Агата Кристи - Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Силию поручили ей, и через минуту она стояла в ряду младших детей, которые занимались с экспандером — эластичной лентой темно-синего цвета с ручками по концам. После «экспандера» настал черед постижению премудростей польки, а потом малыши сидели и смотрели, как великолепные существа в шелковых юбочках исполняли причудливый танец с бубнами.

После этого объявили кадриль. Мальчуган с темными озорными глазами подлетел к Силии.

— Будешь моей парой?

— Я не могу, — с сожалением отказала Силия. — Я не умею.

— Вот обида.

Но тут, как ястреб, налетела Тендертен.

— Не умеешь? Конечно нет. Но, милая, научишься. Вот и кавалер тебе.

Силию поставили в паре с белобрысым веснушчатым мальчишкой. Напротив оказались темноглазый мальчик и его партнерша. Когда они в танце сошлись на середине, он сказал Силии с упреком:

— Значит, не захотела танцевать со мной. Жаль.

Острая боль, которую Силия помнила потом долгие годы, пронзила ее. Как объяснить? Как сказать, что «я хочу танцевать с тобой. Я именно с тобой и хотела танцевать. Тут вышла какая-то ошибка».

Так впервые испытала она обычную девичью драму — не тот партнер!

Кадриль отбросила их друга от друга. Они еще раз потом встретились — когда все выстроились в танце в одну линию, но мальчик только бросил на нее укоризненный взгляд и сжал ей руку.

Он больше никогда не приходил на занятия танцами, и Силия так и не узнала, как его зовут.

Когда Силии было семь лет, няня от них ушла. У няни была сестра, еще даже старше, чем она сама, и у сестры теперь стало совсем плохо со здоровьем, и няне предстояло за ней ухаживать.

Силия горько и безутешно плакала. Когда няня уехала, девочка каждый день писала ей письма — короткие, корявыми буквами и с невероятными ошибками. Она всякий раз долго корпела над ними.

И мама однажды сказала ей ласково:

— Знаешь, милая, незачем каждый день писать няне. Право, она не ждет этого. Двух раз в неделю будет достаточно.

Но Силия решительно замотала головой.

— Няня может решить, что я забыла о ней. А я ее не забуду никогда.

Мать сказала отцу:

— Ребенок очень привязчив. Жаль.

Отец ответил, смеясь:

— Не то что мастер Сирил.

Сирил никогда не писал из школы своим родителям, если его не принуждали сделать это или если ему чего-нибудь не было от них нужно. Но он был настолько обаятелен, что все мелкие прегрешения ему прощались.

Упорная преданность Силии няне беспокоила мать.

— Это ненормально, — говорила она. — В ее возрасте все должно забываться быстрее.

На место няни никого не взяли. Сьюзен обихаживала Силию — в том смысле, что на ночь купала ее, а по утрам будила. Одевшись, Силия шла в комнату к матери. Мать всегда завтракала в постели. Силия получала кусочек гренка с повидлом, а потом пускала в мамином умывальнике толстенькую уточку. Отец одевался в соседней комнате. Иногда он звал ее к себе и давал ей монетку, и Силия опускала монетку в маленькую расписную деревянную копилку. Когда копилка наполнится, монетки переложат в банк, и когда их наберется достаточно, Силия пойдет и купит себе что-нибудь на свои собственные деньги. Что это будет? Каждую неделю Силия придумывала что-нибудь новое, что бы ей хотелось больше всего. Сначала это был высокий черепаховый гребень в шишечках, чтобы мама закалывала волосы на затылке.

Такой гребень показала Силии Сьюзен — в витрине магазина. «Знатные дамы, поди, такие носят», — сказала Сьюзен с почтительным придыханием. Затем настал черед платья из белого шелка с плиссированной юбкой, в которой можно ходить на уроки танцев, — об этом Силия могла только мечтать. Такие платья были лишь у девочек, исполнявших особенные танцы, где нужно, чтобы юбка поднималась и кружилась. Пройдет много лет, прежде чем Силии можно будет учиться таким танцам. Но день этот в конце концов настанет. Потом была пара настоящих золотых туфелек (Силия нисколько не сомневалась, что такие вещи существуют) и еще — летний домик в лесу, И еще — лошадка. Одна из этих прелестей будет поджидать ее в тот день, когда она накопит в банке достаточно денег.

Днем она играла в саду, катая обруч, который мог быть чем угодно — и дилижансом, и скорым поездом, лазала по деревьям — правда, не слишком уверенно и умело — и строила тайные планы, лежа в густых кустах, укрытая ото всех. Если шел дождь, она читала в детской или раскрашивала картинки в старых номерах журнала «Куин»[128]. От полдника до ужина они с мамой играли в восхитительные игры. Иногда строили домики, завешивая стулья полотенцами, и лазали туда-сюда, иногда пускали мыльные пузыри. Какая будет игра, никогда заранее не угадаешь, но игры всегда оказывались очень интересными и просто восхитительными, — такими, какие сама ни за что не придумаешь и в которые можно играть только вместе с мамочкой.

