Эрик Эмблер - Грязная история

— И какой же это сигнал?

— Он закодирован. Надо сказать всего несколько слов по-английски. Это не доставит вам хлопот.

— А что означают эти слова?

— Совет провести завтра утром воздушную разведку над территорией, которую Кинк называет «зоной А», а также поднять по тревоге гарнизон Амари.

— Чтобы в результате мы угодили под обстрел?

— Не волнуйтесь. Копье не продвинется так далеко. Увидев самолеты Угази, Кинк сразу поймет, что опоздал, и отзовет Копье. ГМАОЦА так же не хочет поднимать настоящий шум, как и мы.

— «Мы» — это УМЭД?

— Правильно. Обе стороны сделают вид, будто ничего не произошло. Все очень цивилизованно.

— Почему вы так запоздали с предупреждением? Что случилось?

— Я рассчитывал, что моей жене предоставят свободу действий, во всяком случае на территории Макинди. В Фор-Гребанье у нас есть свой человек. Я был уверен, что Барбара сумеет туда съездить. Но Кинк строго ограничил и пресек все наши передвижения. Так что теперь дело за вами.

— А что это мне сулит?

— Работа с нами в Амари, если захотите. Плата — такая же, как и здесь, но контракт заключается на год, и заранее выплачивается аванс в размере пяти тысяч западногерманских марок.

— Что значит это ваше «заранее»?

— Ну, я пока денег не получил.

Уилленс попытался скрасить это известие улыбкой, но она у него вышла бледной. Чего и следовало ожидать. Для того чтобы решиться так рисковать, я должен был поверить на слово насчет оплаты. Да, сказав Гутару, что Уилленс попал в переделку, я изрядно недооценил ситуацию — на самом деле он оказался в отчаянном положении. Если бы я действительно предполагал сделать то, о чем просил Уилленс, и не решил затянуть отправку сигнала до того момента, когда он станет бесполезным, просто рассмеялся бы ему в лицо.

Но я только сделал вид, что разочарован:

— Это меня не очень устраивает.

— Я написал для вас личную расписку. — Уилленс достал из кармана листок.

— На бланке УМЭД?

— Вы с ума сошли? Я не стал бы носить с собой такие опасные бумаги. В Кавайде Кинк приказал обыскать все наши вещи. Вы этого не знали? Это было сделано, когда нам выписывали удостоверения личности. Кинк — парень в высшей степени осторожный. Вот. — Он протянул мне расписку и еще какой-то листок. — Это условная фраза сигнала с подробными указаниями, что надо делать. Ошибиться невозможно. Самое главное, чтобы сигнал ушел сегодня как можно раньше, Артур. Но вы и сами это понимаете, не так ли?

Я почувствовал, как Уилленс нервничает, передавая мне эти бумаги. Он боялся выпустить их из рук и сначала хотел убедиться, что может мне доверять.

— Постараюсь сделать все возможное, — пообещал я. — Мы не вступим в дело, пока ваша группа не выдвинется сегодня ночью, чтобы занять таможенный пост. А вы отправляетесь не раньше десяти. Если Тропмен решит ехать с вами, мне будет легче послать сигнал. Но если он останется или поблизости будет торчать Кинк, мне придется немного подождать.

— Я все понимаю, но вы уж постарайтесь.

— Конечно. Но у нас есть еще одна проблема. По-моему, Гутар что-то заподозрил.

— Откуда?

— Уж такой он человек. Гутар видел, как я разговариваю с вашей женой. Кроме того, мы с ним давно знакомы. Да и живем в одной хижине. В общем, Гутар знает, когда у меня что-то на уме. И сейчас все время пристает с расспросами.

— А вы не можете от него отделаться?

— Вы ведь знаете Гутара. С ним не так просто совладать, зато вполне можно было бы включить в нашу игру.

— А он согласится?

— На таких же условиях?

— Если без этого не обойтись.

— Не знаю, надо попробовать. Гутару тут далеко не все нравится. Могу закинуть удочку.

— Только, ради бога, будьте осторожны.

— Конечно, ведь это и в моих интересах.

— Разумеется. Но вот что я вам скажу: труднее всего будет, когда Кинк решит отложить операцию и отступать. Тут все страшно разозлятся и возжаждут крови. Тогда нам вместе со всеми придется туго, мы будем мучиться неопределенностью и злиться на Кинка. Когда ГМАОЦА заплатит по контракту, мы попросим, чтобы нас перебросили самолетом в Энтеббе. А уже оттуда спокойно отправимся в Амари. Понимаете?

— Да.

— Тогда нам пора возвращаться.

Позднее, вернувшись в хижину, я обо всем рассказал Гутару и показал ему расписку. Француз с завистью пощупал ее. Бумага была составлена в виде обязательства выплатить деньги, и, не будь там проставлено мое имя, думаю, Гутар положил бы ее в карман.

— Он готов и тебе выдать такую же, — заметил я.

— Вот и хорошо. — Француз усмехнулся. — Тогда ему будет чем заняться сегодня вечером, пока мы сидим на этом таможенном посту.

