Теперь все кончено. Вчера это было живо. Теперь все погибло. Его сняли с крючка и бросили обратно в реку. И, сказал себе Роджер, он разучился плавать.

Линдсей был так глубоко погружен в свои мысли, что не заметил, как дошел до площади. Уже горели фонари, и люди торопились войти в центральный магазин в последнюю минуту перед закрытием. Роджеру были нужны сигареты, но ему не хотелось заходить в магазин. Весь поселок, считал он, судачил о нем. Что ж, придется выдержать это. Через площадь Линдсей двинулся к магазину. Как раз в этот момент из его дверей вышла Лиз Холбрук, неся несколько свертков. Он свернул бы в сторону, но девушка его увидела.

— Здравствуй, Роджер, — сказала она.

В ее голосе ему почудился упрек, возмущение, отвращение. Ничего такого в интонации девушки не было, но Роджер все это услышал. Он очень тихо ответил на ее приветствие.

Может, это мороз виноват в ярком румянце на ее щеках. На ней была тяжелая твидовая юбка, ярко-желтый свитер под расстегнутой дубленкой, желтые шерстяные рукавички. Когда она спускалась по ступенькам магазина, порыв ветра припудрил снегом ее темные волосы. «Типичная девушка из Уэллсли», — сказал когда-то Дэн Саттер, описывая Лиз. Конечно, это не было комплиментом, но тогда такая характеристика понравилась Роджеру. Его очаровали большие честные глаза и гордо поднятая голова Лиз. Она действительно являлась натурой простой, бесхитростной, ей нравились простые вещи, и мечты ее были просты. Роджер любил Лиз именно за это и представлял ее в качестве своей половины, занятой заботой о доме и детях, внимательно, но без попыток критиковать слушающей его произведения. Она могла бы стать идеальной женой для него. Так думал Роджер до того самого часа и той самой минуты, когда явился в дом Вейлов «позаботиться о Сьюзен».

— Похоже, сегодня еще снег выпадет, — сказала Лиз. — Ветер дует с юго-запада.

В сельской местности такие замечания не выглядят банальностями. Здесь все участвуют в совместной борьбе за сохранение тепла, за свободные от снега дороги, за поддерживание контактов с соседями. Каждый имеет в своем автомобиле широкую лопату и трос, чтобы выручить друга или незнакомца или самому получить помощь, если не повезет и машина застрянет в снегу.

— Ты слышала новость? — спросил Линдсей. Новость могла быть только одна.

— Про Терренса?

— Да.

Лиз не могла сказать Роджеру ничего, что не звучало бы неприятно для обоих.

— Извини, но мне надо бежать. Отец раскричится, что ужин не готов, если не принесу домой продукты.

— Минуту подожди, — произнес он. Лиз ждала, и Линдсей заметил, как она изо всех сил старается вести себя легко и непринужденно. Ему такое было не под силу. — Лиз, можно мне зайти к тебе в скором времени? Я… Мне надо поговорить с тобой. Мне нужно попытаться как-то… как-то…

— Ты же знаешь, я всегда тебе рада, Роджер.

— Я знаю, что это не так! — возразил он и вдруг понял, что едва не сорвался на крик. — Я не хочу ничего просить… Я не жду от тебя ничего. Я лишь хочу, чтобы ты поняла…

— Я понимаю, Роджер. Конечно, приходи в любое время. Отец и я будем счастливы тебя видеть.

Линдсей мог себе представить в точности, как будет счастлив Алонсо Холбрук. Он чувствовал, что нужно как-нибудь задержать Лиз и как-нибудь ей все объяснить. Он чувствовал, что медлить нельзя. И вдруг Роджер услышал, как хлопнула дверь магазина, и посмотрел в ту сторону. Старый Илайхью Стоун, с огромными, точно велосипедный руль, усами, покрытыми каплями влаги, и Руфус Гилсон вышли из магазина. Они стояли на верхней ступеньке, глядя на Роджера и Лиз. Гилсон лениво взмахнул рукой в качестве приветствия. Линдсей махнул в ответ и в тот момент упустил девушку. Она поудобнее ухватила свои свертки и пошла по дороге.

— Заходи в любое время, Роджер, — сказала она через плечо.

Он стоял с жалким видом и смотрел, как Лиз уходит.

V

— Старею я, — сказал Илайхью Стоун, шевеля губами, спрятавшимися за свисающей бахромой усов, — ревматизм совсем замучил, так что еле нагибаюсь, чтобы шнурки завязать, но разрази меня гром, если бы я стоял и позволял молодой бабе, вроде этой, охмурять меня по новой. — Его водянистые голубые глаза смотрели на Роджера, стоявшего на том месте, где Лиз оставила его, и сокрушенно ковыряющего обледеневшую дорожную колею носком лыжного ботинка.