По утрам у Силии теперь были уроки, отчего она чувствовала себя очень важной. Арифметикой Силия занималась с отцом. Она любила арифметику, и было приятно, когда папа говорил: «У ребенка незаурядные математические способности. Она не будет считать по пальцам, как ты, Мириам». А мать, смеясь, отвечала:

«Арифметика мне никогда не давалась». Сначала Силия складывала, потом вычитала, потом умножала, что доставляло ей удовольствие, потом делила — и деление было занятием, как ей казалось, взрослым и трудным, — а потом дело доходило до тех страниц, где были «задачки». Их Силия просто обожала. Задачи были про мальчиков и про яблоки, про овечек на лугах, и про пирожные, и про землекопов, и хотя это были все те же замаскированные сложение, вычитание, умножение и деление, в ответах-то речь шла о мальчиках, или яблоках, или овечках, и это было очень интересно. За арифметикой шло чистописание в линованной тетради. Мама напишет что-нибудь в самом верху, а Силия потом переписывает, переписывает, переписывает — до самого конца странички. Силии не слишком нравилось чистописание, но иногда мамочка писала что-нибудь очень смешное — ну, например, «Косоглазые кошки не могут нормально кашлять», и Силия очень смеялась. И еще Силии надо было учить, как пишутся слова — простые короткие слова, написанные в тетрадке, но это давалось ей с большим трудом. В своем желании не наделать ошибок она всегда добавляла так много лишних букв, что слово становилось неузнаваемым.

Вечерами, после того как Сьюзен искупает Силию, в детскую приходила мамочка, чтобы подоткнуть одеяло. Силия называла это «мамочкиным подтыканьем» и старалась лежать очень смирно, чтобы «мамочкино подтыканье» сохранилось до утра. Но оно никогда не сохранялось.

— Ты хочешь, чтобы я оставила свет, лапушка? Или чтоб дверь была открыта?

Но Силии совсем не нужен был свет. Ей нравилась теплая убаюкивающая темнота, в которую она погружалась. Темнота казалась ей доброй.

— Да, ты не из тех, кто боится темноты, — говаривала Сьюзен. — А вот моя племянница, если оставить ее в темноте, всю душу вымотает криком.

Как давно уже решила про себя Силия, маленькая племянница Сьюзен, наверно, очень противная девчонка — и очень глупая. Как можно бояться темноты? Единственное, что может напугать, — это сны. Сны пугали потому, что в них настоящие вещи переворачивались шиворот-навыворот. Увидев во сне Стрельца и с криком проснувшись, она выскакивала из кроватки и, прекрасно разбирая дорогу в темноте, бежала по коридору к маминой комнате. Мама потом возвращалась с ней в детскую, присаживалась ненадолго рядом и говорила: «Нет никакого Стрельца, деточка. Ничего не будет с тобой — ничего не будет». Тогда Силия вновь засыпала, зная, что мамочка и вправду сделала так, что бояться теперь нечего, и через несколько минут Силия уже будет идти по долине, вдоль реки, и, собирая примулы, приговаривать: «Я и так знала, что это не железная дорога. Конечно, тут всегда была река».

Через полгода после того, как ушла няня, мамочка сообщила Силии очень волнующую новость. Они собираются ехать за границу — во Францию.

— И я тоже?

— Да, родная, и ты.

— И Сирил?

— Да.

— И Сьюзен и Раунси?

— Нет, только папа, я, Сирил и ты. Папочке нездоровится, и врач сказал, что ему на зиму надо поехать за границу — туда, где тепло.

— А во Франции тепло?

— На юге — да.

— А как там, мамочка?

— Там есть горы. Горы, а на вершинах снег.

— А откуда там снег?

— Потому что они высокие.

— Очень высокие?

Мама пыталась объяснить, как высоки горы, но Силии трудно было это себе представить.

Она знала Вудбери-Бикон. Чтобы подняться на самый верх, надо полчаса. Но Вудбери-Бикон и горой-то вряд ли считается.

Было от чего прийти в восторг — в особенности от дорожного несессера. От настоящего, ее собственного дорожного несессера из темно-зеленой кожи. Внутри были флакончики и отделения для расчески и для одежной щетки, и были еще дорожные часы и даже маленькая дорожная чернильница!

Никогда еще, думала Силия, не было у нее такой красивой собственной вещи.

Поездка была чрезвычайно увлекательной, — главное, переезжали через Ла-Манш! Мама пошла прилечь в каюту, и Силия осталась на палубе с отцом, отчего казалась сама себе очень взрослой и значительной.

Франция, когда они ее увидели, немножко разочаровала. Она выглядела как любое другое место. Но носильщики в синих форменных мундирах, говорившие по-французски, вызывали восторг, как и поезд, в который они сели, — потешный такой поезд с высокими вагонами. Им предстояло и спать в нем, и это тоже привело Силию в восторг.

Одно купе отвели ей и маме, а соседнее — папе и Сирилу.