Агата Кристи - Хлеб Гиганта

Когда ему исполнится двадцать один год... Но никто не может дать никаких гарантий! Никто не может пообещать, что все будет хорошо!

Вспомнить хотя бы детство. Няня, Бог, мистер Грин — какими надежными они казались когда-то! И где они теперь?

Ладно, Бог остался, но и Он уже совершенно другой — совсем не такой, каким казался раньше.

И что может случиться к тому времени, когда ему исполнится двадцать один? Что может измениться (и эта мысль пугала больше всего) в нем самом'?

Он почувствовал себя таким одиноким! Папа, Нина — они умерли. Остались лишь мама и дядя Сидней — но они чужие. Вернон замер в замешательстве. Ведь есть еще Джо! Но она так странно рассуждает иногда..

Он стиснул зубы. Нет! Все будет хорошо!

Когда ему исполнится двадцать один год...

1

Комната плыла в сигаретном дыму, клубящемся и заволакивающем, словно туман. Из недр этого тумана доносились голоса, обсуждающие проблему совершенствования человечества и прогресса в искусстве — в особенности в искусстве, выходящем за рамки условностей. Себастиан Левинн, прислонившийся спиной к изысканному мраморному камину в особняке своей матери, наставительно говорил, жестикулируя длинной желтой рукой с сигаретой между пальцами. Он все так же немного шепелявил, но это было почти незаметно. Его желтое монголоидное лицо, его такие оттопыренные уши, будто он все время к чему-то удивленно прислушивался, почти не изменились с тех пор, как ему было одиннадцать лет. В двадцать два года он оставался все тем же Себастианом, уверенным в себе, восприимчивым, влюбленным в прекрасное и одновременно безошибочно знающим ему цену.

Напротив него в огромных кожаных креслах полулежали Вернон и Джо. Их лица были похожи, словно вырезаны по единому трафарету. Но, как и в прежние времена, Джо казалась более напористой личностью, энергичной, мятежной и горячей. Вернон, невероятно высокий, лениво развалился, положив длинные ноги на другое кресло. Он пускал колечки дыма и задумчиво улыбался сам себе, лишь изредка хмыкая или лениво произнося короткую фразу.

— Это не окупится, — решительно произнес Себастиан.

Как он и ожидал, Джо тут же ощетинилась:

— А кому нужно, чтобы это окупилось? Это... это так мерзко — то, что ты говоришь! Ненавижу, когда на все начинают смотреть с коммерческой точки зрения.

Себастиан мягко ответил:

— Это потому, что ты — неисправимый романтик. Ты считаешь, что поэт должен голодать и жить в мансарде, художник — творить в нищете и безвестности, скульптор — обретать посмертную славу...

— Но так оно и происходит. Всегда!

— Нет, не всегда Возможно, очень часто. Но это неправильно, таково мое мнение. Люди не любят ничего нового — но я утверждаю, что их можно заставить принять это новое. Можно, если взяться за дело с умом. Надо только знать, что они проглотят, а что нет.

— Это называется компромисс, — лениво вставил Вернон.

— Это называется здравый смысл! Почему я должен терять деньги, навязывая свое мнение?

— Ну, Себастиан! — воскликнула Джо, — ты... ты просто...

— Еврей, — спокойно подсказал Себастиан. — Ты ведь это хотела сказать? Но у евреев есть вкус — мы видим, когда вещь стоящая, а когда нет. Мы не гонимся за модой, мы отстаиваем свою точку зрения и оказываемся правы. Люди видят лишь денежную сторону этого процесса, но она не единственная.

Вернон хмыкнул. Себастиан продолжал:

— На все это можно смотреть с двух сторон. Можно искать новые пути для себя, менять то, что было раньше — иначе говоря, искать принципиально новый подход. Но тогда не останется шансов на успех, потому что люди боятся всего нового. Есть другой способ — давать публике то, что ей всегда нравилось. Так безопаснее и выгоднее. Но есть и третий способ — находить то новое, что действительно прекрасно, и делать на него ставку. Этим я и собираюсь заняться. У меня будет картинная галерея на Бондстрит — я вчера подписал контракты — и пара театров. Позже я обзаведусь своей еженедельной газетой, которая будет в корне отличаться от всех остальных. Но самое главное — я сделаю так, что все это будет приносить прибыли. На свете есть множество вещей, которые доставляют удовольствие мне и еще некоторым избранным. Я не собираюсь работать только на них. Все, чем я буду заниматься, получит массовое признание. Боже мой, Джо, неужели ты не понимаешь, что добрая половина удовольствия заключается именно в том, чтобы заставить то, что тебе нравится, приносить прибыль? Это все равно что оправдание успехом!

Джо отрицательно помотала головой.

— Ты действительно собираешься все это покупать? — спросил Вернон.

Кузены посмотрели на Себастиана с легкой завистью. Наверное, немного странно, но приятно оказаться в положении старины Себастиана. Несколько лет назад его отец умер, оставив двадцатидвухлетнему сыну такое состояние, что просто дух захватывало.

