Агата Кристи - Хлеб великанов

Когда она кончила, Джейн сказала:

— Да, вам нелегко. Когда вы впервые встретили Вернона, вы понятия не имели обо всех этих делах насчет музыки, так ведь?

— Так. — Нелл начал раздражать ее тон. — О! Вы, конечно, считаете, что все должно быть подчинено его музыке, что он гений, что я должна с радостью отдать себя в жертву.

— Нет, ничего подобного я не думаю. Я не знаю, что такое гений или творчество. Просто некоторые рождаются с чувством, что они значат больше других. Невозможно сказать, кто прав. Для вас лучше всего было бы уговорить Вернона бросить музыку, продать имение и жить с вами на проценты. Но я знаю, что у вас нет ни малейшего шанса заставить Вернона бросить музыку. Гений, а может, искусство, назовите как хотите, сильнее вас. Вы будете как король Канут[20] на берегу моря. Вы не можете отвернуть Вернона от музыки.

— Что же мне делать? — беспомощно сказала Нелл.

— Ну, вы можете выйти замуж за того, другого, мужчину, о котором говорили, и быть с ним разумно счастливы, или же вы можете выйти за Вернона и быть несчастной с отдельными периодами блаженства.

— А вы бы что выбрали? — прошептала Нелл.

— О, я бы вышла за Вернона и была несчастна, но некоторым нравится получать удовольствие с горем пополам.

Нелл встала. В дверях она обернулась — Джейн не пошевелилась. Она полулежала, откинувшись к стене, и курила, полузакрыв глаза. Она была похожа одновременно на кошку и на китайского идола. Нелл охватила волна ярости.

— Я вас ненавижу! — вскричала она. — Вы отняли у меня Вернона! Да, вы! Вы плохая… вы — злая! Я знаю, я чувствую. Вы дурная женщина.

— Ревнуете, — спокойно сказала Джейн.

— Значит, признаете, что есть за что? Это не Вернон вас любит — он не любит и никогда не будет вас любить. Это вы хотите захватить его.

Наступила напряженная тишина. Потом Джейн, не меняя позы, засмеялась. Нелл выбежала прочь из ее квартиры, не сознавая, что делает.

Себастьян часто бывал у Джейн. Обычно он заходил после обеда, предварительно позвонив. Оба находили странное удовольствие в обществе друг друга. Джейн поверяла Себастьяну, как она сражается с ролью Сольвейг: трудная музыка, трудно угодить Радмогеру, еще труднее — себе. Себастьян делился с Джейн своими честолюбивыми мечтами, ближайшими планами, смутными идеалами будущего.

Как-то вечером, когда они, наговорившись, замолчали, он сказал:

— Легче всего мне бывает разговаривать с тобой, почему — не знаю.

— Ну, в некотором роде мы с тобой одной породы, верно?

— Разве?

— Я так думаю. Не внешне, а по существу. Оба любим правду. Оба принимаем вещи такими, как они есть.

— А другие нет?

— Конечно нет. Нелл Верикер, например. Она все видит так, как ей показали, или так, как хочет видеть.

— Раба условностей?

— Да, но есть и другая крайность. Джо, например, гордится тем, что не считается с условностями, а это приводит к узости и предубежденности.

— Да, ей лишь бы быть «против» — не важно, против чего именно. Она такая. Ей нужен бунт. Она никогда не пытается как следует разобраться и оценить по достоинству предмет, против которого бунтует. Вот почему мое дело безнадежно. Я преуспеваю, а она обожает неудачников. Я богат — значит, от брака она ничего не потеряет, а выиграет. Даже то, что я еврей, в наше время не так уж плохо.

— Даже модно, — засмеялась Джейн.

— И все равно, Джейн, у меня такое чувство, что я ей нравлюсь.

— Вполне возможно. У нее неподходящий для тебя возраст, Себастьян. На твоей вечеринке тот швед сказал удивительно верно, что разделенность во времени страшнее разделенности в пространстве. Если кого-то не устраивает твой возраст, это безнадежно. Может быть, вы созданы друг для друга, но родились в разное время. Звучит нелепо? Если бы ей было тридцать пять, она бы тебя любила до безумия — такого, как ты есть. Любить тебя суждено женщинам, а не девочкам.

Себастьян смотрел на камин. Был холодный февральский день, и на углях были сложены дрова — Джейн не признавала газовые камины.

— Джейн, ты не задумывалась, почему мы с тобой так и не влюбились друг в друга? Платоническая дружба — большая редкость. Ты очень привлекательна. В тебе есть нечто от сирены — оно проявляется бессознательно, но оно есть.

— В нормальных условиях могли бы.

— А разве мы не в нормальных условиях? О, минутку! Я понял. Ты хочешь сказать, что эта роль уже занята.

— Да. Если бы ты не любил Джо…

— И если бы ты… — Он замер.

— Ну? — сказала Джейн. — Ты знаешь, не так ли?

— Да, пожалуй. Хочешь об этом поговорить?

— Ни в малейшей степени. Какой смысл?

