— Но что ты имел в виду, когда говорил, что он убегает от реальности?

— Да то, что он не видит того, что происходит. Он боится сильных переживаний, поэтому делает вид, что для них нет повода. Если б он только признал, как я, что война — это мерзость и грязь, все было бы в порядке. Но он словно повторяет ту историю с роялем — он не хочет взглянуть на происходящее прямо и честно. А нет ничего хуже, чем говорить «этого просто не существует», когда оно действительно существует] Но он всегда так. И сейчас он в прекрасном настроении — он всем доволен — а это противоестественно. Я боюсь за.. Да я и сам не знаю, чего боюсь! Но зато я точно знаю, что нет ничего хуже, чем обманывать себя. Вернон — музыкант, и нервы у него — как у любого музыканта. Самое худшее — то, что он сам себя не знает. И никогда не знал.

Нелл разволновалась.

— Себастиан, чем же это может обернуться?

— Возможно, вообще ничем. Я бы мечтал, чтобы Вернон получил легкое и наименее болезненное ранение и вернулся с фронта лечиться.

— Я бы тоже очень этого хотела

— Нелл, бедняжка. Как, должно быть, все это тяжело. Хорошо, что я не женат.

— А если бы ты был женат... — Нелл запнулась, но продолжила — Ты хотел бы, чтобы твоя жена работала в госпитале, или было бы лучше, чтоб она просто сидела дома?

— Рано или поздно все начнут работать. Я бы советовал сделать это как можно скорее.

— А Вернон против того, что я работаю.

— Это еще одна попытка бегства от действительности — плюс реакционный дух, который он унаследовал и никогда не изживет. Рано или поздно ему придется признать тот факт, что женщины могут работать, но в душе он никогда не смирится с этим.

Нелл вздохнула.

— Как меня все это тревожит!

— Знаю. А я еще добавил тебе повод для переживаний. Но я очень люблю Вернона, он — мой единственный друг. И я решил, что, если поделюсь с тобой, ты сможешь убедить его — как бы это сказать — открыться, дать себе волю — хотя бы с тобой. Но, возможно, с тобой он и так более откровенен?

Нелл помотала головой.

— Он только шутит, когда разговор заходит о войне.

Себастиан присвистнул.

— Ладно, при следующей встрече добейся от него хоть слова, растормоши его.

Внезапно Нелл резко спросила:

— Ты думаешь, с Джейн он был бы более откровенен?

— С Джейн? — Себастиан сильно смутился. — Не знаю. Возможно. Это зависит от многих вещей.

— Но ты ведь об этом подумал! Почему? Скажи мне, почему? Она более чуткая, да?

— О Боже, конечно, нет! Джейн нельзя назвать чуткой в прямом смысле этого слова. Скорее, она — провокатор. Она раздражает тебя — и правда выскакивает наружу. Она заставляет тебя показаться с той стороны, которую ты хотел бы спрятать. Никто лучше Джейн не умеет выбить из седла..

— Она имеет большое влияние на Вернона?

— Нет, я бы не сказал. А если даже я ошибаюсь, это уже не имеет значения. Две недели назад она отправилась добровольцем в Сербию.

— Вот как! — Нелл глубоко вздохнула и улыбнулась. Почему-то ей стало легче.


4

«Дорогая Нелл,

знаешь, ты снишься мне каждую ночь. Обычно ты нежна со мной, но иногда превращаешься в жестокое, холодное и далекое существо. Это ведь не может быть правдой? Только не сейчас. Любимая, сойдут ли когда-нибудь несмываемые чернила?

Нелл, сокровище мое, я не верю в то, что меня убьют, но если бы это случилось — какая разница? Нам было дано так много! Ты навсегда запомнила бы меня счастливым и влюбленным в тебя, правда, милая? Я бы продолжал любить тебя даже после смерти. Это — единственная частичка меня, которая никогда не умрет. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя...»

Раньше он никогда так не писал. Она положила письмо туда же, что и предыдущее.

В тот день в госпитале она была рассеянна, все забывала. Пациенты это заметили и стали над ней подшучивать:

— Сестра грезит наяву, — поддразнивали они. Она смеялась в ответ.

Каким прекрасным, каким необыкновенно прекрасным было это ощущение — быть любимой. Сестра Вестхевен была не в настроении, Поттс ленилась больше обыкновенного, но какое это имело значение? Никакого.

Даже массивной сестре Дженкинс, пришедшей на ночное дежурство в мрачном, как всегда, настроении, не удалось заразить Нелл своим унынием.

— Надо же, — говорила сестра Дженкинс, надевая нарукавники и поправляя воротничок, сдавивший тройной подбородок, — третий номер жив? Удивительно. Я не думала, что он протянет еще день. Значит, умрет завтра, бедолага. (Сестра Дженкинс все время предсказывала, что пациент умрет завтра, и тот факт, что ее прогнозы не сбываются, почему-то не прибавлял ей оптимизма.) Не нравится мне, как выглядит восемнадцатый — последняя операция была совершенно бесполезна. У восьмого скоро наступит ухудшение, если я не ошибаюсь. Я сказала об этом доктору, но он меня не слушает. А что это вы, сестра, стоите здесь? — неожиданно грубо добавила она — Нет никакой необходимости задерживаться. Закончили — уходите.

