– Не стану притворяться, – ответил Артур, – будто не понимаю, о чем идет речь. Когда вы впервые бросили мне этот упрек, я был очень удивлен, теперь же слишком хорошо понимаю, какое горе причинила вам моя информация и какое вызвала замешательство.

– Мы свыклись с мыслью, что Джако… – Она не договорила.

– Знаю, Хестер, знаю. Но надо и через это пройти. Вы жили в обстановке мнимого благополучия. На самом же деле его не было, вы просто верили, что оно существует. Вы построили, знаете, такое хлипкое сооружение, своего рода театральную декорацию. Но мнимое благополучие не может заменить благополучия подлинного.

– Вы призываете нас набраться мужества и посмотреть правде в глаза, не так ли? – Она помолчала и сказала: – Вам-то мужества хватает с избытком! Сразу видно. Прийти и обо всем рассказать нам, не интересуясь ни нашими переживаниями, ни нашими отношениями. Вы себя повели очень смело. Я восхищаюсь вашей смелостью, поскольку, понимаете, сама я трусиха.

– Скажите, – ласково произнес Калгари, – скажите, что вас тревожит? Что-то случилось, а?

– Я видела сон, – проговорила Хестер. – У меня есть друг, молодой врач…

– Понимаю, – сказал Калгари. – Вы приятели или даже более чем приятели?

– Я полагала, что мы не просто приятели… А он такое обо мне подумал. Все рухнуло…

– Да?

– Он думает, что это сделала я, – быстро выпалила Хестер. – Возможно, он не совсем убежден в этом, но и не исключает полностью. Нет у него уверенности. Он не так уж не прав. Все мы друг друга подозреваем. Вот я и решила: кто-то должен вызволить меня из этой кошмарной неразберихи, и подумала о вас, потому что вы мне приснились. Понимаете, во сне я будто бы заблудилась и не могла отыскать Дона. Он бросил меня на краю очень крутого обрыва… бездны. Да, вот самое подходящее слово. Ведь бездной называют очень глубокую пропасть, не так ли? Глубокую и непреодолимую. А вы были на другой стороне, протянули руки и сказали: «Я пришел, чтобы помочь тебе». – Она тяжело вздохнула. – Вот я и приехала к вам. Убежала и оказалась здесь, потому что вы должны мне помочь. Если не поможете, не знаю, что тогда случится. Вы обязаны мне помочь, вы все это затеяли. Может, вы скажете, что это вас не касается? Что вы свое дело сделали, сообщили нам правду, а остальное вас не беспокоит? Скажете?..

– Нет, – перебил ее Калгари. – Ничего подобного я не скажу. Это мое дело, Хестер, согласен с вами. Я несу ответственность за случившееся, и мой долг теперь помочь вам.

– О! – Кровь бросилась в лицо Хестер, и она разом похорошела. – Так я не одна! Можно на кого-то опереться.

– Да, дорогая, можно… Проку от меня не очень много, но я постараюсь и на полдороге останавливаться не стану. – Он подвинул свой стул поближе к ней. – Итак, расскажите мне все. Плохо дело?

– Убийца находится среди нас, – сказала Хестер. – Мы это знаем. Мистер Маршалл пытался представить дело так, будто в дом забрался грабитель, но сам он в это не верит. Кто-то из нас убил маму.

– А ваш молодой человек… как его зовут?

– Дон. Дональд Крейг. Он врач.

– Дон подозревает вас?

– Опасается, что это я, – с надрывом произнесла Хестер, в отчаянии заламывая руки. Она взглянула на Калгари: – Наверно, и вы так думаете?

– О нет, – возразил Артур. – Не сомневаюсь в вашей невиновности.

– Вы так говорите, словно в этом совершенно уверены.

– Уверен.

– Но почему? Откуда такая уверенность?

– Ее породили ваши слова, сказанные мне на прощанье после того, как я исполнил свой долг. Помните? Ваши слова о невиновных, несущих тяжкое бремя ответственности за виновного. Преступник такие слова никогда бы не произнес, они бы ему в голову не пришли.

– О! – воскликнула Хестер. – Какое это счастье знать, что есть человек, думающий так же, как ты сам.

– Хорошо, – предложил Калгари, – не поговорить ли нам спокойно?

– Да, – ответила Хестер. – У меня такое чувство… все по-другому воспринимаю.

– Позвольте полюбопытствовать, – сказал Калгари, – только твердо помните, что я убежден в вашей невиновности, – почему у кого-то появилось подозрение, будто вы убили свою приемную мать?

– Я могла бы это сделать, – призналась Хестер. – У меня часто появлялось такое желание, когда я, бывало, сходила с ума от ярости, чувствуя собственное бессилие. А мама всегда такая спокойная, уверенная, все знает и ни в чем не ошибается. Вдруг подумаю: «О! Так бы ее и убила». – Она подняла на него глаза. – Понимаете? Вы никогда ничего подобного не испытывали в молодости?

