Рокингэм по-прежнему молчал, его узкие кошачьи глаза обжигали Дону. Наконец он опустился в кресло Гарри на противоположном конце стола и положил нож на тарелку перед собой. Немного погодя он заговорил с вызывающей фамильярностью. Дона содрогнулась: это был совсем другой человек, не тот Рокингэм, с которым она перебрасывалась остротами в Лондоне, бок о бок скакала во весь опор на прогулках в Хемптон-Корте и которого в глубине души презирала как никчемного повесу. В сидящем перед ней незнакомом Рокингэме клокотала холодная, дьявольская злоба, это был враг, который стремился причинить ей боль и страдание.

— Вижу, ваши драгоценности снова вернулись к вам.

Дона устало пожала плечами — то, что он смог понять, уже не имело значения. Важнее было узнать, что скрывалось за его кошачьей маской, какие замыслы там таились.

— Что же он получил взамен драгоценностей? — продолжал Рокингэм.

Дона нетерпеливо начала вставлять в уши серьги, наблюдая при этом за Рокингэмом поверх руки. Кроме ненависти к нему, у нее появился страх.

— Отчего такая серьезность, Рокингэм? Вот неожиданность! Я-то думала, что спектакль, разыгранный сегодня вечером, только позабавил вас.

— Вы правы. Он чрезвычайно меня позабавил. Что может быть смешнее двенадцати мужчин, которых в считанные минуты разоружила и оставила без штанов горстка шутников. Смахивает на наши с вами проделки в Хемптон-Корте. Но то, что Дона Сент-Коламб может смотреть на главаря этих фигляров глазами, выражение которых можно понять только однозначно, это я не нахожу забавным.

Дона оперлась локтями о стол и обхватила ладонями подбородок.

— О чем вы? — недоумевая, спросила она.

— В мгновение ока мне открылось все, что не давало покоя с самого моего приезда сюда. Ваш любимчик слуга, разумеется, шпион Француза. Теперь все встает на свои места: ваши долгие прогулки в одиночестве, неуловимое, отстраненное выражение глаз, которого прежде не было. Отстраненное — со всеми: со мной, с Гарри, с другими мужчинами, кроме одного-единственного. И этого единственного я имел удовольствие видеть сегодня вечером.

Голос его стал глухим, во взгляде открыто сквозила ненависть.

— Ну, так как? — с издевкой бросил он. — Будете все отрицать?

— Я ничего не отрицаю, — ответила Дона.

Рокингэм поднял с тарелки нож и будто невзначай провел им глубокую черту по столу.

— А вы знаете, — с вызовом осведомился он, — что за такие подвиги вы можете угодить в тюрьму? Не исключено, что вас повесят, если правда выйдет наружу.

Дона безразлично пожала плечами.

— Не слишком подходящий финал для Доны Сент-Коламб. Вы ведь никогда не бывали в тюрьме? Никогда не вдыхали запах испарений от нечистот, не пробовали баланду из черного хлеба, разведенного мутной водой? Вам не знакомо ощущение затягивающейся на шее веревки и сдавливающей дыхание? Как бы вам понравилось все это, Дона?

— Бедный Рокингэм, — насмешливо проговорила Дона. — Поверьте, я могу вообразить все эти ужасы гораздо ярче вас. Какова ваша цель? Хотите отыграться, оттого что не преуспели сами?

— Я полагал, что не мешает напомнить вам о возможных неприятностях.

— И все ваши страшные обвинения основываются лишь на том, что вам померещилось, будто я как-то особенно улыбнулась Французу, когда он потребовал мои драгоценности? Полно, Рокингэм. Расскажите свою басню Годолфину, Рэшли, Эстику, даже Гарри — кому угодно, и они примут вас за сумасшедшего.

— Не спорю, но при условии, что ваш Француз уже уплыл в дальние моря. А если нет? Предположим, что он пойман, связан и предстанет перед вами. А предварительно мы немного поработаем над ним — так, как умели это делать с пленниками несколько сот лет назад. Уверяю вас, Дона, в его присутствии вы выдадите себя.

Снова, как и накануне днем, он показался Доне прилизанным котом, который, зажав в зубах свою жертву, мягко крадется к ней в высокой траве. Дона всегда подозревала в нем черты порочности и холодной жестокости, которые он умело скрывал.

— Вас хлебом не корми, только дай представить все в мрачном свете, — попробовала отшутиться Дона. — Золотые деньки дыбы и испанских сапожков канули в прошлое. Мы уже не сжигаем на кострах еретиков.

— Еретиков-то, может, и не сжигаем, — парировал он. — А вот пиратов — вешаем и четвертуем. Кстати, та же участь ожидает и их сообщников.

— Отлично! — взорвалась Дона. — Что же вы ждете? Если вы возомнили меня сообщницей пиратов — действуйте! Бегите наверх, освободите всех, кто ужинал здесь сегодня. Растолкайте Гарри. Созовите слуг. Добудьте лошадей, вооружитесь, соберите охрану. И вот когда поймаете пирата, можете повесить нас обоих на одном дереве.

Помолчав, он задумчиво повертел в руке нож.

— Вы были бы только рады и горды оказаться с ним рядом, — с кривой усмешкой проговорил Рокингэм. — Вы даже не против умереть вместе с ним, получив, наконец, то, о чем мечтали всю жизнь. Не так ли?

Дона в упор посмотрела на него и рассмеялась, ощущая свое превосходство.

— Да, — сказала она. — Это правда.

Рокингэм побледнел, как полотно, и от этого на его лице еще ярче проступил кровавый надрез.

— На его месте должен был быть я! — прохрипел он. — Я, им должен был быть я!

— Никогда! — воскликнула Дона. — Клянусь, никогда в жизни.

