Эрик Эмблер - Грязная история

Сразу за деревней дорога раздваивалась. Мы свернули влево к железнодорожному полотну и почти сразу его пересекли. С тех пор качество дороги стало быстро ухудшаться. По-видимому, ее совсем недавно проложили в джунглях с помощью бульдозеров, но потоки дождя выточили в ней наклонные колеи, из-за чего машина еле ползла. Усидеть в ней стало попросту невозможно. Когда грузовик накренился, ящики помельче скользили по полу. Оставалось только стоять, цепляясь за ремни и придерживая ящики ногами. Такая пытка продолжалась около получаса. Кинку, конечно, было хорошо — он сидел в кабине рядом с водителем.

Все это время мы спускались, но теперь выехали на более ровное место, и дорога снова стала легче. Я говорю «дорога», но это был просто темный туннель, пробитый в джунглях. Ветви деревьев хлестали по бортам и по брезентовому верху грузовика, застя дневной свет. Почти час мы двигались в удушливой тьме, а как только вынырнули из нее, сразу остановились.

Мы стояли среди огромной плоской равнины на дне дола. Неподалеку вновь виднелись рельсы железной дороги. В основном это была опять-таки узкоколейка, но был также небольшой отрезок, где тянулись рядом два полотна. Здесь возвращающиеся из Матендо порожние вагоны переводились на другой путь, уступая дорогу тем, что шли из Кавайды с рудой. У запасного пути стояли сарай для ремонта, бетонный домик и несколько крытых соломой хижин. Из сарая доносились удары молота. Рядом с домиком мы увидели джип и небольшой французский автомобильчик, что выглядит так, будто его собрал из металлолома какой-то механик-любитель, — «Ситроен-2». Рядом с джипом я впервые узрел солдата фулани.

На нем были грязный синий тюрбан, шорты цвета хаки и матерчатый пояс с мешочками, полными патронов, и крючком для штыка. Парень был бос, на каждой щеке красовалось по три шрама, и выглядел он очень грозным и сердитым. Фулани прицелился в нас из ружья со скользящим затвором.

Из домика вышел белый с офицерским значком на рубашке и что-то проорал солдату. Тот на мгновение смутился и, в свою очередь крикнув нечто невразумительное, неохотно опустил ружье.

Офицер был высоким, тощим типом с вьющейся каштановой бородкой и пятнами масла на брюках. Он так небрежно отдал Кинку честь, что это больше походило на приветственный взмах рукой, и уселся в джип. Тот тронулся с места, и наш грузовик поехал следом.

Мы спускались вниз по крутой дороге, уходившей в сторону от железнодорожного полотна. Метров через четыреста мы наткнулись еще на одну поляну и, миновав второго угрюмого воина с изрезанным шрамами лицом, остановились у кучки деревьев с плоской кроной. В тени под ними тоже прятались хижины и два-три навеса, заменявшие склад.

Гутар достал офицерский значок и приколол к рубашке. Остальные последовали его примеру.

Я тоже вынул свой значок и мгновение спустя стал офицером армии Республики Махинди.

Величайший исторический момент! Не могу сказать, что я испытывал восторг, хотя и вспомнил одну из поговорок отца: «Большинство офицеров — засранцы, пока не узнаешь их ближе. А потом понимаешь, что многие из них — еще большие засранцы, чем другие».

Впервые воспоминание об отце не принесло мне утешения.

В ближайшие несколько дней я многому научился.

Во-первых, выяснил, что означают буквы «УЗИ».

Оказывается, «узи» — это автомат, изобретенный и производимый в Израиле. Со сложенным металлическим прикладом его длина составляет всего 45 см, а вес, включая заряженный магазин на 25 патронов, не превышает 4 кг, стреляет «узи» девятимиллиметровыми автоматными пулями со скоростью 650 штук в минуту, если вы успеваете достаточно шустро сменить магазин. Разумеется, это невозможно; зато, если вас увлекает подобное занятие, вы можете всего за три минуты разобрать автомат для чистки (он состоит всего из двенадцати частей) и полностью собрать. Это небольшое, неказистое на вид оружие на самом деле чертовски опасно. Я никогда не любил связываться с такими игрушками, даже если они не заряжены. «Четыре самых верных друга солдата, — говаривал мой отец, — это две его ноги, оружие и, если он порядочный малый, преданный ординарец». Наверное, я недостаточно долго имел дело с «узи», чтобы считать его лучшим другом.

Но вообще-то сначала я даже испытывал к нему благодарность. «Узи» помог мне скрыть полное незнание автоматического оружия, так как этот автомат появился уже после Второй мировой войны. Капитан Тропмен, бородатый офицер, заместитель Кинка, сам Кинк и Гутар были единственными, кто умел обращаться с «узи», так что им пришлось показать остальным, как он стреляет.