У меня все дрогнуло внутри. Я чуть не забыл, что всего через несколько часов разговоры закончатся и нам предстоит действовать. Усилием воли я заставил себя сосредоточиться.

— Остается решить один вопрос, — сказал я. — Когда мне все-таки передать этот сигнал. Ясно, что не сегодня, но насколько придется тянуть время завтра?

Гутар задумался и вытащил карту.

— Если исходить из того, что первый блокпост мы захватим без проблем, то к семи окажемся вот здесь, в Сикафу. Коль скоро мы перережем телефонные провода до того, как поднимут тревогу (а я намерен сделать это лично), то никто ни о чем не будет подозревать. Сикафу — маленькая деревушка, но там вполне может оказаться радио. Думаю, нам следует иметь в виду, что после семи весть о нападении так и этак может достигнуть Амари. Не очень вразумительная, конечно, поскольку макаки плохо соображают. В Амари поднимется переполох, они будут ломать голову, пытаясь понять, что происходит. К тому времени мы должны быть вот тут, в Матате, приблизительно на полпути к цели. На этой стадии операции самолеты разведки не вынудят Кинка повернуть назад, разве что примутся стрелять по дороге, у него перед носом, но нам придется рискнуть. По моим оценкам, угазийцам понадобится не меньше четырех часов, чтобы как-то ответить на наше вторжение. Ты можешь послать этот сигнал в любой удобный момент, после того как мы перевалим через Сикафу. Но не слишком с этим торопись.

— Я-то не буду спешить, не волнуйся.

Я нарочно сказал это так выразительно, что он усмехнулся:

— Я и не волнуюсь. Но вот что, Артур. Это послание — только страховка на случай, если все пойдет кувырком. Если же дела у нас будут неплохие, думаю, лучше его не посылать. Это уж ты сам сообразишь. Только не принимай скоропалительных решений. Думай, как профессионал. Сам понимаешь.

Я кивнул. А что мне еще оставалось? Как всегда, решения принимал Гутар, а я должен был расхлебывать кашу.

— Да, — кивнул я, — понимаю.

В девять часов вечера мы приступили к операции.

Для Копья это означало, что сержант Муса взгромоздил на командный грузовик пулемет, а мы с Тропменом в последний раз проверили уоки-токи. Потом Тропмен снял замок с ящика, где запирал радиоустановку, и подсоединил длинную антенну. Проверив установку, капитан отдал замок мне.

Должен сказать, это вовсе не было знаком доверия, как могло бы показаться. Генератор, питающий радиоустановку, отключал батареи грузовика, издавая громкий вой. Собирайся я и впрямь послать сообщение Уилленса в ту ночь, мне пришлось бы придумывать, как отвлечь сержанта Мусу. Он, конечно, был совершеннейшим болваном, но даже при этом мне стоило бы труда объяснить, какого дьявола я включил установку, вместо того чтобы спать. Я порадовался, что мне все это ни к чему.

В десятом часу Гутар и Уилленс покончили с погрузкой. Потом явился Кинк и напоследок повторил свои указания.

Все, что предстояло сделать в ту ночь Гутару и его группе, — выдвинуться к эвакуированным еще с вечера таможенным постам Махинди. Как сказал Уилленс, плевое дело. Но все равно чувствовалось, как растет напряжение. Может, это я такой нервный, но ощущал то же волнение и у других. Барбара Уилленс пришла поцеловать мужа на прощанье. Оба старательно не замечали меня.

По сигналу Кинка наши грузовики двинулись вдоль обочины дороги. Они шли с зажженными передними фарами, а мы стояли и смотрели вслед, пока машины не исчезли из виду, скрывшись в зарослях. Затем мы с Кинком и Тропменом уселись в командный грузовик, и я включил уоки-токи.

Минут через десять в микрофоне послышался искаженный техникой голос Гутара:

— Наковальня вызывает Копье.

— Наковальня, Копье вас слушает.

— Поворачиваю на дорогу в Матендо.

— Вас понял.

Прошло минут двадцать.

— Наковальня вызывает Копье.

— Наковальня, Копье вас слушает.

— Приближаюсь к цели. Огни погашены.

— Хорошо.

— Доклад окончен. До свидания. Конец связи.

Я выключил уоки-токи.

Мы вступили на тропу войны.

В Кунди за два часа до восхода солнца — наиболее сносное время дня. Тогда еще чувствуется хоть какая-то прохлада. Ночные насекомые или напились кровушки до отвала, или утомились летать, а дневные еще не проявляют активности. Порой задувает легкий ветерок, и тогда даже вонь не так чувствуется, да и дышать как-то безопаснее.

Именно в такие благостные часы мы выступали наутро. Если бы еще сердце не стучало как бешеное, я чувствовал бы себя почти нормально.

Все, кроме офицерских коек и вещевых мешков, было упаковано накануне, поэтому, несмотря на темноту, грузовики быстро загрузились, и все было готово. Помимо оружия и боеприпасов мы везли канистры с кипяченой водой, паек на двадцать четыре часа и аптечки скорой помощи.