Если описывать это состояние, то самое точное, что он мог бы сказать — это что внезапно он словно выходил из собственного тела и смотрел сам на себя как на полного незнакомца. Он чувствовал, что если задержится снаружи, то из этого получится что-то новое и очень необычное. Но он никогда не задерживался и возвращался в нормальное состояние так же неожиданно, как и выходил из него. Малейшее внешнее беспокойство словно по щелчку возвращало его назад, и он снова становился самим собой.

Как сейчас, когда он уловил слабое движение, которого прежде не было; это было скорее ощущение, чем звук: кто-то стоял в коридоре за дверью.

Аллейн подошел к двери, открыл ее и оказался лицом к лицу с вездесущим и услужливым Хэнли.

— Ой, — пробормотал тот, — простите. Я как раз собирался постучать. Увидел свет под вашей дверью и подумал… Ну, вы знаете — может, я могу чем-то помочь.

— Вы засиделись допоздна. Входите.

Он вошел, сопроводив это действие многочисленными извинениями и выражениями благодарности. На нем был пестрый халат и остроносые ночные туфли без задников. На голове у него был хохолок из всклокоченных волос, словно у ребенка. В бескомпромиссном освещении студии было видно, что он не очень молод.

— Я считаю, — сказал он, — это абсолютно потрясающе, что вы взяли на себя все это грязное дело. Честное слово!

— О, — ответил Аллейн, — я лишь толку воду в ступе, пока не прибудут представители власти.

— Такая перспектива не вызывает особого восторга.

— Почему вы не спите так поздно, мистер Хэнли?

— Вы не могли бы называть меня Нед? «Мистер Хэнли» заставляет меня чувствовать себя отчисленным студентом. Я не сплю среди ночи, потому что я не могу заснуть. Я не могу спать и видеть… все это… ее. Стоит мне закрыть глаза — и все это передо мной. Если я задремлю — все это начинает мне сниться. Как в этих убогих старых фильмах ужасов, когда к тебе внезапно приближается ужасное лицо. Она вполне могла бы быть одной из жертв Дракулы после его укуса. — Он жалко хихикнул, и тут же на лице его отразился ужас. — Я не должен так себя вести. Хотя вообще-то это всего лишь правда. Но я не должен докучать вам своими проблемами.

— Где находится ваша комната?

— Один пролет вверх. А что? А, понимаю. Вы задаете себе вопрос, что привело меня сюда, вниз? Вы сочтете это очень странным, и это нелегко объяснить, но это чувство влечения к тому, что ужасно пугает — как край обрыва или пауки. Знаете? После того как я попытался уснуть и у меня начались кошмары, я стал думать, что мне надо заставить себя спуститься на этот этаж и пройти по лестничной площадке перед… той дверью. Когда я шел спать, я воспользовался лестницей для прислуги, чтобы избежать именно этого — и тут у меня возникло это ужасное побуждение. И я это сделал. Мне было ужасно неприятно, и я это сделал. И оказалось, что там храпит на стульях наш симпатичный шофер, Берт. У него, должно быть, весьма острый слух, потому что, когда я пересек площадку лестницы, он открыл глаза и пристально посмотрел на меня. Это привело меня в замешательство, потому что он не вымолвил ни слова. Я потерял голову и сказал: «О, привет, Берт, все отлично. Не вставайте». И удрал в этот коридор и увидел свет под вашей дверью. Кажется, я замерз. Вы не сочтете за наглость, если я попрошу у вас немного бренди? Я не пил внизу, потому что у меня правило: никогда этого не делать, если босс не предложит, да и вообще я не любитель этого дела. Но мне кажется, сегодня…

— Да, конечно. Угощайтесь.

— Великолепно.

Аллейн смотрел, как он налил себе половину маленького бокала, сделал глоток, сильно вздрогнул и закрыл глаза.

— Вы не против, если я включу радиатор? — спросил он. — Центральное отопление в доме отключается с полуночи до семи.

Аллейн включил радиатор. Хэнли сел к нему поближе на краю подиума и обхватил ладонями бокал с бренди.

— Так лучше, — сказал он. — Я чувствую себя гораздо лучше. Очень мило, что вы понимаете.

Аллейн, насколько ему было известно, никоим образом не выказывал никакого понимания. Он думал о том, что Хэнли — второй потерявший рассудок визитер в студии за последние сорок восемь часов, и что в каком-то смысле он является неубедительной пародией на Руперта Бартоломью. Ему вдруг пришло в голову, что Хэнли в полной мере использует свое тяжелое состояние, почти наслаждается им.

— Раз вы чувствуете себя лучше, — предложил он, — то, возможно, вы просветите меня по части некоторых внутренних вопросов, особенно в отношении слуг.

— Если смогу, — с готовностью ответил Хэнли.

— Надеюсь, сможете. Вы ведь работаете у мистера Рееса несколько лет?

