Агата Кристи - Горе невинным

– Хочу рассчитывать только на собственные силы, – повторил Мики.

– Да. Понимаю тебя… Ладно, Мики, но, если ты передумаешь, помни, деньги ожидают тебя.

– Спасибо, отец. Хорошо, что ты меня понимаешь. Или если не понимаешь, то, по крайней мере, не лишаешь меня самостоятельности. Хотелось бы объяснить тебе получше. Пойми, не хочу наживаться… не могу наживаться… О, черт, как трудно, оказывается, выражать свои мысли!

Вдруг в дверь постучали, или, точнее сказать, ударили чем-то тяжелым.

– Это Филип, я его ожидаю, – сказал Лео. – Будь добр, отвори ему дверь, Мики.

Филип лихо вкатил на своей коляске в комнату и радостной улыбкой приветствовал присутствующих.

– Вы заняты, сэр? – обратился он к Лео. – Если да, так и скажите. Я не буду мешать, просто тихонько полюбуюсь вашими книгами.

– Нет, не беспокойтесь, – ответил Лео. – У меня как раз выдалось свободное утро.

– Гвенда еще не пришла? – спросил Филип.

– Она позвонила, пожаловалась на головную боль и сказала, что не сможет сегодня прийти, – пояснил Лео. Голос его прозвучал бесстрастно.

– Понятно, – протянул Филип.

В разговор вмешался Мики:

– Ну ладно, пойду откопаю где-нибудь Тину. Заставлю ее прогуляться. Эта девочка терпеть не может свежего воздуха.

Легкой, пружинистой походкой он вышел из комнаты.

– Или я ошибаюсь, – заметил Филип, – или Мики неожиданно переменился? Куда исчезла его обычная угрюмость?

– Он взрослеет, – объяснил Лео. – Правда, на это у него уходит чересчур много времени.

– Что ж, хорошее настроение посетило его не в самый подходящий момент. Вчерашняя встреча с полицией вовсе не улучшает самочувствия, согласны?

– Безусловно, прискорбно, что дело вновь начинают пересматривать, – спокойно произнес Лео.

– Между нами говоря, вам не кажется, – продолжал Филип, медленно двигаясь в своем кресле вдоль книжных полок и небрежно прихватывая по пути то один, то другой томик, – что Мики похож на человека, терзаемого угрызениями совести?

– Странный вопрос, Филип.

– Вы находите? Во всяком случае, существуют люди, совесть которых никогда не подает своего голоса и которые не испытывают ни малейшего сожаления по поводу своих действий. Джако, например.

– Да, – сказал Лео. – В отношении Джако вы не ошиблись.

– И Мики меня удивляет. – Филип помолчал, а потом сказал доверительным тоном: – Вы не станете возражать, сэр, если я задам вам один вопрос? Что вам известно о происхождении ваших приемных детей?

– Почему вас это интересует, Филип?

– Наверное, простое любопытство. Наследственность загадочна и таинственна.

Лео не отвечал. Филип с интересом наблюдал за ним.

– Возможно, – проговорил он, – я докучаю вам своими вопросами.

– Почему же, – сказал, поднимаясь, Лео, – почему бы вам их и не задавать? Вы член нашей семьи. Шила в мешке не утаишь, а в настоящий момент эти вопросы сами собой напрашиваются. Дети попадали в нашу семью при исключительных обстоятельствах. Единственно лишь Мэри, ваша жена, была удочерена на законных основаниях, с соблюдением всех необходимых формальностей, а остальные появились у нас без всяких формальных проволочек. Джако был сиротой, его отдала нам престарелая бабушка. Ее убило при бомбежке, и он остался в нашей семье. Остальные истории столь же бесхитростны. Мики – незаконнорожденный, его мать волочилась за мужчинами. Ей понадобилось сто фунтов, и она их получила за сына. Нам неизвестно, что сталось с Тининой матерью. Она никогда не писала дочери, а после войны не потребовала обратно. Судьба ее нам неведома.

– А Хестер?

– Хестер тоже внебрачный ребенок. Ее молодая мать работала в Ирландии больничной сиделкой и вышла замуж за американца вскоре после того, как отдала нам ребенка. Она умоляла нас позаботиться о девочке и скрыла от мужа правду о ее существовании. В конце войны она уехала с мужем в Штаты, и с тех пор мы о ней ничего не слыхали.

– Поистине трагические истории. Никому не нужные бедняжки.

– Да, – протянул Лео. – Это и заставило Рэчел столь горячо полюбить их. Ей захотелось стать им настоящей матерью, захотелось, чтобы у них появился родной дом и они почувствовали себя желанными.

– Прекрасная цель, – заметил Филип.

– Только… только ничего из этих надежд не осуществилось. Рэчел не придавала значения кровным узам. А они играют важную роль. В собственных детях есть нечто особенное, что позволяет вам без слов понимать и познавать их. С приемными детьми обычно такая связь не устанавливается. Вы не чувствуете инстинктом, что происходит у них в душе. Разумеется, вы оцениваете их по себе, по собственному опыту и переживаниям, но ваш опыт и ваши переживания почти никогда не совпадают с их мыслями и ощущениями.

– Полагаю, вы прекрасно уловили суть проблемы, – сказал Филип.

– Я предупреждал Рэчел, но, разумеется, она мне не поверила. Не захотела поверить. Слишком велико было у нее желание сделать их своими родными детьми.

