Дафна дю Морье - Французов ручей

– Ну как? – спросил он. – Нравится?

Она засмеялась и кивнула. Он улыбнулся и, отвернувшись, принялся смотреть на море. Сердце ее вдруг переполнилось радостью и восторгом: она поняла, что любит его, любит давно, с тех самых пор, как впервые вошла в его каюту и увидела, что он сидит за столом и рисует цаплю. А может быть, и еще раньше, с того момента, когда заметила на горизонте корабль и почувствовала, что вместе с ним к ней приближается что-то неизбежное и неотвратимое, словно она уже тогда знала, что они обязательно встретятся и полюбят друг друга и ничто не способно этому помешать, потому что оба они изгнанники, оба скитальцы, у обоих одна судьба.

Было около семи вечера. Поднявшись на палубу, Дона увидела, что корабль опять изменил курс и теперь движется к берегу.

Земля туманной полосой вырисовывалась на горизонте. Они провели в море весь день, бороздя пролив вдоль и поперек и ни разу не встретившись с другим судном. Шквалистый ветер ни на секунду не отпускал «Ла Муэтт», заставляя ее танцевать и подпрыгивать на волнах, словно ореховую скорлупку. Дона поняла, что француз решил пока держаться подальше от берега и подобраться к суше, только когда стемнеет. День прошел без приключений. Вначале, правда, была слабая надежда, что по дороге попадется торговое судно, переправлявшееся с грузом через пролив, за счет которого они могли бы недурно поживиться, но надежда эта не оправдалась, и команда, ожившая и повеселевшая после целого дня, проведенного на море, с еще большим азартом начала готовиться к ночной операции, обещавшей им немало опасных и увлекательных минут. Матросы, все как один, были охвачены лихорадочным возбуждением и напоминали мальчишек, затеявших рискованную проделку. Перегнувшись через перила, Дона прислушивалась к их веселым голосам, пению и шуточкам, которыми они перебрасывались на ходу. Время от времени то один, то другой поднимал голову и посылал ей задорную улыбку или восхищенный взгляд, с природной галантностью не забывая о присутствии на борту прекрасной дамы.

Казалось, что сам воздух вокруг корабля пропитан радостным ожиданием. Опьяненная жаркими лучами, свежим западным ветром и лазурной водой, Дона испытала вдруг странное желание стать такой же, как они: тянуть вместе с ними канат, взбираться до самого верха на мачту, поднимать паруса и вертеть тяжелый штурвал. Брызги, перелетавшие через борт, хлестали ее по лицу, оседали на одежде, но она не обращала на это внимания – пусть, солнце все высушит. Она нашла тихое местечко около штурвала, с подветренной стороны, и уселась прямо на доски, поджав под себя ноги, заправив концы шали за пояс и предоставив ветру свободно играть ее волосами. Ближе к полудню она вдруг почувствовала страшный голод. Откуда-то снизу потянуло запахом свежего хлеба и крепкого кофе, а еще через минуту на палубе с подносом в руках появился Пьер Блан.

Она торопливо выхватила у него поднос и тут же сама устыдилась своей торопливости, но он только подмигнул ей в ответ – так весело и потешно, что она не удержалась от смеха, – закатил глаза и погладил себя по животу.

– Хозяин придет через минуту, – заговорщицки улыбаясь, произнес он, и Дона в очередной раз поразилась тому, как быстро все они – и Уильям, и матросы – догадались об их отношениях с французом и как просто и естественно к этому отнеслись.

Она с жадностью накинулась на еду, словно не ела целую неделю: отрезáла толстые ломти от золотисто-коричневой буханки, намазывала их маслом, не забывая про сыр и салат. Вскоре за ее спиной послышались шаги. Она подняла голову: возле нее стоял капитан «Ла Муэтт». Усевшись, так же как и она, прямо на палубу, он взял буханку хлеба и отрезал себе ломоть.

– Я решил немного отдохнуть, – сказал он. – Погода отличная, судно само держит курс, достаточно только время от времени подправлять штурвал. Угостите меня кофе.

Она разлила дымящийся напиток по чашкам, и оба начали жадно прихлебывать его, искоса поглядывая друг на друга.

– Как вам нравится мой корабль? – спросил он.

– Он удивителен. Я никогда не думала, что плавать на корабле – такое удовольствие. Мне кажется, я только сейчас начала жить по-настоящему.

– Я испытал то же самое, когда впервые поднялся на борт. А что скажете о сыре – недурен, верно?

– Сыр божественный.

– Вас не укачало?

– Нет, я чувствую себя прекрасно.

– Советую поужинать поплотней. Потом вряд ли удастся перекусить. Отрезать вам еще хлеба?

– Да, пожалуйста.

– Думаю, что ветер продержится до темноты, но к ночи, наверное, спадет. Надо воспользоваться приливом и как можно ближе подойти к берегу. Вы счастливы?

– Да… Почему вы спрашиваете?

– Потому что я тоже счастлив. Налейте-ка мне еще кофе.

– У матросов сегодня приподнятое настроение, – заметила она, берясь за кофейник. – Это из-за погоды или из-за того, что они предвкушают ночную вылазку?

