Трава была мокрая после дождя и поблескивала серебристыми росинками. В воздухе пахло сыростью, словно осенью во время тумана.

С деревьев капало; извилистая тропинка, ведущая к ручью, раскисла и покрылась лужами. Солнце не торопилось выходить из-за туч, и лес стоял темный и мрачный. Густая свежая зелень непроницаемым пологом сомкнулась над ее головой. Дойдя до того места, где тропинка круто обрывалась, убегая вниз, она собралась уже по привычке свернуть налево, к ручью, как вдруг ее внимание привлек негромкий звук, похожий на хруст сучка. Она остановилась под деревом, придерживая рукой раскидистую нижнюю ветку. Через несколько секунд впереди послышался шорох раздвигаемого папоротника. Дона затаила дыхание. Шорох стих. Она осторожно выглянула из-за ветки: в двадцати ярдах от нее, прислонившись спиной к дереву, стоял человек с мушкетом в руке.

Его лицо, отчетливо вырисовывающееся под треуголкой и повернутое к ней в профиль, было ей незнакомо, но напряженная, выжидательная поза и взгляд, устремленный в сторону ручья, объясняли многое.

С дерева упала тяжелая капля. Человек снял шляпу и, повернувшись к Доне спиной, стал вытирать лоб платком. Воспользовавшись этим, она выбралась из своего укрытия и по той же тропинке, которая привела ее сюда, побежала обратно к дому. Руки ее похолодели, она плотней закуталась в плащ. Так вот почему Уильяма нет до сих пор! Его схватили и держат под стражей, или он прячется в лесу, так же как и она. Наверняка этот часовой здесь не один, где-нибудь поблизости притаились и другие. К тому же он не из местных, – скорей всего, это слуга Юстика, Годолфина или Рэшли.

«Вот и все, – думала она, – теперь мне остается только вернуться домой, переодеться в парадное платье, надеть серьги, ожерелье, браслеты и спуститься в столовую, чтобы, усевшись во главе стола, улыбаться Годолфину, расположившемуся справа, и Рэшли, расположившемуся слева, стараясь не думать о том, что их люди уже прочесывают лес».

Она бежала по тропинке; с деревьев падали тяжелые дождевые капли; дрозды в чаще примолкли; наступил загадочный, тихий вечер.

Выбравшись на опушку леса, незаметно переходящую в лужайку, она взглянула на дом: балконная дверь была распахнута, на террасе стоял Рокингем и смотрел на небо. У его ног вились спаниели. Дона поспешно отпрянула назад. Одна из собак, учуяв в мокрой траве ее следы, выскочила на лужайку и, помахивая хвостом, побежала к лесу. Рокингем проследил за ней взглядом, потом поднял голову и посмотрел на одно из окон второго этажа, помедлил минуту-другую и осторожно двинулся следом за собакой, не спуская глаз с предательской цепочки следов, тянущихся по траве и исчезающих среди деревьев.

Дона кинулась обратно в лес, слыша, как Рокингем за ее спиной тихо окликает собаку: «Герцогиня… Герцогиня…» Слева в папоротнике зашуршали собачьи лапы. Дона углубилась в чащу, намереваясь выбраться на аллею и окольным путем попасть во внутренний двор. Собаку она больше не слышала: очевидно, та побежала по ее первому следу к ручью.

Никем не замеченная, она добрела до дома, открыла парадную дверь и вошла в столовую. Свечи, к счастью, еще не зажигали, в комнате царил полумрак. В дальнем углу у сервировочного стола стояла служанка, раскладывая тарелки к ужину. Ей помогал лакей, приехавший с Гарри из Лондона. Уильяма по-прежнему нигде не было видно.

Дождавшись, пока слуги скроются на кухне, Дона тихо поднялась по лестнице и подошла к своей спальне.

– Кто там? – послышалось из-за соседней двери.

Она, не отвечая, проскользнула в комнату и едва успела скинуть плащ и, юркнув в кровать, накрыть ноги одеялом, как в коридоре раздались тяжелые шаги и Гарри, без камзола, в рубашке и брюках и, по своему обыкновению, забыв постучать, ворвался следом за ней.

– Куда, черт возьми, подевался твой негодный Уильям? – проревел он. – Томас просто с ног сбился. Он не знает, где ключ от погреба, а вино уже на исходе.

Дона полежала немного с закрытыми глазами, затем повернулась на бок и зевнула, притворяясь, что он ее разбудил.

– Откуда мне знать, где может быть Уильям? – проговорила она. – Наверное, болтает со слугами на конюшне. Пусть поищут получше.

– Уже искали, – досадливо ответил Гарри, – но он как сквозь землю провалился. Скоро приедет Годолфин с компанией, а в доме ни капли вина. Ей-богу, Дона, это переходит всякие границы. Я не намерен больше это терпеть. Если он сейчас же не появится, я его уволю.

– Подожди еще немного, – устало проговорила Дона. – Он обязательно придет.

– Поразительная распущенность! – буркнул Гарри. – Вот что значит отсутствие крепкой хозяйской руки. Ты его просто избаловала, Дона, он делает все, что хочет.

– Напротив, он делает только то, чего хочу я.

– Нет-нет, можешь меня не переубеждать. Роки совершенно прав. Этот малый слишком много себе позволяет. Роки в таких вещах разбирается.

Он остановился посреди комнаты и сердито уставился на нее. Лицо его побагровело, голубые глаза злобно прищурились. Дона хорошо знала это его состояние: после нескольких бокалов вина он всегда приходил в раж и начинал буянить.

