— Что вы знаете о моих ужинах в «Лебеде»?

Он неторопливо облизал пальцы, налил немного вина в другой стакан — для себя, затем сказал:

— Леди Сент-Коламб имеет обыкновение проводить вечера бок о бок с городскими девками, а после, переодевшись в мужские штаны, гоняет верхом по улицам и большим дорогам, возвращаясь домой под утро, когда ночной сторож идет спать.

Дона сидела застывшая, зажав между ладонями стакан, устремив взгляд в глубину реки. В голове у нее стучало. Какой, должно быть, низменной, неразборчивой представляется она ему, не лучше тех женщин в тавернах. И как он может объяснить ее поведение сейчас, здесь, когда она сидит с ним наедине в лесу, глубоким вечером, скрестив ноги, точно цыганка? Не иначе как мимолетный эпизод в числе прочих. Конечно, он считает ее обыкновенной распутницей, женщиной, которая гоняется за острыми ощущениями и не имеет даже оправдания, как другие шлюхи, занимающиеся своим ремеслом из-за бедности. Его слова причинили ей нестерпимую боль. Свет померк, развеялось очарование. Ей захотелось домой, в Наврон, в свою комнату, захотелось прижать к себе Джеймса, уткнуться лицом в его пухлую гладенькую щечку и забыться…

— Что же вы не пьете? Жажда больше не мучит вас?

Дона через силу повернула к нему голову и пробормотала:

— Нет, вовсе нет, — и снова замкнулась, теребя конец своего пояса.

Он знал, что его слова обожгли ее, и тоже молчал. Рухнуло доверие между ними, на смену пришла скованность. Они отчужденно смотрели на огонь, молчание угнетало их обоих. Наконец он нарушил тишину, заговорив низким, ровным голосом:

— Зимой, в Навроне, когда я лежал в вашей комнате и смотрел на ваше изображение, я мысленно рисовал совсем другой портрет. И этот воображаемый мною портрет никак не вязался со сплетнями, время от времени доходившими до меня от слуг.

— Рисовать того, кого никогда не видел, — по меньшей мере неразумно, — тихо сказала Дона.

— Возможно, — подхватил он. — Но и с вашей стороны неразумно было оставлять свой портрет в спальне без присмотра. На английский берег могут высадиться пираты вроде меня и выкрасть его.

— Повернули бы его лицом к стене, — мрачно изрекла Дона, — или перевесили на другое место, и он не напоминал бы вам о Доне Сент-Коламб, которая после кутежа в «Лебеде» переодевается в одежду лучшего друга своего мужа, прячет лицо за маской и, выехав верхом ночью, до смерти пугает старую одинокую женщину.

— Таким образом вы спасались от скуки?

— Да, это было моим последним развлечением, перед тем как я сбежала в Наврон. Думаю, эта история еще не достигла ваших ушей вместе с прочими сплетнями слуг?

Он весело расхохотался. Дотянувшись до кучки хвороста позади себя, он подбросил его в костер. Потрескивая, пламя взметнулось вверх.

— Жаль, что вы не родились мальчишкой, — ласково сказал он. — Вы бы познали настоящую опасность. Вы похожи на меня. В душе вы тоже не признаете законов, отсюда ваши переодевания, налеты на старушек. Это тоже своего рода пиратство.

— Да, наверно, — устало сказала Дона. — Но вы, захватив добычу, уплываете прочь с чувством победителя, в то время как я после своих жалких попыток пиратства чувствую лишь отвращение к себе от сознания своего падения.

— Вы женщина. У вас не поднимается рука даже убить рыбу.

От его шутливого голоса скованность Доны исчезла словно по мановению волшебной палочки. Она расслабилась, откинулась назад и снова стала сама собой.

— Подростком я любил играть в солдатиков и сражаться за своего короля, — ни с того ни с сего начал Француз. — Но в грозу, когда сверкали молнии и гремел гром, я искал спасения в маминых коленях и затыкал уши пальцами. Чтобы придать своим развлечениям больше правдоподобности, я мазал руки красным, притворяясь, что ранен, но стоило мне в первый раз увидеть кровь на умирающей собаке, как мне стало дурно.

— Я тоже испытывала нечто подобное, — с жаром сказала Дона.

— Поэтому я и рассказываю вам об этом.

— Но теперь, — заметила Дона, — вас больше не смущает кровь. Вы пират. Смысл вашей жизни — грабить, убивать, жечь. Все то, чему вы подражали, но боялись совершить в детстве, теперь воплотилось в жизни и больше не пугает вас.

— Напротив, — живо возразил он. — Я очень часто пугаюсь.

— Нет, это не то, — отмахнулась Дона. — Вы не страшитесь самого себя, возможности того, что испугаетесь.

— Согласен, — подтвердил он. — Это ушло навсегда. Оно ушло, когда я стал пиратом.

Костер догорал. Пламя осело, зола стала белой.

— Завтра, — вдруг сообщил он, — я сажусь за обдумывание нового плана.

Дона удивленно подняла глаза, но не увидела лица Француза: догорающий костер уже давал мало света, и его лицо оставалось в тени.

