Агата Кристи - Фокус с зеркалами. Зернышки в кармане. В неизвестном направлении. Хикори, Дикори, Док…

Хилари вспомнила рассказ одной подруги, жившей до войны в Германии, о том, как та из чистого любопытства пошла на митинг послушать «этого кривляку Гитлера» — и от захлестнувших ее чувств истерически разрыдалась. Каждое слово представлялось ей тогда мудрым и вдохновляющим, а потом она недоумевала, что же могла в этих словах найти.

Нечто подобное происходило теперь с Хилари. Помимо воли ее увлек этот поток красноречия. Директор даром времени не тратил. Прежде всего он заговорил о молодежи, которой принадлежит будущее человечества.

— Накопленное богатство, престиж, влиятельные семьи — вот что правило миром прежде. Но сегодня власть в руках молодых. Власть принадлежит умам — уму химика, физика, врача… Из научных лабораторий исходит великая сила разрушения. Обладая ею, можно сказать: «Покорись или погибни!». Такую силу нельзя доверить тому или иному государству. Она должна быть в руках тех, кто ее создает. Здесь, в нашем Учреждении, собрана мощь всего мира. Вы явились сюда со всех концов земного шара, принеся с собой свои гипотезы и открытия. А еще вы принесли с собой молодость! Здесь нет никого старше сорока пяти лет. Настанет день, когда мы создадим Трест, Научный Трест Мыслителей, и будем править миром. Мы будем диктовать условия капиталистам и королям, предприятиям, армиям. Мы дадим миру Pax Scientifica[207].

И далее в том же пьяняще-манящем духе… Но дело было не в словах. Как ни холодны и критичны были умы сидевших в зале ученых, их увлекала личность оратора, его уверенность и напор приводили их в странное исступление, истоки которого до сих пор почти не известны.

Мужество и воля к победе! А теперь — покойной ночи! — внезапно завершил свою речь директор, и Хилари, как сомнамбула[208], вышла из лектория. На лицах окружавших ее людей отражалось то же необъяснимое воодушевление. Особенно хорош был Эриксен: блеклые глаза его сияли, голова была вдохновенно вскинута.

Незаметно подошедший Энди Питерс шепнул Хилари на ухо:

— Поднимемся на крышу. Надо развеяться.

Они молча сели в лифт и через минуту оказались под звездным небом среди пальм. Питерс жадно вдохнул свежего воздуха.

— Да, — сказал он, — это то, что надо. Проветриться, чтобы развеять это наваждение и перестать видеть небо в алмазах[209].

Хилари тяжело вздохнула. Она все еще была словно во сне.

Он дружески потрепал ее по руке.

— Довольно, Олив, хватит.

— Небо в алмазах, — сказала Хилари. — Вы знаете, это и в самом деле завораживает.

— Говорю вам, довольно! Будьте женщиной, спуститесь с небес на землю. Когда у вас пройдет отравление веселящим газом, вы поймете, что все это старо как мир.

— Но какой притягательный идеал…

— Плевать на идеалы. Возьмите факты. Молодые мыслители — слава, слава, аллилуйя! А кто эти молодые мыслители? Хельга Неедгейм, бессердечная эгоистка. Торкил Эриксен, непрактичный мечтатель. Доктор Баррон, который родную бабушку продаст на живодерню, только бы купить оборудование для своих экспериментов. А возьмите меня. Я, как вы сами сказали, обычный парень. Положим, с микроскопом и пробиркой я обращаться умею, но руководить не могу даже самой заштатной конторой, не то что целым миром! Или возьмите вашего собственного мужа… да-да, его, человека, у которого нервы ни к черту и все мысли — о грядущем возмездии. Я привел вам в пример знакомых, но здесь все такие, по крайней мере, все, кого я до сих пор встречал. Да, среди них есть гениальные специалисты, но властители мира… черт возьми, не смешите меня! Все, что нам тут несли, — бред сивой кобылы!

Опустившись на бетонный парапет, Хилари провела рукой по лбу.

— Знаете, — сказала она, — пожалуй, вы правы… И все же… небо в алмазах я и в самом деле видела… Как он этого достигает? Интересно, сам он в это верит? Я думаю, да.

— По-моему, так всегда и бывает, — мрачно отозвался Питерс. — Безумец начинает верить, что он царь и бог.

— Да, наверное, — задумчиво произнесла Хилари, — и все-таки что-то тут не то…

— Послушайте, милая, это не первый случай в истории. И люди клюют на такое. Я и сам сегодня чуть было не клюнул. А вы вот клюнули. Не утащи я вас оттуда… Наверное, я не должен был этого делать, — спохватился он. — Что скажет Беттертон? Вряд ли это ему понравится.

— Не беспокойтесь. Скорее всего он даже не заметит.

Питерс пытливо взглянул на нее.

— Простите, Олив. Вам, должно быть, нелегко видеть, как он катится под уклон.

— Мы должны выбраться отсюда! — воскликнула вместо ответа Хилари. — Мы… должны… выбраться!

— Выберемся.

— Вы это уже говорили, но с тех пор ничего не изменилось.