– Как твои успехи в пикете? – проговорила она, стараясь его отвлечь.

– Какие там успехи! – проворчал он. – Неужели ты думаешь, что я за десять минут могу обыграть Роки? Разумеется, мне снова пришлось раскошелиться. Я проиграл ему тридцать соверенов. Не такая уж маленькая сумма, между прочим. Кстати, Дона, тебе не кажется, что я должен нанести тебе визит после долгой разлуки?

– Разве ты не будешь участвовать в охоте на пирата?

– Буду, конечно, но я надеюсь, что к полуночи мы уже управимся. Если этот проходимец действительно прячется на реке, как предполагает Годолфин, у него нет ни малейших шансов. Весь лес от дома до мыса охраняется часовыми, и еще несколько человек на всякий случай дежурят у берега. Нет, на этот раз негодяю от нас не скрыться.

– А какая роль отведена тебе?

– О, я намерен наблюдать за событиями со стороны. Зато, когда все будет кончено, мы обязательно устроим пирушку и повеселимся от души. Но ты не ответила мне.

– По-моему, обсуждать это еще рано. Думаю, что к полуночи тебе будет совершенно безразлично, куда завалиться спать: в мою постель или под стол.

– Это потому, что ты всегда так чертовски холодна со мной, Дона. Ну зачем, скажи на милость, тебе понадобилось удирать в Нэврон, оставив меня умирать со скуки в Лондоне, а когда я примчался за тобой, отговариваться какой-то дурацкой болезнью?

– Гарри, ради бога, оставь меня в покое, я хочу спать.

– Спать! Ну конечно, знакомая песня! Сколько я тебя помню, ты всегда хочешь спать, стоит мне заглянуть в твою спальню.

И, громко хлопнув дверью, он выбежал в коридор. Там он остановился и, перевесившись через перила, проорал слугам, работавшим внизу:

– Ну что, не появлялся еще этот бездельник Уильям?

Дона встала и выглянула в окно. По лужайке к дому шел Рокингем, следом за ним трусила Герцогиня.

Она начала одеваться – медленно и тщательно. Накрутила локоны на палец и аккуратно уложила их по бокам, вдела в уши рубиновые серьги, украсила шею ожерельем из рубинов. Она понимала, что дама, которая через несколько минут выйдет к гостям – изящная, очаровательная, в атласном кремовом платье, с пышной прической, с сияющими в ушах и на шее драгоценностями, – ничем не должна напоминать грязного, промокшего до нитки юнгу, пять дней назад стоявшего под окном Филипа Рэшли. Она посмотрела на себя в зеркало, затем перевела взгляд на портрет. Боже мой, как сильно она изменилась за эти несколько недель, проведенных в Нэвроне: лицо округлилось, угрюмые складки в углах рта исчезли, в глазах, как верно подметил Рокингем, появилось новое выражение. Лицо, шею и руки покрывал густой загар, который невозможно было скрыть никакой пудрой. Ну кто поверит, глядя на нее, что она недавно оправилась от тяжелой болезни и что кожа ее потемнела не от солнца, а от лихорадки? Разве что Гарри с его наивной доверчивостью, но уж никак не Рокингем.

На конюшне зазвонил колокол – во двор въехала карета с первыми гостями. Затем послышался цокот копыт, снова ударил колокол, а еще через несколько минут снизу, из столовой, донеслись мужские голоса, оглушительный хохот Гарри и тявканье собак. За окном сгустились сумерки, сад погрузился в темноту, деревья словно оцепенели. Доне представился часовой, притаившийся в лесу и напряженно вглядывающийся в ручей. Наверное, сейчас к нему уже присоединились другие. Они стоят, прижавшись к деревьям, и ждут, когда в Нэвроне закончится ужин, Юстик кинет взгляд на Годолфина, Годолфин – на Гарри, Гарри – на Рокингема, они понимающе улыбнутся друг другу, отодвинут стулья, встанут из-за стола и, положив руки на рукоятки шпаг, двинутся к лесу. «О, если бы все это происходило не сейчас, а сто лет назад, – думала Дона, – я бы знала, что делать. Я подмешала бы им в питье сонное зелье, я продала бы душу дьяволу и наслала на них проклятие… Но сейчас другое время, и я должна спуститься вниз, сесть за стол со своими врагами и, радушно улыбаясь, потчевать их вином».

Она открыла дверь – голоса в столовой сделались слышней. Она различала напыщенный бас Годолфина, хриплое, раздраженное покашливание Филипа Рэшли, мягкие, вкрадчивые интонации Рокингема. Прежде чем спуститься в столовую, она прошла по коридору и заглянула в детскую, поцеловала спящих малышей, раздернула шторы на окнах, впуская в комнату прохладный ветерок, и, снова подойдя к лестнице, собралась уже сойти вниз, как вдруг услышала за спиной осторожные, неуверенные шаги, словно кто-то брел на ощупь в темноте.

– Кто там? – вполголоса окликнула она.

Никто не отозвался. Она замерла, охваченная внезапным испугом. Снизу по-прежнему доносились громкие голоса гостей. Прошло несколько секунд, затем сбоку опять зашаркали шаги, послышался чей-то тихий шепот и слабый вздох.

Она принесла из детской свечу и, высоко подняв ее над головой, стала всматриваться в темноту, откуда долетали странные звуки. Свеча озарила длинный коридор и полусогнутую фигуру, привалившуюся к стене. Дона узнала Уильяма. Лицо его было белым как мел, одна рука бессильно повисла вдоль туловища. Дона подбежала к нему и опустилась рядом на колени. Он с трудом поднял руку и отстранил ее.