Последние слова неожиданно раздосадовали Калгари, точно такую же досаду он почувствовал, когда Мики в отеле в Драймуте заметил: «Вы выглядите старше своего возраста!» Она сказала «в молодости»? Хестер, наверное, кажется, что это было очень давно. Он призадумался. Вспомнилось, как девятилетним мальчишкой он с другим малышом серьезно обсуждал в саду возле приготовительной школы, как самым верным способом избавиться от воспитателя, мистера Ворборуха, надоевшего им своими придирками. Он припомнил собственную бессильную ярость, овладевавшую им, когда мистер Ворборух отпускал в его адрес наиболее язвительные замечания. Наверное, и Хестер чувствовала то же самое. Но какие бы планы он со своим одноклассником… Как же его звали? Порш? Да, этого мальчика звали Поршем. Но какие бы планы они ни обсуждали, дальше разговоров дело не шло, и жизни мистера Ворборуха ничто не угрожало.

– Знаете, – обратился он к Хестер, – с такого рода эмоциональными всплесками вам следовало покончить еще много лет тому назад. Но, разумеется, я вас хорошо понимаю.

– Просто мама действовала на меня возбуждающе, – начала оправдываться Хестер, – теперь-то я понимаю, что сама была во всем виновата. Вот если бы она прожила чуточку подольше, пока я немного не повзрослела, тогда бы… тогда мы стали бы с ней хорошими друзьями. Ее советы и помощь меня бы радовали. Но тогда они были мне что ножом по сердцу, поскольку я чувствовала себя такой неумехой, такой дурочкой. Я понимала, что поступаю глупо, но делала все наперекор ей, желала доказать свою самостоятельность. К тому же я не считала себя посредственностью. Я была подвижной, как жидкость. И подобно жидкости, принимающей форму сосуда, в котором она находится, старалась изменяться, чтобы стать похожей на людей, которыми восхищалась. Думала: вот убегу из дома, поступлю на сцену, кого-нибудь полюблю, потом…

– Потом узнаете себе цену или на худой конец цену другим людям.

– Да. Именно так. Теперь-то я, разумеется, понимаю, что вела себя как ребенок. Ох, если бы вы знали, доктор Калгари, как хотелось бы, чтобы мама была жива! Потому что ее смерть – это несправедливость, несправедливость по отношению к ней. Она так много для нас сделала и столько всего нам дала. Мы же ей ничем не ответили. А теперь поздно. – Хестер помолчала, а затем продолжила с новым приливом энергии: – Потому я решила: пора положить конец всяким сумасбродствам и детским выходкам. А вы мне в этом поможете, не так ли?

– Я же сказал – сделаю все, что в моих силах.

Она наградила его очаровательной улыбкой.

– Расскажите мне, – попросил Калгари, – что все-таки произошло.

– То, что и должно было произойти. Мы все недоверчиво поглядываем друг на друга, недоумеваем, мучаемся догадками. Папа смотрит на Гвенду и думает: а может, это она. Гвенда глядит на отца и не знает, что и подумать. Вряд ли они сейчас поженятся. Наш семейный покой нарушен. Тина подозревает Мики, правда, не знаю почему, ибо в тот вечер его не было дома. Кирстен считает преступницей меня. Мэри, моя старшая сестра, думает то же самое про Кирстен.

– А кто у вас на подозрении, Хестер?

– У меня? – Хестер вздрогнула.

– Да, у вас, – подтвердил Калгари. – Мне это важно знать.

– Не знаю, – тоскливо призналась Хестер, разводя руками. – Просто не знаю… Страшно такое сказать, но я подозреваю всех. Будто за каждым лицом скрывается чужая, зловещая маска. Не поручусь даже, что лицо моего отца не скрывает маску, да и Кирстен все время твердит, что никому не следует доверять… даже ей. А я гляжу на Мэри и думаю, что ничего про нее не знаю. Или Гвенда… мне всегда нравилась Гвенда. Я радовалась, что папа на ней женится. Но теперь я и в Гвенде не уверена. Воспринимаю ее как совершенно другого человека, безжалостного, мстительного. Да и за других не поручусь. Мной овладело чувство отчаянной безысходности.

– Да, могу себе представить, – промолвил Калгари.

– Кругом такая безнадежность, – продолжала Хестер, – что меня преследует ощущение, будто страдания убийцы от сознания своей вины передаются нам. Думаете, такое возможно?

– Думаю, возможно, но тем не менее сомневаюсь. Разумеется, я не специалист, но все же не уверен в том, бывает ли убийца по-настоящему несчастен.

– А почему нет? Мне кажется, самое страшное – это осознавать, что ты кого-то убил.

– Да, это страшная вещь, и все-таки, на мой взгляд, убийцы бывают двух типов. Во-первых, хладнокровный преступник, который говорит себе: «Что ж, конечно, жаль совершать подобное, но это необходимо для моего же благополучия. Как бы то ни было, не моя в том вина. Я просто должен исполнить эту миссию». Или…

– Да? – спросила Хестер. – Каков же убийца другого рода?

– Простите меня, я не знаю точно и всего лишь строю предположения, но думаю, что убийца другого рода, как вы его нарекли, не способен долго переносить угрызений совести. У него появляется потребность сознаться или возложить на кого-нибудь ответственность за содеянное. Он говорит себе: «Я бы никогда такого не сделал, если бы… не случилось то-то и то-то. Я не убийца в полном смысле этого слова, я не думал никого убивать. Просто так получилось, виновата судьба, но не я». Вам понятно, что я пытаюсь сказать?

– Да, мне кажется, это любопытно. – Она прикрыла глаза. – Хочется обдумать…

– Конечно, Хестер, подумайте. Все обдумайте самым тщательным образом, ведь, чтобы вам помочь, я должен воспринимать мир вашими глазами.