— Если бы вы не оставили Лондон и не бросились сюда, в Наврон, то на его месте был бы я! Это могло случиться от скуки, праздности, от полного безразличия, даже от отвращения — но это был бы я.

— Нет, Рокингэм… никогда.

Рокингэм приподнялся со стула, раскачивая в руке нож, и, отшвырнув ногой подвернувшегося спаниеля, закатал рукава выше локтей. Пляшущие отсветы свечей играли у него на лице. Дона тоже вскочила, судорожно сжав спинку стула.

— Что с вами, Рокингэм? — вздрогнула Дона.

Губы его раздвинулись в злорадную ухмылку. Одной рукой он оттолкнул назад свой стул, а другой оперся о стол.

— Со мной ничего, — ровно сказал он. — Просто я собираюсь убить вас.

В то же мгновение Дона выплеснула ему в лицо первый попавшийся стакан вина. Ослепленный на долю секунды, он тут же попробовал перескочить через стол. Но Дона успела уклониться. Кинувшись к ближайшему стулу, она подняла его и изо всех сил бросила в Рокингэма. Тяжелый стул проехал по столу, круша серебро и фарфор, и ударил ножкой Рокингэма в плечо. Пересиливая боль и тяжело дыша, тот отшвырнул стул и, высоко подняв вверх нож, метнул его в горло Доны. Острие ножа задело рубиновое колье, расколов его надвое, и оцарапало шею. Обезумевшая от страха и боли, Дона нагнулась в поисках ножа, запутавшегося в складках ее платья, но, прежде чем она успела нащупать рукоять, рядом оказался Рокингэм. Он заломил ей руки за спину, зажав рот. Дона упала на стол. Тарелки и стаканы полетели на пол. Залились лаем собаки. Они вспрыгнули на Рокингэма, царапая его спину лапами, и тот вынужден был повернуться на долю секунды, чтобы отпихнуть их от себя. Его рука, зажимавшая рот Доны, немного ослабла. Воспользовавшись этим, она тут же вонзила в нее зубы и ударила Рокингэма свободной рукой. Он выпустил ее руку, заломленную за спину, и сжал руками ее горло. Хрипя, Дона чувствовала, как его большие пальцы перехватили ей дыхание. Неожиданно ее правая рука нащупала нож. Крепко сжав холодную рукоять, она занесла нож сверху и ударила Рокингэма, с отвращением чувствуя, как удивительно легко входит сталь в его плоть. Мощной струей кровь хлынула ей на руку. Рокингэм длинно и судорожно вздохнул, его руки отпустили ее. Дона оттолкнула его от себя и вскочила на ноги, не в силах унять дрожь в коленях. Собаки бесновались у ее ног. Рокингэм с усилием поднялся, и его стекленеющие глаза остановились на Доне. Одной рукой он зажал рану, а другой дотянулся до увесистого серебряного графина. Он наверняка размозжил бы ей голову, но в тот момент, когда он занес руку для броска, последняя свеча затрепетала и погасла. Они оказались в кромешной тьме.

Ощупывая руками край стола, Дона поспешно начала огибать его, чувствуя за спиной сиплое дыхание Рокингэма. Вот он споткнулся о стул. Дона пробиралась к лестнице. Слабый отблеск бледного света тянулся из окна галереи. Наконец она добралась до лестницы и стала подниматься вверх, собаки неслись за ней по пятам. Сверху слышались крики, кто-то стучал кулаками в дверь. Всхлипывая, Дона оглянулась назад и у подножия лестницы увидела Рокингэма. Он полз вверх на четвереньках, словно собака. В одно мгновение Дона оказалась на верхней площадке лестницы. Крики и возгласы звучали громче. Дона различала голоса Годолфина и Гарри. Надрывались от лая собаки. И в этом шуме и гаме вдруг раздался пронзительный испуганный крик разбуженного ребенка. И тогда страх покинул Дону, на смену ему пришли гнев, решимость, спокойствие и хладнокровие.

Пробивающаяся сквозь тучи, луна осветила висящий на стене щит — один из трофеев покойного Сент-Коламба. Дона сорвала щит со стены, чуть не рухнув на колени под его тяжестью. Рокингэм, сгорбившись, медленно поднимался вверх, тяжело и часто дыша. На повороте лестницы он на миг задержался, поворачивая в темноте голову в поисках Доны, и в этот момент она изо всей силы толкнула на него щит. Рокингэм зашатался и, кубарем покатившись вниз по лестнице, рухнул на каменный пол, обрушившийся щит придавил его сверху. Собаки галопом сбежали вниз и, неистово лая, обнюхивали тело. Дона стояла окаменев. В ушах ее все еще звенел крик Джеймса.

Послышались удары в дверь, тревожные голоса. Похоже, Гарри, Эстик и Годолфин взламывали запертую дверь спальни. Но Дона была ко всему безучастна: она слишком устала и ослабла. Ей хотелось лечь и уснуть, закрыв лицо руками. Внезапно Доне показалось, что она падает вниз, чернота подступила к глазам и заволокла все вокруг, в ушах пронзительно свистело…

Прошло, наверное, немало времени, прежде чем вошли люди и склонились над ней. Чьи-то руки подхватили ее и понесли. Кто-то смыл кровь с ее лица и горла, подложил под голову подушку. Издалека слышались мужские голоса, много голосов, приближающиеся и удаляющиеся шаги, ржание лошадей. Смутно она уловила, как часы пробили три. Где-то на самом краешке сознания забилась мысль: «Он будет ждать меня на той песчаной косе, а я лежу здесь и не могу шевельнуться. Я не могу пойти к нему». Дона попыталась подняться с постели, но даже не смогла оторвать голову от подушки. За окном моросил дождь. Наконец тяжелый, мучительный сон окончательно свалил ее.