя мое..

— Миссис Дейр, пожалуйста.

В ее голосе было не обращение с просьбой, а приказ:

— Пожалуйста, не трогайте его. Вы делаете ему больно.

— Я делаю ему больно? Я? Мать?

— Кажется, вы не понимаете, что у него сломана нога, миссис Дейр. Я вынуждена просить вас покинуть комнату.

— Вы что-то скрываете! Скажите мне, скажите — ему ампутируют ногу?

В голове у Вернона помутилось. Он не знал, что такое «ампутировать», но звучало это ужасно — больно и страшно. Он завизжал.

— Он умирает! — воскликнула Майра. — Он умрет, а мне не хотят говорить. Но он должен умереть у меня на руках.

— Миссис Дейр…

Няня Френсис как-то ухитрилась встать между ней и кроватью. Она держала мать за плечо и говорила таким тоном, которым Няня разговаривает с Кети, младшей горничной.

— Миссис Дейр, послушайте меня. Вы должны взять себя в руки. Должны!

Она подняла глаза. В дверях стоял отец Вернона.

— Мистер Дейр, пожалуйста, уведите свою жену. Я не могу позволить, чтобы моего пациента возбуждали и расстраивали.

Отец понимающе кивнул. Он бросил взгляд на Вернона и сказал:

— Не повезло, старик. А я вот однажды руку сломал.

Неожиданно все стало не так страшно. Другие тоже ломают руки и ноги. Отец взял мать за плечи и повел к двери, что-то тихо говоря. Она протестовала, спорила, ее голос звенел от эмоций.

— Где тебе понять? Ты не заботился о ребенке так, как я. Тут нужна мать. Как я оставлю ребенка чужому человеку? Ему нужна мать.

— …Ты не понимаешь. Я люблю его. Ничто не сравнится с материнской заботой, это тебе каждый скажет.

— Вернон, дорогой, — она вырвалась из хватки мужа и подбежала к кровати, — ты ведь хочешь, чтобы я осталась, правда? Ты хочешь мамочку?

— Я хочу Няню, — всхлипнул Вернон. — Хочу Няню.

Он имел в виду свою Няню, а не няню Френсис.

— О, — сказала Мама. Она задрожала.

— Пойдем, дорогая, — мягко сказал отец. — Пошли.

Она оперлась на него, и они вышли. В комнату донеслись слова:

— Мой собственный ребенок отворачивается от меня, идет к чужому человеку…

Няня Френсис разгладила одеяло и предложила ему попить.

— Няня скоро вернется, — сказала она. — Давай ей напишем? Ты будешь говорить мне, что надо написать.

Вернона охватило пронзительное чувство благодарности. Нашелся человек, который его по-настоящему понял…

Когда позже Вернон оглядывался на свое детство, этот период он всегда выделял. Так это и называлось: «Когда я сломал ногу».

Конечно, приходилось признать, что в то время случались также мелкие инциденты. Например, между матерью и доктором Коули произошел бурный обмен мнениями. Естественно, это было не в его комнате, но Майра так повысила голос, что он прорывался через закрытую дверь. Вернон слышал негодующие восклицания: «Что значит я его расстраиваю?! Я считаю, что я обязана ухаживать за своим ребенком… Естественно, я была расстроена, я не из тех, у кого нет сердца. Посмотрите на Уолтера — ему хоть бы что».

Было также много стычек, если не сказать баталий, между Майрой и няней Френсис. Побеждала всегда Френсис, но дорогой ценой. Майра Дейр яростно ревновала к той, кого она называла «платной сиделкой». Ей приходилось подчиняться требованиям доктора Коулза, но она делала это неохотно и с откровенной грубостью, которую сестра Френсис, кажется, не замечала.

По прошествии нескольких лет Вернон уже не помнил боль и скуку, которые тогда испытывал. Он вспоминал только счастливые деньки, когда он мог играть и разговаривать, как никогда раньше. Потому что в лице няни Френсис он нашел взрослого, который не считает, что «это забавно» или «занятно». Человека, который слушает с пониманием и делает серьезные, разумные предложения. Няне Френсис он рассказал о Пуделе, Белке и Кустике, о мистере Грине и его сотне детишек. И вместо «Какая забавная игра!» няня Френсис просто спросила, эти сто детей — мальчики или девочки? Вернон никогда об этом не задумывался, и они с няней Френсис решили, что там пятьдесят мальчиков и пятьдесят девочек, что казалось справедливым.

Временами, расслабившись, он вслух играл в свои игры, и няня Френсис не обращала на это внимания и не считала чем-то необычным. С ней было так же уютно, как с Няней, но у нее было нечто более важное: дар отвечать на вопросы, и он инстинктивно чувствовал, что ответы ее правдивы. Иногда она говорила: «Я и сама не знаю», или «Спроси кого-нибудь еще. Я не так умна, чтобы объяснить». На всеведение она не претендовала.

Иногда после чая она рассказывала Вернону сказки. Сказки никогда не повторялись два дня подряд: первый день — про скверных девчонок и мальчишек, второй — про прекрасную принцессу, эти Вернону нравились больше. Особенно ему полюбилась сказка про принцессу с золотыми волосами, сидящую в башне, и про принца-бродягу в рваной зеленой шляпе. История заканчивалась в лесу — возможно, поэтому Вернон ее так любил.

Иногда у них появлялся дополнительный слушатель. Мама приходила посидеть с Верноном в первой половине дня, когда сестра Френсис отдыхала, но отец заходил после чая, как раз во время рассказа. Понемногу это вошло в привычку. Уолтер Дейр садился позади стула няни Френсис и смотрел — нет, не на сына, а на рассказчицу. Однажды Вернон увидел, как рука отца прокралась и нежно пожала запястье няни Френсис.

И тут случилось нечто удивительное. Няня Френсис встала со стула.

— Боюсь, сегодня вечером мы должны попросить вас уйти, мистер Дейр, — спокойно сказала она. — Мы с Верноном будем кое-чем заняты.

Вернон очень удивился, он не мог даже представить, что же они будут делать. Еще больше он изумился, когда отец встал и сказал тихим голосом:

— Простите.