— С января 1977 года. Я был старшим референтом в компании Хоффман-Байльштейн в Нью-Йорке. Перевелся туда из их офиса в Сиднее. Босс и он в те дни были приятелями, и я часто его видел. А он меня. Его секретарь в конце концов умер, — как-то слишком уж мимоходом сказал Хэнли, — и я получил эту работу. — Он допил бренди. — Все было очень по-дружески и произошло во время круиза по Карибам на яхте Хоффмана. Я был на службе. Босс был гостем. Думаю, именно тогда он узнал, что организация Хоффмана-Бальштейна занимается шалостями. Он по натуре настоящая жена Цезаря[50]. Ну, вы понимаете, о чем я. Непорочный ангел. Кстати, именно тогда он впервые встретился с госпожой, — сказал Хэнли и поджал губы. — Но без какой-либо заметной реакции. Он вообще-то не был дамским угодником.

— Правда?

— О нет. Вся инициатива была с ее стороны. И давайте признаем: она в самом деле была мечтой коллекционера. Это было все равно что провернуть большую сделку. Вообще-то, все это, по-моему, было… далеко от grande passion[51]. О боже, я опять начинаю. Но это были, если можно так выразиться, очень стерильные отношения.

Это перекликается с размышлениями доктора Кармайкла, подумал Аллейн.

— Да, понимаю, — беспечно сказал он. — А у мистера Рееса есть какие-то деловые отношения с Хоффман-Байльштейном?

— Он их прекратил. Как я уже сказал, ему не понравилось, к чему пошло дело. Ходили очень странные слухи. Он разорвал все связи после круиза. Вообще-то он одновременно спас мадам… и меня. Вот так все и началось.

— Понятно. А теперь по поводу слуг.

— Вы, наверное, имеет в виду Марко и Марию? Они двое прямо как персонажи из гранд-оперы. Только без голоса, конечно.

— Они появились в доме до вас?

— Мария приехала вместе с мадам, конечно — в то же время, когда на сцене появился мой ничтожный персонаж. Я так понимаю, ее где-то отыскал босс. В итальянском посольстве или еще в каком-то благополучном месте. Но Марко появился после меня.

— Когда именно?

— Три года назад. Босс хотел иметь личного слугу. Я дал объявление, и Марко оказался самым подходящим. У него были отличные рекомендации. Мы решили, что, будучи итальянцем, он будет понимать Марию и госпожу.

— Это ведь было примерно в то же время, когда начал действовать Филин?

— Да, примерно тогда, — согласился Хэнли и уставился на Аллейна. — О нет! — сказал он. — Вы ведь не хотите сказать, что… Или хотите?

— Я ничего не хочу сказать. Естественно, я хотел бы побольше услышать о Филине. Вы можете дать мне какое-то представление о том, сколько раз появлялись оскорбительные фотографии?

Хэнли осторожно посмотрел на него.

— Точно не знаю, — ответил он. — Их было несколько во время ее европейского турне, до того как я поступил на службу. Примерно шесть, я думаю. Я сохранил их и мог бы сообщить вам позже.

— Спасибо. А потом? После того как вы и Марко оба стали работать на Рееса?

— Теперь вы меня заставляете чувствовать себя неловко. Нет, конечно, это не так. Я не то хотел сказать. Дайте подумать. Одна была в Дабл Бэй, когда он выскочил из-за угла в темных очках и шарфе, закрывающем рот. Потом этот случай у служебного входа в театр, когда он был в женской одежде, и случай в Мельбурне, когда он подъехал на машине и умчался прежде, чем все смогли его рассмотреть. И конечно, эта ужасная фотография на ступеньках оперного театра. Тогда прошел слух, что он блондин. Получается, всего четыре фотографии! — воскликнул Хэнли. — А шума было столько, как будто их была целая дюжина. С мадам это, конечно, сработало. Ох, какие она устраивала сцены! — Он допил бренди.

— А вам известно, поддерживала ли мадам Соммита связи с семьей?

— Не думаю, что у нее есть родственники в Австралии. Кажется, я слышал, что все они живут в Штатах. Я не знаю их имен, да и вообще ничего. Происхождение, насколько я понял, у них простое, низкое.

— А в кругу ее знакомых много итальянцев? И есть ли вообще?

— Ну, — протянул Хэнли, становясь слегка разговорчивее, — давайте посмотрим. Есть те, что из посольства. Мы, конечно, всегда раздуваем вокруг них шумиху, как вокруг очень важных персон. И я так понимаю, в Австралии она получала большое количество писем от итальянских поклонников. Там ведь много иммигрантов, вы же знаете.

— Вы когда-нибудь слышали о ком-либо по фамилии Росси?

Хэнли медленно покачал головой.

— Не припомню.

— А Пепитоне?

— Нет. Какое очаровательное и забавное имя. Это ее фанат? Но, честно говоря, я не имею никакого отношения к знакомым госпожи, к ее переписке и вообще к ее образу жизни. Если вы хотите покопаться в ее делах, — сказал Хэнли, и на этот раз в его словах явно послышалась насмешка, — вам лучше расспросить вундеркинда.

— Бартоломью?

— А кого же еще? Он ведь вроде как ее секретарь. Секретарь! Боже милостивый!

— Вы не одобряете Бартоломью?

— Ну, смотреть на него, конечно, очень приятно.

— А если отбросить внешность в сторону?

— Не хочется язвить, — сказал Хэнли, умудрившись именно это и сделать, — но что в нем еще есть? Опера? Вы ее сами слышали. И вся эта суматоха во время выхода на поклон! Боюсь, я считаю его полной фальшивкой. И притом злобной.