Дружба, возникшая между ними много лет назад в «Могучих Братьях», с годами выросла и окрепла. Дружба Себастиана и Вернона продолжалась сперва в Итоне, потом в Кембридже. Во время каникул все трое были неразлучны.

— А как насчет скульптуры? — внезапно спросила Джо. — Ею ты тоже интересуешься?

— Конечно. Ты все еще собираешься заняться ваянием?

— Естественно. Для меня сейчас нет ничего важнее.

Вернон издал ироничный смешок:

— Что нас ждет еще через год? Ты будешь неистовой поэтессой или что-то в этом роде?

— Нужно время, чтобы найти свое истинное призвание, — произнесла Джо с достоинством. — Но на этот раз я действительно настроена серьезно.

— Ты всегда настроена серьезно, — подтвердил Вернон. — Слава богу, что на этот раз ты хотя бы не увлеклась игрой на скрипке.

— Вернон, ну почему ты так ненавидишь музыку?

— Не знаю. Так было всегда

Джо снова обратилась к Себастиану. Ее голос невольно изменился. Теперь он звучал так, словно она говорила через силу:

— Что ты думаешь о работах Поля Ламарра? Мы с Верноном были в воскресенье у него в студии.

— Бессмысленно, — бросил Себастиан отрывисто.

Джо немного покраснела

— Это все потому, что ты не вник в суть его работ. Я считаю, что они восхитительны.

— Невыразительны, — Себастиан не был тронут словами Джо.

— Ты иногда совершенно несносен! Только потому, что Ламарр достаточно смел, чтобы уйти в сторону от стереотипов...

— Дело совсем не в этом, — сказал Себастиан. — Можно ломать стереотипы, даже высекая купающуюся нимфу из стилтонского сыра, но если это не убеждает зрителя, если это не производит на него неизгладимого впечатления, то оно и гроша ломаного не стоит. Быть гением не значит делать что-то не так, как другие. В девяти из десяти случаев ломка стереотипов — не что иное, как дешевый способ заставить о себе заговорить.

Открылась дверь, и в комнату заглянула миссис Левины. С широкой улыбкой, немного шепелявя, она позвала:

— Чай ждет вас, мои хорошие!

Черный янтарь блестел и переливался на ее роскошной груди. Огромная черная шляпа с перьями венчала изысканную прическу. Вся она словно казалась символом материального благополучия. Ее взгляд с обожанием остановился на Себастиане.

Молодые люди встали и последовали за миссис Левины.

— Послушай, ты ведь не сердишься на меня? — спросил Себастиан Джо.

Его голос зазвучал юно и проникновенно, умоляющие нотки выдавали неопытность и ранимость. Еще минуту назад он говорил уверенным тоном, не допускающим возражений.

— Почему я должна сердиться? — холодно осведомилась Джо и прошла в дверь, даже не взглянув на него.

Себастиан с тоской проводил ее взглядом.

Джо была красива той темной, завораживающей красотой, которая рано проявляется. Ее кожа казалась матово-белой, а ресницы такими густыми и черными, что отбрасывали тени на гладком лице. В ее движениях таилось что-то чарующее,томное и страстное, но все это проявлялось невольно, без ее ведома. Хотя она и была самой младшей из троих — ей только что исполнилось двадцать лет — казалось, что она, наоборот, старше. Для нее Вернон и Себастиан были мальчишками, а Джо презирала мальчишек. Странная собачья преданность Себастиана раздражала ее. Ей нравились опытные мужчины, которые умели говорить об интересных, непонятных вещах, и при воспоминании о Поле Ламарре она на секунду опустила глаза.

2

Гостиная миссис Левинн представляла собой любопытную смесь крикливой роскоши и строгой утонченности. Крикливой она была благодаря миссис Левинн, любившей бархатные гардины, обилие диванных подушек, мрамор и позолоту. А утонченной — благодаря Себастиану. Именно он снял со стен пестрые картины и повесил только две — на свой выбор. Миссис Левинн смирилась с их «простотой», когда узнала, каких баснословных денег они стоят. Старинная испанская кожаная ширма была подарком Себастиана матери, так же как и изысканная ваза-клуазонне⁴.

Сев рядом с массивным серебряным подносом, миссис Левинн завела разговор, одновременно разливая чай по чашкам:

— Как поживает ваша мамочка? Что-то она давно не бывала в городе. Передайте ей от меня, что так и состариться недолго, — миссис Левинн засмеялась хорошим грудным смехом. — Я никогда не жалею, что купила городской особняк, равно как и загородный дом. «Оленьи Луга» — это, конечно, прекрасно, но нельзя ведь и от жизни отставать. Да и Себастиан скоро будет жить дома — а у него столько разных идей! Он во многом похож на отца Тот тоже заключал сделки вопреки советам и удваивал капитал там, где другие прогорали. Умный был человек мой бедный Якоб.