Руфус Гилсон вынул трубку и красную жестяную табакерку из кармана куртки и не спеша стал заталкивать в трубку табак, искоса глядя на удаляющуюся фигуру девушки. Руфусу было около тридцати, его волосы имели почти такой же красный цвет, как табакерка в руках. Глаза серые, с немного встревоженным выражением. Руф представлял собой продукт местного производства. Он вырос на отцовской ферме. Среднее образование он получал в местной школе, где во всех восьми классах преподавал единственный учитель. За тот период он не видел ни одного города крупнее Ратленда в штате Вермонт. Но его отец, типичный неразговорчивый вермонтец, решил, что Руф должен иметь немного больше и пойти несколько дальше, чем он сам. Год за годом, пока Руф рос, его старик, не произнося об этом ни слова, откладывал по нескольку долларов до тех пор, пока молодой Гилсон не закончил школу. Денег накопилось достаточно, чтобы он смог учиться в Корнеллском сельскохозяйственном университете. Руф уехал и узнал, как обогащать почву, от которой он зависел и которую то любил, то ненавидел. Он познакомился с людьми, чей кругозор далеко уходил за пределы бруксайдской жизни. Он отличался любопытством и пытливым умом. И он рос. Руф вернулся домой и принялся превращать ферму Гилсонов в нечто большее, чем средство наскрести из каменистой земли денег на существование. Потом случилась война — как раз когда дела пошли на лад. Война всегда приходит не вовремя. Но Руф повидал мир; он видел людей, он видел смерть. И домой он вернулся как раз к похоронам отца. Старый мистер Гилсон держался до тех пор, пока не узнал, что Руф возвращается, и тогда он сдался.

Денег не осталось. Старику не под силу было содержать ферму в течение четырех лет, пока Руф находился на службе. Тогда Гилсон начал долгую, тяжелую борьбу за то, чтобы ферма снова разбогатела. Как демобилизованному, ему выдали кредит, но дела шли со скрипом. Вот почему он позволил, чтобы его уговорили баллотироваться на осенних выборах на руководящую должность в местном управлении. Это давало небольшой дополнительный заработок, да и делать на такой должности оказалось особенно нечего. Бруксайд был местом относительно тихим, и, помимо нечастых шумных ссор по субботам в местной парикмахерской и бильярдной, да дорожного происшествия, где требовался официальный протокол, да мелких краж, здесь ничего существенного не происходило.

Одна вещь мучила Гилсона — его безответное обожание Лиз Холбрук. Она росла на глазах Руфа. Раньше он жил с надеждой, что когда-нибудь сможет достигнуть материального достатка и развиться как личность настолько, что брак с Лиз уже не будет казаться несбыточной мечтой, а станет вполне реальным делом. Позже, когда Руф посчитал, что этот момент очень близок, в Бруксайд приехал Роджер Линдсей, и надежда Гилсона обратилась в дым. Лиз была настолько очевидно и страстно влюблена в Роджера, что не стоило и думать каким-то образом бороться за нее. Одной из черт, которые Гилсону нравились в Лиз, была ее способность любить по-настоящему. Ему казалось, что, однажды отдав свое сердце Роджеру, девушка его никогда не разлюбит. Шесть месяцев он наблюдал, как Линдсей и Лиз сближались все больше и больше, пока не стали совсем неразлучны. Потом Руф видел крушение ее любви. Он знал, какой страшный удар был нанесен по гордости девушки, когда Роджера внезапно завлекла Сьюзен Вейл. Лиз всеми способами старалась показать, что не произошло ничего особенно, но Руф, который ее любил, видел, что девушка сражена и разбита. Он считал, что ничем не может ей помочь. Это была личная беда Лиз, несмотря на то что все в поселке о ней знали. Несколько раз Руф водил ее в кино да на танцы в ратушу на День благодарения. Гилсон ощущал, что Лиз испытывает облегчение оттого, что он делает вид, будто с ней ничего не произошло. Но такая ситуация не давала Руфу возможности осуществить прорыв в собственной личной жизни.

— Видать, времена изменились, — сказал Илайхью Стоун. Из-за мороза на его усах начали появляться крохотные сосульки. — Когда я был молодым, то никогда не позволял девочке нести самой учебники из школы и никогда не давал далеко уйти с такими свертками в руках. Кажись, до ее дома добрая миля будет. Видать, все нынче по-другому.

Напряжение ушло с лица Руфа Гилсона, и он улыбнулся Стоуну.

— Экий ты старый пень! — воскликнул он.

Руф спустился по ступенькам и направился к испачканному грязью джипу, стоящему у обочины. Он запрыгнул за руль с изяществом всадника, оседлавшего лошадь.

— Конечно, может быть, я не совсем прав, — продолжал Илайхью. — В такие времена, когда женщины на выборы ходят, на заводах работают и даже режут тебя ножом в больнице, если заболеешь, может быть…

Руф снова улыбнулся, взглянув на старика, и что-то сказал, но его слова не были слышны из-за скрежета замерзшего на холоде мотора автомобиля.

Джип волчком развернулся перед магазином и поехал по дороге вслед за Лиз. Она отошла к краю дороги, чтобы дать автомобилю проехать мимо, но, разумеется, он мимо не проехал.

— Садись! — крикнул ей Гилсон.

— Не стоит, Руф. Не хочу отнимать твое время, нам же не по пути, — сказала Лиз, догадываясь, что он поехал за ней нарочно.

— Но нам по пути, — веселым голосом солгал Гилсон. — Надо заехать к Ральфу Бенсону, он обещал мне кое-что покрасить. Давай бросай вещи вот сюда.

— Не разбить бы яйца. — Лиз бережно положила свертки на пол машины; затем она устроилась на сиденье рядом с Руфом.