— Еще как изменилось. Я же не сидел сложа руки. Четкого плана, правда, пока нет, но кое-какую работу я провел. Тут много недовольных, куда больше, чем кажется нашему обожаемому герру Директору, правда, в основном среди низшего звена. Кормежка, деньги, роскошь и женщины — это еще не все. Я вас вытащу отсюда, Олив.

— И Тома тоже?

Лицо Питерса потемнело.

— Олив, слушайте меня внимательно и верьте мне. Тому лучше бы остаться здесь. Он… он будет целее здесь, чем на свободе.

— Целее? Странное выражение.

— Целее, — повторил Питерс. — Я нарочно употребил это слово.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — наморщила лоб Хилари. — Том не… Вы хотите сказать, что он не в своем уме?

— Никоим образом. Он, конечно, возбужден, но так же нормален, как вы или я.

— Так почему же вы говорите, что здесь он будет целее?

— Клетка, знаете ли, место очень надежное.

— О нет, — воскликнула Хилари. — Не говорите мне, что вы тоже готовы в это поверить! Неужели этот массовый гипноз, это внушение или что там еще действует и на вас?! Надежные, ручные, всем довольные! Мы должны бороться!

— Да, вы правы, — медленно произнес Питерс. — Но…

— Том, во всяком случае, спит и видит, как выбраться отсюда.

— Том может и не знать, что для него лучше.

Внезапно Хилари вспомнила намеки Тома. Если он выдал секретную информацию, против него могли возбудить дело за разглашение государственной тайны… Питерс явно, хотя и несколько неуклюже, намекал на то же самое… Но Хилари не сомневалась: лучше отбыть тюремное заключение, чем оставаться здесь. Она упрямо заявила:

— Том должен уйти отсюда с нами.

Ее поразила горечь, с которой Питерс ответил:

— Поступайте как знаете. Я вас предупредил. Интересно, чем этот тип вам так дорог.

В смятении Хилари не могла отвести от него глаз. Она уже хотела ответить ему, но вовремя прикусила язык, поняв, что хочет сказать: «Мне он вовсе не дорог. Он для меня пустое место. Он был мужем другой женщины, и я в ответе перед нею». Ей хотелось сказать: «Дурачок, если мне кто-то и дорог, так это ты…»

— Ну, и как вы провели время со своим прирученным американцем? — бросил ей Том Беттертон, когда она вошла в спальню. Он лежал на кровати и курил.

— Мы приехали сюда вместе, — зарделась Хилари, — и у нас о многом сходные мнения.

— Да я тебя не виню, — расхохотался Беттертон и впервые взглянул на нее по-новому, оценивающе. — Ты красивая женщина, Олив, — добавил он.

Хилари с самого начала потребовала, чтобы он называл ее именем своей жены.

— Да, — продолжал Беттертон, разглядывая ее с головы до ног. — Ты чертовски хороша собой. Когда-то я бы это сразу заметил. Сейчас, похоже, я уже ничего подобного не замечаю.

— Может быть, это и к лучшему, — сухо отозвалась Хилари.

— Я же нормальный мужчина, радость моя, или, по крайней мере, был таковым. Что со мною происходит?

— В чем дело, Том? — присела с ним рядом Хилари.

— Я же тебе говорил. Не могу сосредоточиться. Как ученый я кончился. Это проклятое место…

— А что, остальные — во всяком случае, большинство — ничего такого не ощущают?

— Нет. Они чертовски толстокожи.

— Почему же. Среди них есть и темпераментные люди, — парировала Хилари. — Если бы у тебя был здесь друг, настоящий друг, — добавила она.

— Ну, есть Меркисон, хотя он, конечно, зануда. А в последнее время я много общаюсь с Торкилом Эриксеном.

— Вот как? — почему-то удивилась Хилари.

— Ну да. Господи, вот это талант. Мне бы его мозги…

— Он странный тип, — сказала Хилари. — Меня он пугает.

— Торкил? Пугает? Да он мухи не обидит. Он в чем-то совсем ребенок. Жизни не знает.

— А меня он все-таки пугает, — стояла на своем Хилари.

— У тебя, похоже, тоже нервы сдают.

— Пока нет, но боюсь, что рано или поздно от этого никуда не деться. Том, держись подальше от Эриксена.

— С какой стати?

— Не знаю. Если угодно, так говорит мой внутренний голос.

— В Африке их уже нет, это точно, — пожал плечами Леблан.

— Точно?

— Все обстоятельства указывают на это. В конце концов, мы же знаем, куда их отправляют?

— Если их отправляют туда, куда мы думаем, зачем им вообще было лезть в Африку? Проще было назначить рандеву где-нибудь в Европе.

— Верно, но здесь это можно сделать совершенно не привлекая внимания.

— Мне все-таки кажется, дело в другом, — настаивал Джессоп. — Ведь с этого аэродрома мог взлететь только небольшой самолет. Без дозаправки он бы Средиземное море не преодолел, а в случае дозаправки его могли бы засечь.

— Mon cher, мы все прочесали — и нигде…

— Может быть, что-то в конце концов дадут поиски со счетчиком Гейгера[210]. Число самолетов, которые надо проверить, ограничено. Малейшие следы радиоактивности — и мы нападем на след.

— Да, если ваш агент сумел воспользоваться аэрозолем. Как всегда, слишком много если…