— Джейн, ты согласна с теми, кто считает, что, если чего-то сильно захотеть, оно придет?

Джейн призадумалась.

— Нет, вряд ли. Случается столько всего, ждешь ты его или не ждешь. Если тебе что-то предлагают, хочешь не хочешь, приходится решать, брать или не брать. Это судьба. Ну, а приняв решение, иди и не оглядывайся.

— Чую дух греческой трагедии. Электра у тебя в крови. — Он взял со стола книгу. — «Пер Гюнт»? Вижу, ты врастаешь в Сольвейг.

— Да, опера скорее про нее, чем про Пера. Знаешь, Сольвейг — девушка удивительного обаяния: такая бесстрастная, такая спокойная — и в то же время убеждена, что ее любовь к Перу — единственное, что есть в небесах и на земле. Она знает, что нужна ему, хотя он ей этого никогда не говорил. Она отвергнута и покинута, но ухитряется его дезертирство сделать решающим доказательством его любви. Музыка Радмогера потрясающая. «Благословен будь тот, кто сделал мою жизнь благословенной!» Показать, что любовь мужчины может превратить женщину в этакую бесстрастную монашку — трудно, но прекрасно.

— Радмогер тобой доволен?

— Временами. Вчера он послал меня к черту и тряс так, что зубы стучали. Он был прав, я пела неверно, мелодраматично. Сольвейг должна быть мягкой, нежной и ужасно сильной, как Радмогер и говорил в первый день. Снег, ровный снег, с пробегающими по нему чистыми узорами.

Она перевела разговор на оперу Вернона.

— Она уже закончена. Я хочу, чтобы он показал ее Радмогеру.

— А он?

— Думаю, хочет. Ты ее видел?

— Только в отрывках.

— Что ты о ней думаешь?

— Сначала ты, Джейн. В том, что касается музыки, ты разбираешься не хуже моего.

— Опера довольно сырая. Перегружена. Он пока не научился управляться с материалом, но материала — прорва. Ты согласен?

Себастьян кивнул.

— Полностью. Я больше прежнего уверен, что Вернон сделает революцию в музыке. Но сейчас скверные времена. Ему придется столкнуться с тем фактом, что все им написанное — это, как говорится, не коммерческое предприятие.

— Ты хочешь сказать, ее никто не захочет ставить?

— Вот именно.

— Ты мог бы поставить.

— По дружбе, хочешь сказать?

— Вот именно.

Себастьян встал и стал расхаживать по комнате.

— На мой взгляд, это неэтично, — сказал он наконец.

— А кроме того, ты не хочешь терять деньги.

— Правильно.

— Но ведь ты можешь позволить себе лишиться какой-то суммы так, что этого и не заметишь?

— Я всегда замечаю потерю денег. Это… задевает мою гордость, что ли.

Джейн кивнула.

— Понятно. Но, Себастьян, я не думаю, что тебе придется терять.

— Моя дорогая Джейн…

— Не спорь со мной, пока не знаешь, о чем спор. Ты поставишь нечто такое, что называется «для высоколобых», в маленьком театре Холборна, понимаешь? Этим летом, скажем, в начале июля, в течение, ну, двух недель будет идти «Принцесса в башне». Ставь ее не как оперу, а как музыкальный спектакль — только Вернону этого не говори; ну, ты же не дурак, не скажешь. Диковинные декорации, таинственные световые эффекты — я знаю, ты помешан на свете. Имей на прицеле русский балет, он должен задавать тон. Певцы не только хорошие, но и красивые. А теперь, отбросив скромность, скажу вот что: я создам тебе успех.

— Ты — в роли принцессы?

— Нет, дитя мое, в роли кукольной мастерицы. Персонаж роковой, фатальный, он захватывает и привлекает. Партия кукольницы — лучшая в музыке Вернона. Себастьян, ты же всегда говорил, что я актриса. В этом сезоне меня собираются взять в Ковент-Гарден, потому что я умею играть. Я произведу фурор. Я знаю, что умею играть, и со мной эта опера наберет много очков. Я могу… я могу править людьми, заставлять их чувствовать. Вернонову оперу надо подправить с точки зрения драматургии. Предоставь это мне. В отношении музыки предложения подаете вы с Радмогером — если Вернон их примет. С музыкантами чертовски трудно поладить. Мы с тобой это знаем. Но это можно сделать, Себастьян.

Она подалась к нему с оживленным, разгоревшимся лицом. Лицо Себастьяна стало еще более бесстрастным, как всегда бывало, когда он напряженно думал. Он оценивающе посмотрел на Джейн, стараясь отвлечься от личного отношения к ней. Он верил в ее внутреннюю силу, магнетизм, в умение создавать эмоциональное поле в лучах рампы.

— Я обдумаю твою идею. В ней что-то есть.

Джейн вдруг засмеялась.

— Я обойдусь тебе очень дешево, Себастьян, — сказала она.

— Надеюсь, — мрачным голосом сказал он. — Надо же как-то умиротворить мои еврейские инстинкты. Ты меня опутала — не думай, что я этого не понимаю!