— Вы хотите сказать, что вам пора уходить? — спросила она.

— Я и так пробездельничал слишком долго, — ответил он. — Виновата бухта: я позволил ей завладеть мною. Теперь кончено. Ваши друзья Годолфин и Эстик получат полное удовольствие за свои деньги. Посмотрим, сумею ли я заставить их играть в открытую.

— Вы затеваете нечто рискованное?

— Разумеется.

— Новый набег на побережье?

— Не исключено.

— Рискуя быть пойманным и, возможно, погибнуть?

— Что поделаешь?

— Зачем? Ради чего?

— Хочу доказать себе, что мои мозги работают лучше, чем их.

— Что за вздор!

— Тем не менее, для меня мотив серьезный.

— Так говорят только эгоцентрики — от чрезмерного тщеславия.

— Я знаю.

— Разумнее было бы отплыть обратно в Бретань.

— Гораздо разумнее.

— И вы увлечете своих людей в это безнадежное предприятие?

— Они не станут возражать.

— «La Mouette» грозит гибель вместо мирной стоянки в порту на той стороне пролива.

— «La Mouette» строилась не для того, чтобы мирно стоять в порту.

Они смотрели друг на друга, разделяемые догорающим костром. Искорки пламени время от времени вспыхивали в глазах Француза. Но вот он потянулся, широко зевнул и безразличным тоном изрек:

— Правда, жаль, что вы не мальчик, а то бы я взял вас с собой.

— Разве обязательно нужно быть мальчиком?

— Женщины, которые боятся убивать рыб, — существа чересчур нежные, они не для пиратского судна.

Покусывая кончик пальца, Дона спросила с азартом:

— Вы действительно считаете так?

— Естественно.

— Возьмите меня с собой, и я докажу обратное.

— У вас начнется морская болезнь.

— Ничего подобного.

— Вам будет холодно, неудобно, страшно.

— Вовсе нет.

— Вы станете клянчить, чтобы я высадил вас на берег в тот самый момент, когда мои планы начнут осуществляться.

— Глупости!

Дона смотрела на него сердито, почти враждебно. Француз засмеялся, вскочил на ноги и затоптал последние тлеющие угли. Вокруг сгустилась кромешная мгла.

— Хотите пари? — предложила Дона. — Вы утверждаете, что я буду больна, озябну и испугаюсь? Я докажу вам обратное. Принимаете?

— Все зависит от того, что мы сможем предложить друг другу как заклад, — сказал он.

— Мои серьги, — выпалила Дона. — Вы получите мои рубиновые серьги — те, что были на мне, когда мы ужинали в Навроне.

— Идет, — кивнул он. — Заклад стоящий. А что вы потребуете от меня на тот случай, если выиграете пари?

— Обождите, — замялась Дона, — дайте подумать. — Через минуту, охваченная шальным весельем, она объявила: — Локон от парика Годолфина!

— Вы получите весь парик, — великодушно пообещал Француз.

— Решено, — сказала Дона, спускаясь вниз к лодке. — Обсуждать дальше нет нужды. Когда мы отплываем?

— Когда я закончу свои приготовления.

— А приступаете вы завтра?

— Приступаю завтра.

— Постараюсь не тревожить вас попусту. Я тоже должна принять меры: придется сказаться больной и остаться в постели. Болезнь моя будет сопровождаться лихорадкой, так что няня и дети не будут допущены в комнату. Только верный Уильям возьмет на себя заботу о больной, которой давно и след простыл.

— А вы, оказывается, изобретательны, — усмехнулся Француз.

Взявшись за весла, он начал медленно грести. Впереди в сумеречном сером свете проступили очертания пиратского корабля. С судна их окликнули. Француз ответил что-то по-бретонски и причалил у мыса.

Они быстро поднялись по склону, пройдя через лес, и вышли в сад. На дороге ее должен был дожидаться Уильям с каретой, в которой ей предстояло подъехать к дому, как было намечено.

— Надеюсь, обед у лорда Годолфина пришелся вам по вкусу, — осведомился Француз шутливым голосом.

— Чрезвычайно! — любезно подтвердила Дона.

— Рыба подавалась не слишком пережаренной?

— Рыба удалась на славу.

— Проститесь со своим аппетитом, когда мы выйдем в море.

— Ерунда, на морском воздухе я становлюсь не в меру прожорливой.

— Мы отплываем с приливом и попутным ветром. Снимемся с якоря еще до рассвета.

— Лучшее время суток.

— Возможно, придется послать за вами внезапно.

— Я буду готова.

Деревья расступились, и они увидели на дороге карету с Уильямом, стоявшим около лошадей.

— Теперь я вас покину, — сказал Француз, не двигаясь с места. — Так вы точно придете? — переспросил он.

— Да, — кивнула Дона.

Они переглянулись, с новой силой почувствовав влечение друг к другу. Через минуту Француз резко повернулся и скрылся в лесу. Дона сошла с дороги под высокие буковые деревья, казавшиеся мрачными в эту летнюю ночь, их ветви плавно покачивались, будто нашептывая о том, чего уже не миновать.