– Из-за того и из-за другого. А еще потому, что вы плывете с нами.

– Неужели для них это так важно?

– Вы вселяете в них бодрость. Ради вас они готовы на любые подвиги.

– Почему же вы раньше не брали женщин на борт?

Он улыбнулся ей набитым ртом, но ничего не ответил.

– А знаете, что рассказал мне Годолфин о ваших матросах?

– Нет.

– Он сказал, что они пользуются дурной славой в округе и что многие местные женщины попали из-за них в беду.

– Что же случилось с местными женщинами?

– Вот и я спросила его об этом же. А он, представьте себе, сообщил, что они пострадали от рук ваших головорезов.

– Не думаю, что местные женщины так уж страдали.

– Я тоже не думаю.

Он продолжал жевать бутерброд с сыром, поглядывая на паруса.

– Мои ребята никогда не позволят себе обижать корнуоллок. Скорей, наоборот, это те не дают им проходу. Стоит им узнать, что «Ла Муэтт» пришвартовалась где-нибудь поблизости, как они тут же удирают из дома и начинают бродить вокруг. Подозреваю, что даже Уильяму не удалось избежать их пристального внимания.

– Ваш Уильям типичный француз.

– Я тоже француз, мы все французы, но это не значит, что нам по вкусу такое бесцеремонное преследование.

– Наверное, корнуоллки считают своих мужей недостаточно искусными.

– Так пусть научат их быть поискусней.

– Простому крестьянину тяжело одолеть науку любви.

– Догадываюсь. Но практика – великая вещь.

– Чтобы научить чему-то своего мужа, женщина сама должна многое уметь.

– А инстинкт на что?

– Одного инстинкта недостаточно.

– В таком случае остается только пожалеть местных женщин.

Он откинулся на локте и, нашарив в кармане своего длинного камзола трубку, стал набивать ее темным крепким табаком, точь-в-точь таким же, какой лежал в табакерке на ее ночном столике. Затем зажал трубку в руке и закурил.

– Я, помнится, уже говорил вам, что французов совершенно необоснованно обвиняют в волокитстве, – произнес он, глядя вверх, на мачты. – Глупо предполагать, что с одной стороны пролива живут галантные кавалеры, а с другой – сплошь неуклюжие увальни.

– Может быть, дело в климате? – проговорила она. – Наверное, наша промозглая погода не способствует любовным утехам.

– Климат здесь ни при чем, – ответил он, – да и национальность тоже. Умение любить – это особый дар, с ним надо родиться – мужчине ли, женщине, все равно.

– А если один из супругов обладает этим даром, а второй нет?

– Такой брак наверняка окажется скучным. Впрочем, это можно сказать о большинстве браков.

Ее окутало облачко дыма. Она подняла голову и увидела на его лице улыбку.

– Почему вы смеетесь? – спросила она.

– У вас такой серьезный вид. Уж не собираетесь ли вы писать трактат о супружеской несовместимости?

– Может быть, и собираюсь. Только не сейчас, а поближе к старости.

– А хватит ли у вас знаний? За трактат нельзя садиться, не изучив предмет досконально.

– Думаю, что хватит.

– Хм, вот как? Но позвольте напомнить, что ваш трактат останется незаконченным, если вы ни слова не скажете о совместимости. Бывает ведь и такое: мужчина встречает женщину, отвечающую самым его сокровенным желаниям, разделяющую все его мысли и чувства – от самых радостных до самых мрачных.

– Эти случаи крайне редки.

– К сожалению, да.

– Значит, мой трактат останется незаконченным.

– Что, несомненно, будет большой потерей – не только для автора, но и для читателей.

– Вместо главы о… совместимости, как вы изволили выразиться, я могла бы написать несколько слов о материнстве. Эта тема мне гораздо ближе.

– В самом деле?

– Да. Если не верите, спросите у Уильяма. Он знает, какая я нежная и заботливая мать.

– Если вы такая заботливая мать, что вы делаете на борту «Ла Муэтт»? Почему сидите с растрепанной прической на голых досках и обсуждаете с пиратом превратности супружеской жизни?

На этот раз рассмеялась она и, оторвав от корсажа ленту, попробовала стянуть ею растрепавшиеся волосы.

– А знаете, чем сейчас занимается настоящая леди Сент-Колам?

– Нет. Но с удовольствием послушаю.

– Лежит с холодной грелкой на животе и мучается от головной боли. И только Уильям, верный, преданный Уильям время от времени заходит к ней, чтобы подкрепить ее гаснущие силы кисточкой винограда.

– Бедняжка, как мне ее жаль! Лежит, наверное, одна-одинешенька и размышляет о супружеской несовместимости.

– Леди Сент-Колам не забивает себе голову подобной ерундой, она очень уравновешенная особа.

– Что же заставило эту уравновешенную особу надеть мужские брюки и отправиться на большую дорогу?

– Гнев. Гнев и недовольство.

– Чем же она была недовольна?

– Своей неудавшейся жизнью.

– От которой она в конце концов решила спрятаться в Нэвроне?

– Да.

– Но если настоящая леди Сент-Колам мечется в жару на кровати, сокрушаясь о загубленной жизни, то кто же сидит сейчас рядом со мной?