– Тина всегда, на мой взгляд, была темной лошадкой. Кто был ее отец, вы не знаете?

– Кажется, какой-то моряк, по-моему, индус. – Лео нахмурился и сухо добавил: – Ее мать и сама не сказала бы точно.

– Неизвестно, как Тина поведет себя в той или иной ситуации, каковы ее мысли. Она неразговорчива. – Филип замолчал и вдруг неожиданно выпалил: – Вы не считаете, что она что-то знает, но умалчивает об этом по каким-то своим соображениям?

Рука Лео, перебиравшая бумаги, застыла в воздухе. Наступила непродолжительная пауза.

– С чего вы взяли, будто она что-то скрывает? – сказал он.

– Полноте, сэр, разве это не очевидно?

– Для меня нет.

– Быть может, она что-то знает, – настаивал Филип, – и умалчивает об этом, опасаясь навредить кому-то другому, вы не согласны со мной?

– Простите меня, но крайне неразумно слишком много размышлять над этим делом или даже говорить о нем.

– Это предостережение, сэр?

– Ни в коем случае. Я лишь нахожу, что ко всему этому делу нужно подходить с величайшей осторожностью.

– Хотите сказать, что следовало бы оставить это дело полиции, не так ли?

– Да, именно это я и хочу сказать. Пусть полиция исполняет свои обязанности, пусть она задает вопросы и докапывается до истины.

– А сами вы не хотите до нее докопаться?

– Быть может, я опасаюсь узнать нечто такое, о чем мне знать не хотелось бы.

Сжав кулаки, Филип возбужденно спросил:

– Возможно, вы знаете, кто это сделал. Знаете, сэр?

– Нет.

Краткость и категоричность ответа поразили Филипа.

– Нет, – резко повторил Лео, опуская руку на стол. Но он уже не был прежним Лео. Тот вечно углубленный в себя, не от мира сего человек, которого так хорошо знал Филип, внезапно перестал существовать. – Не знаю, кто сделал это! Слышите? Не знаю. Понятия не имею. И не… не хочу этого знать!

– А что вы здесь поделываете, моя радость? – спросил Филип.

В своем кресле он быстро катился по коридору. Хестер выглядывала из окна, опасно перегнувшись через подоконник. Она вздрогнула и обернулась.

– О, это вы! – воскликнула Хестер.

– Обозреваете Вселенную или помышляете о самоубийстве? – задал очередной вопрос Филип.

– С чего вы взяли? – Она высокомерно смотрела на него.

– Так мне показалось. Но будем откровенны, Хестер. Если вы обдумываете такой шаг, то из этого окошка не стоит прыгать. Оно не высоко от земли. Вы только представьте, как неприятно всего лишь сломать руку или ногу, когда жаждешь вечного успокоения.

– Мики обычно вылезал из этого окна и спускался вниз по магнолии. Этот свой способ покидать дом и проникать в него он хранил в тайне. Мама об этом ничего не знала.

– Родители многого не знают! На эту тему можно написать целую книгу. Но если вы задумали покончить с собой, Хестер, лучше просто спрыгнуть со смотровой площадки у беседки.

– Которая у реки над обрывом? Да, а внизу чертовски острые скалы!

– Беда в том, Хестер, что вы слишком мелодраматичны. Большинство людей удовлетворяется газовой плитой, всовывая голову в духовку, или приличной дозой снотворного.

– Я рада, что вы здесь! – неожиданно воскликнула Хестер. – Вы не прочь кое о чем побеседовать, а?

– Разумеется, делать мне сегодня нечего. Пойдемте ко мне и обстоятельно обо всем потолкуем. – Заметив ее нерешительность, Филип добавил: – Мэри внизу, она решила своими собственными ручками приготовить мне изысканную утреннюю бурду.

– Мэри многого не понимает, – сказала Хестер.

– Да, – согласился Филип. – Мэри ничего не понимает.

Филип покатился в коляске по коридору, Хестер шла рядом. Она раскрыла дверь. Он въехал в комнату, а Хестер последовала за ним.

– Но вы понятливый, – сказала она. – С чего бы?

– Знаете, наступает такое время, когда о многом приходится задумываться… Для меня оно наступило, когда со мной случилось несчастье и я понял, что на всю жизнь останусь калекой…

– Да, – сочувственно промолвила Хестер, – это, должно быть, ужасно. Вы ведь летчик? Летали?

– Над всем миром и очень высоко, словно чайный поднос, который забросили в небо, – улыбнулся Филип.

– Мне, право, неловко. Нет, в самом деле. Нужно думать, когда говоришь, и быть более деликатной.

– Слава богу, что вы этого не делаете. Но как бы то ни было, когда этот период отчаяния остается позади, привыкаешь ко всему. Это относится и к вам, Хестер, хотя в данный момент вы этого не понимаете. Но однажды вы поймете, если не совершите до этого страшной, непростительной глупости. Теперь к делу. Расскажите-ка мне, что вас тревожит. Полагаю, размолвка с вашим приятелем, весьма серьезным молодым доктором. Так?

– Это не размолвка. Это значительно хуже.

– Все будет хорошо.

– Нет, не будет. Никогда не будет.

– Вы так категоричны в своих суждениях. Все у вас черное или белое, не так ли, Хестер? Полутона отсутствуют.