Ни у кого не было ни пистолетов, ни револьверов. Меня это удивило. Я помнил, что отец, став лейтенантом, всегда носил револьвер, тяжелое оружие в блестящей кожаной кобуре, прикрепленной к поясу. Сначала я хотел спросить об этом, дабы показать, будто я разбираюсь в военном деле. К счастью, меня опередил Райс, и это он получил резкую отповедь капитана Тропмена. Последний, как и Кинк, был выходцем из Эльзаса и обладал крутым, язвительным нравом. «Для профессионального солдата, — сказал он, — пистолеты и револьверы всегда были совершенно бесполезны, а сейчас еще и безнадежно устарели. Когда под рукой „узи“, ты можешь и не быть метким стрелком; если тебе надо убить противника, ты его прикончишь с расстояния двести метров — было бы время прицелиться и вспомнить, что следует отдернуть затвор. Даже думать при этом не обязательно». Тропмен совсем раскипятился. «Всякие там пистолеты, — заявил он, — годятся не для солдат, а для полисменов и жуликов, кинозвезд и психопатов с их сознательными или подсознательными комплексами по поводу собственной отваги». Это была весьма познавательная лекция.

Еще я узнал о хижинах магунгу.

В Кинди они строятся следующим образом. Мужчины срезают множество молодых деревьев и делают из них каркас с изогнутым верхом, наподобие клетки для попугая. Затем появляются женщины (за войском эмира всегда следует множество сопровождающих) и начинают покрывать этот каркас длинными мясистыми листьями дерева магунгу. Они укладывают листья слоями, так что те ложатся внахлест, как черепица, пока крыша не станет напоминать дамскую прическу с начесом. В хижине есть дверь, но нет проемов для окон. Теоретически считается, что листья предохраняют жилище от дождя и в то же время оно хорошо проветривается. На практике же листья магунгу лишь частично спасают от дождя, а ветер (в нашем случае задувавший преимущественно со стороны отхожего места) приносил целые тучи москитов. Лесные крысы и змеи, как выяснилось, тоже любят магунгу. Однажды на крыше дамского туалета была замечена ядовитая черная мамба, преспокойно отдыхавшая на мягкой подстилке. Кто-то из солдат убил мамбу, пока она не укусила кого-нибудь из нас, и Тропмен обратил всю эту историю в шутку, заявив, что нет лучшего способа избавиться от приступов дизентерии. Ну а я ничего смешного тут не заметил. Туалет для европейцев — отвратительное приспособление с дыркой в закрывающих яму досках — тоже был покрыт листьями магунгу, и, пользуясь им, приходилось постоянно быть начеку и поглядывать вверх.

Теперь с нами было пять европейских женщин (это если считать жену капитана Тропмена, евразийку). Эта на редкость красивая молодая особа прекрасно говорила по-французски, но любила покомандовать. У женщин евроазиатского происхождения — а мне нередко доводилось их встречать — часто бывают такие наклонности. Барбара Уилленс совершенно не ладила с мадам Тропмен. Женщины, естественно, занимались наведением временного уюта для европейских офицеров, и мадам Тропмен, как жена старшего по чину, присвоила право отдавать приказы супругам других. Еще один источник разлада, думаю, заключался в том, что Кинк и Тропмены жили в домике рядом с железной дорогой, а не в хижинах, как все остальные. Об этом много судили и рядили.

Я старался придерживаться нейтралитета. Барьеры и Уилленсы утешали себя тем, что подобная ситуация продлится не дольше двух недель, а потом все пойдет по-другому. Сам я никаких перемен не жаждал. Единственное изменение, какое я приветствовал бы, — это возможность смыться из паршивого лагеря, но отнюдь не стремился к тому, что должно было неминуемо последовать за периодом нашего обучения.

Кроме того, я узнал, чего старшие офицеры ожидают от моей персоны.

Гутар и остальные офицеры вскоре обнаружили, что «батальон» эмира составляют всего четыреста мужчин, чье воинское искусство ограничивается умением заряжать оружие и стрелять. Они либо вообще не тренировались в стрельбе по мишеням, либо занимались этим ничтожно мало. Однако эти фулани обожали стрелять. Как кисло заметил Уилленс, они представляют угрозу для всех, кроме неприятеля.

Кинк только отмахнулся от критических замечаний.

— Да, большинство фулани более ловко обращаются с дубинкой, чем с ружьем, — признал он, — но они будут сражаться, если вы покажете им врага. А что касается огневой мощи, то этот вопрос, господа, в ваших руках.

Это было на второй день нашего пребывания в лагере, когда мы сидели в столовой за испещренным пятнами от предыдущих трапез складным столом. Кинк продолжал объяснять нам ход развития операции.

— Официально, — вещал он, — мы сосредоточиваем здесь силы для охраны железной дороги от попыток саботажа. Нет нужды говорить, — он улыбнулся, — что подобных попыток не было, однако наши тактические занятия получают двойную маскировку, используя в виде оси полотно железной дороги. Разумеется, впоследствии такой осью станет дорога вдоль реки, проложенная к Амари.

Он сделал знак Тропмену, и тот раздал нам копии секретной карты «зоны А», о которой в Кавайде запрещалось даже упоминать.

Из соображений безопасности, то есть моей собственной, конечно, я не намерен воспроизводить ее здесь доподлинно, но, поскольку все же хочу дать вам представление о том, в какую грязную историю влип и какая нешуточная опасность мне угрожала, думаю, общую схему набросать необходимо. И если на свете есть справедливость, эта карта должна быть начертана кровью — кровью, что поставляет гнусный директорат ГМАОЦА.