Нелл приняла это милостивое разрешение удалиться. Она прекрасно знала, что, если бы не задержалась, сестра Дженкинс сказала бы:

— Что это она так торопится — не может задержаться даже на минуту сверх нормы?

Дорога домой занимала у нее двадцать минут. Ночь была звездной и ясной, Нелл с удовольствием шла пешком. Если б только Вернон мог идти рядом!

Она тихонько открыла дом своим ключом. Хозяйка всегда ложилась спать рано. В прихожей на подносе лежал оранжевый конверт.

Она все поняла..

Она сказала себе, что это неправда, что это не может быть правдой, что он всего лишь ранен — конечно, он всего лишь ранен... Но она уже знала, что это не так.

Ей вспомнилась фраза из письма, которое она получила сегодня утром:

«Нелл, сокровище мое, я не верю в то, что меня убьют, но если бы это случилось — какая разница? Нам было дано так много!»

Он никогда не писал так раньше... Значит, он знал заранее, он предчувствовал. Так бывает с тонко чувствующими людьми.

Она стояла замерев, сжимая в руке телеграмму. Вернон — ее возлюбленный, ее муж... Она стояла еще долго...

Наконец вскрыла конверт и прочла телеграмму, в которой говорилось, что, к великому прискорбию, лейтенант Вернон Дейер убит в бою.

Глава 3


1

Заупокойная служба по Вернону Дейеру проходила в старой церкви деревни Абботсфорд. Его отца в свое время отпевали там же. Двум последним Дейерам не суждено было лежать в фамильном склепе. Один остался в Южной Африке, другой — во Франции.

В памяти Нелл этот день оказался словно заслоненным монументальной фигурой миссис Левинн, затмевавшей собой все остальное. Сама Нелл вынуждена была кусать губы, чтобы не забиться в истерике от смеха — так нелепо было все происходящее, так не вязалось с Верноном.

Ее мать тоже присутствовала, элегантная и чужая; дядя Сидней был одет в черный костюм и с трудом удерживался от того, чтобы не звенеть монетками в кармане и сохранять траурное выражение лица. Мира Дейер, в густой вуали, безостановочно рыдала. Но царила над всем происходящим миссис Левинн. После службы она тоже пришла в гостиницу, очевидно, относя себя к членам семьи.

— Бедный мальчик — наш бедный храбрый мальчик! Он всегда был для меня как второй сын!

Она была искренне расстроена Слезы градом катились на черный лиф ее платья. Она погладила Миру по плечу.

— Ну-ну, дорогая, не надо так убиваться. Право, не надо. Это наш долг, наш общий долг — держаться. Вы подарили его стране. Вы не могли бы сделать большего. С вами Нелл — она сохраняет твердость духа

— Самое дорогое, что у меня было, — всхлипывала Мира — Сперва муж, теперь сын. Ничего не осталось.

Она уставилась в пространство невидящим взглядом, в ее заплаканных глазах застыло исступленное выражение утраты.

— Он был лучшим сыном на свете — мы были самыми близкими людьми друг для друга — Она схватила миссис Левинн за руку: — Вы поймете, что я чувствую сейчас, если Себастиан тоже...

По лицу миссис Левинн пробежала тень ужаса Она сжала руки.

— Я вижу, для нас принесли бутерброды и немного портвейна, — сказал дядя Сидней, стараясь сменить тему разговора — Очень кстати. Очень кстати. Мира, дорогая, может, выпьешь капельку портвейна? Ты столько пережила, тебе не помешает немного расслабиться.

Мира отмахнулась от вина испуганным жестом. Дяде Сиднею дано было почувствовать, что он проявил бессердечность.

— Нам всем надо держаться, — сказал он. — Это наш долг.

Его рука нырнула в карман, и раздалось позвякивание монеток.

— Сид!

— Извини, Мира.

К горлу Нелл снова подкатил безудержный смех. Ей не хотелось плакать. Ей хотелось хохотать, хохотать, хохотать... Ужасно — чувствовать себя так.

— Мне кажется, все прошло хорошо, — сказал дядя Сидней. — Право, очень хорошо. И большинство сельских жителей тоже смогли присутствовать. Было бы неприятно бродить вокруг «Могучих Братьев», не правда ли? Хорошо, что мы получили утром письмо, предоставляющее имение в наше полное распоряжение на один день.

— Ненавижу это место, — безумно воскликнула Мира, — ненавижу и всегда ненавидела!

— Полагаю, Нелл, вы уже переговорили с юристом? Как я понял, Вернон составил очень простое завещание, уходя на фронт — он все оставил вам. В этом случае, аббатство «Могучие Братья» принадлежит теперь вам. Оно не закреплено за наследниками, да наследников из рода Дейеров и не осталось.

Нелл ответила:

— Спасибо, дядя Сидней. Я была у юриста Он очень любезно мне все объяснил.